Сопротивление птиц

      Говорят, что в здешний зоопарк приезжал на этих днях инспектор из Евро-Азиатской ассоциации зоопарков — посмотреть, как чувствуют себя на новом месте какие-то редкостные птицы, этапированные сюда в прошлом, что ли, году для пополнения нашей коллекции.

      Птички, представьте, нашлись, причем среди живых. И это, по-моему, прекрасное достижение. Нам всем следует их поздравить и брать с них пример.

      Но инспектор (гражданин Эстонии, между прочим) остался, говорят, не совсем доволен состоянием упомянутых пернатых. Ему, видите ли, не понравилось, что за отчетный период они не отложили ни яйца, не высидели ни единого птенца и вроде бы вообще не нарушали седьмой заповеди («не прелюбы сотвори», — напоминаю на всякий случай) — освоили, так сказать, технику фиктивного брака. Инспектора это удивило, поскольку и у него в Таллинне, и в других местах временного проживания, типа Стокгольма какого-нибудь, не говоря уже об исторической родине, существа данного вида плодятся с дорогой душой. Он провел расследование — то есть оторвался от созерцания испытуемых и огляделся вокруг, навострив при этом уши.

      Вокруг, естественно, свирепствовало стихийное бедствие — так называемый зимний ремонт. Не стану рассказывать вам, что это такое, а жителям других планет поясню в самых общих чертах: в наше время и в нашей местности так называлась техногенная катастрофа с очень сильным человеческим фактором. И вот наш орнитолог предположил, что птичья добродетель — или, если угодно, саботаж — в общем, что нежелание подопытных совершать развратные действия даже во имя продолжения рода, — каким-то образом обусловлено обстановкой. Недостаточно, дескать, интимная. Скорей — цеховая. Моторы рычат, сверла дрелей визжат, пол вздрагивает, работники физического труда подают друг другу производственные советы, — действительно, тут не то что птичка, тут и крокодил смутится. Какие, к черту, скажет, прелюбы, ишь чего захотели; во-первых, неудобно; и потом — ради кратковременного наслаждения обрекать собственных потомков на такую жизнь — в холоде, злобном шуме и грязи? Не дождетесь!

      В общем, ученый все понял. Вздохнув, сделал своим подопечным ручкой и отбыл восвояси. Пожалуй, прославится теперь — как-никак, набрел на новую научную тему, типа: Смольный — рычаг эволюции. Тема и точно перспективная. По интересному совпадению, как раз на этой же неделе ассоциация избирательниц опубликовала результаты исследования человеческой рождаемости: в Петербурге, — кто бы мог подумать? — она, оказывается, самая низкая. То есть наш человек отнюдь не глупей заморской птицы и тоже адекватно реагирует на перманентный... скажем, ремонт.

      Но зато в сферах, окружающих половую, — в административной, например, да и в художественной — жизнь, наоборот, бьет ключом.

      Как выяснилось, единственное, чего нам сейчас по-настоящему не хватает, — это памятника поэту Иосифу Бродскому. И чуткий «Альфа-банк» выделил сколько нужно денег, и объявил конкурс, и сто двадцать скульпторов в разных странах засели за работу, и двадцать четыре избранных проекта вот только что представлены публике. Бродский на чемоданах, Бродский за столиком кафе, еще один Бродский на чемоданах, и так далее.

      Есть, впрочем, и вполне приличные предложения; одно мне даже понравилось: без фигур, без вещей — памятник из невской воды, набережного гранита и стихов... Красиво и даже величественно, а значит — никаких шансов. Победит, конечно, кто поплоще. И, само собой, дружба.

      Знаменитый г-н Церетели (как же без него?) своего Бродского одел частично в бушлат, частично во фрак под докторской мантией (кстати: как раз такую в четверг набросили на плечи бургомистру: за вклад в петербургскую архитектуру), — короче, вылепил символ удачи... Вот такой и поставят (если до этого вообще дойдет); причем, поставят в двух шагах от Преображенского Спаса и, по европейской моде, прямо на траву, чтобы удобней было обливать бедного поэта всякой дрянью и царапать на бронзе мерзости.

      Самое грустное во всем этом — что действительно Иосиф Бродский умер. Вот уже семь лет назад, 28 января. А насколько лучше было бы этот мой текст адресовать ему — рассказать про зоопарк, а насчет памятника просто пошутить — и чтобы он ответил едкой остротой.

      Нынче ночью я читал книгу под названием «Как работает стихотворение Бродского». Научный сборник. Каждая статья — об одном каком-нибудь стихотворении. Схемы, разные таблицы, лично мне вообще-то не по уму. Все же я понял достаточно, чтобы еще раз удивиться: по всему выходит, что настоящий поэт даже не догадывается об истинном объеме создаваемого им смысла.

      Простыми, кажется, словами записывает поближе к внутренней музыке нехитрую, кажется, мысль. Но вот ученый приставляет рентгеновскую, допустим, трубку или, не знаю, томограф — и обнаруживает, что песенка — бездонна. Что она живет чудом, нечаянно воплотившим неизвестно чью премудрость. Устроена, как растение. Или как птица.

      — Что ты делаешь, птичка, на черной ветке,