Над гнездом «Кукушки»

25 января, на «Мосфильме» прошла церемония награждения лауреатов премии национальной академии кинематографических искусств и наук России «Золотой орел». Российский номинант на Оскара фильм Андрея Кончаловского «Дом дураков» не получил ни одной национальной премии. Все главные призы, включая лучший фильм, лучшая режиссура и лучший сценарий, собрала обиженная оскаровским комитетом Александра Рогожкина «Кукушка». Сегодня мы публикуем интервью, которое наш корреспондент взял у режиссера Александра Рогожкина и одного из исполнителей главных ролей Вилле Хаапасало.

Народ не знает режиссеров в лицо, да и по имени почти не знает. Александра Рогожкина народ знает хорошо. Имя ему сделали «Особенности национальной охоты». Эта комедия первой пробила брешь в стене, за которой старые советские зрители укрывались от нового российского кино. Народ полюбил как родных басовитого Генерала и рыжебородого Егеря — от таких роскошных масок он отвык со времен Труса, Балбеса и Бывалого.

С некоторых пор Рогожкину разонравилось снимать кино. Уже несколько раз он грозил с режиссурой завязать и привязать себя к ножке письменного стола. За этим столом Рогожкин рисует: видевшие его эротическую графику утверждают, что карандашные гиперфаллосы Сергея Эйзенштейна — просто баловство невинного мальчика, не о чем говорить. За этим же столом Рогожкин сочиняет разные истории, до которых большой охотник. Например, такая история. Встретились в сорок четвертом году на хуторе финский снайпер, русский капитан и крестьянка-саами. Каждый говорит на своем языке, а двух других не понимает. Война уже кончилась, а все трое не в курсе. Из этой истории родился сценарий «Кукушка», который Рогожкин сам же и поставил, временно взяв назад свое обещание уйти из кино.

«Кукушка» получила приз за режиссуру на Московском кинофестивале и несколько призов на фестивалях калибром поменьше, что большая удача. «Кукушка» имела хороший прокат в России, что по нынешним временам редкость. «Кукушка» была куплена компанией Sony Classics, что для российского кино — событие.

— Интересно, как сочиняются истории вроде «Кукушки» — долго или сходу?

— Все случайно вышло. Я сидел дома и спокойно писал пьесу, никакого отношения к «Кукушке» она не имела. Современная пьеса на семь человек, странная такая, веселая и немножко трагичная в финале. Мне оставался последний акт, и тут приходят в гости Вилле Хаапасало с Витей Бычковым, просят написать пьесу на троих — чтобы там был финн, русский и карелка. Говорят, что сюжет у них уже есть. Рассказали. Совершенно идиотский. Я спросил: почему обязательно карелка, почему не саами, скажем? Тут же придумал другой сюжет для пьесы, а потом сделал из нее киноповесть. Я уже давно пишу не сценарии, а киноповести. Мне так удобнее. И актерам удобнее, и оператору, и художникам — всем. Потому что одно дело, если я просто укажу в ремарке: снайпер Вейко стреляет из винтовки. А другое дело — если разъясню, что у него старая австрийская винтовка с оптическим прицелом, то есть ему не доверили хорошее оружие. И в этом будет правда, потому что финская армия была очень нищей. Они воевали с нами «трехлинейками» в сорок четвертом году. Кстати, Витя Бычков до последнего дня не мог запомнить, что это именно сорок четвертый, а не тридцать девятый.

— Допускаю, что о финской войне у вас, историка по первому образованию, знаний было достаточно. Но вот насчет саами мне непонятно. Вы что, крупный специалист по нравам и обычаям этого народа?

— А у меня никогда проблем с этим не возникает. Даже если я вообще ничего не знаю о народе или времени, о котором пишу. Хотя как раз здесь я кое-что знал, потому что в свое время этим интересовался. Но главное, что университетское историческое образование дает одну хорошую вещь…

— Всего одну, да?

— Ладно, одну из многих хороших вещей: ты можешь чего-то не знать, но ты представляешь себе круг поисков и направление, в котором надо двигаться, чтобы добыть нужную информацию. Правда, кое-что о древних саами — у нас их раньше лопарями называли — вообще невозможно выяснить. Космогонические представления, например. Пришлось ориентироваться на чукчей. А слово «саами» не склоняется, я сначала ошибся, а потом исправил в сценарии. Правильно говорить «язык саами», «культура саами». Между прочим, один из древнейших народов, населяющий север Европы. И культура его совсем не примитивна, как принято думать. Если люди мигрировали три-четыре раза в год, перемещались на сотни километров, и, предположим, двое мужчин в семье должны были за день укрепить стойбище, в котором можно жить, то какой же это примитив? Высокотехнологичное производство. Единственное что: оно не рассчитано на шифоньеры, другой ненужный хлам, потому что на домашнем олене много не увезешь.

— А в России саами живут?

— Полторы тысячи человек. Носителей языка среди них мало. И еще надо учитывать, что саами внутри себя разные. Финские саами не понимают норвежских, норвежские — шведских, те — русских, а русские — финских.

— До ваших «Особенностей национальной охоты» наше кино финнов в глаза не видело. Итальянцев — да, французов — пожалуйста, даже латиноамериканцы не вопрос. А вот финнам, кажется, обломилась только малоудачная комедия Леонида Гайдая «За спичками». Скажите, что вам суоми, а теперь вот и саами?

— Тоже все случайно. В том году, когда зашла речь об «Охоте», финны вместе с норвежцами, если не ошибаюсь, возглавляли Евросоюз. И у Александра Голутвы, тогда директора «Ленфильма», был план привлечь их к совместной работе. Так финн и появился. Тем более, что и действие происходит в Карелии, на земле, отторгнутой у финской республики сначала в тридцать девятом, а потом в сорок четвертом. Меня вообще этнография привлекает. Давно лежит сценарий «Сны о Поднебесной», это про Китай шестнадцатого века. Я объединил классическую китайскую прозу с европейским плутовским романом. Там два главных героя — европеец и студент-китаец Вань-Йа. Еще я бы с удовольствием снял фильм о Кении.

— О чем?

— О Кении. Причем в самой Кении. Там множество всяких народностей — от масаи до, я не знаю, кутранжи. Очень интересно.

— Интересно как некий чужой мир, который вы разглядываете со стороны, не имея к нему никакого отношения?

— Нет. Я как раз пытаюсь найти то, что нас объединяет. Разный цвет кожи — это внешнее. Так же, как ощущение неудобства, которое ты попервоначалу испытываешь в незнакомой стране: чего-то нет, чего-то не хватает. В Италии я не понимал, чего не хватает, пока при мне не случилась какая-то мелкая уличная авария и тут же не понаехала тьма полицейских. Только тогда я понял, что за три недели не видел ни одного полицейского. Они просто не нужны — все нормально себя ведут, никто не дерется, не плюет на тротуар, окурки не бросает. Или в Гонконге. Как-то проснулся рано-рано, в четыре утра, и вдруг гляжу — среди этих небоскребов, которые напоминают наши новостройки, поставленные «на попа», летит орел. И мне стало ясно, что до сих пор не видел здесь живности. Может быть, она где-нибудь и была, но глубоко запрятанная.

— А в Финляндии чего не хватает?

— В Финляндии? Подтверждений нашим представлениям о финнах — таких неспешных, заторможенных. Вы послушали бы там телевизионных дикторов или как финны болтают по сотовым телефонам. Помните, Вилле Хаапасало в «Охоте» поет песенку? Вот так примерно они и разговаривают между собой.

— Вилле вы где нашли?

— В Ленинграде. Он в нашем театральном институте учился в мастерской Вениамина Фильштинского. Вилле — актер европейского уровня. Именно европейского, потому что американцу, например, очень сложно выйти за рамки собственного амплуа. Он скромный парень, сам ничего хорошего о себе никогда не скажет. Поэтому скажу я: Вилле высокого класса артист. И мне за него обидно: если его зовут сниматься в Швецию или Англию, то все время предлагают русских бандитов. Потому что он русский неплохо знает.

— Ну, вы и сами к этому руку приложили — сделали его киллером в «Операции «С Новым годом».

— Сильно сомневаюсь, что это послужило стимулом для шведов с англичанами.

— В «Особенностях» у него роль вроде бы большая, но все-таки прикладная. Там у прочих персонажей цыганочки с выходами, а он в стороне. Не разгуляешься.

— Я бы не сказал, что это роль прикладная. Вилле там, скорее, точка отсчета. Поэтому и задачи у него были иные. В «Кукушке», наоборот, капитан Картузов — оттеняющий. Внешне брутальный, и при этом поэтическая натура, стихи пишет. А Вейко — интеллектуал, он учился, судя по всему, на филфаке Стокгольмского университета, но он не способен сочинять, он может только изучать, только анализировать этот мир.

Получается столкновение двух начал и плюс еще, конечно, Анни, которая сама естественность, сама природа — это я ее так для себя определяю. Типичный счастливый случай: я придумал героиню, обозвал ее Анни, а потом появилась Анни-Кристина Юусо, такая замечательная, что всем сразу стало ясно: играть должна она.

— В вашем кино, наконец, нашлось место женщине. Про раннюю «Мисс миллионершу» одни уже и не помнят, другие никогда не знали — и все привыкли к тому, что вы рассказчик мужских историй, где женщина если и есть, то на обочине.

— А мне просто не давали снимать женские истории.

— Кто не давал?

— Ну, как… Был у меня, например, сценарий «Две женщины на вечер», где главные героини — дочка и мама.

— И что, древнейшая профессия — их семейный бизнес?

— Никакой профессии, вы не о том подумали. Очень скромная мелодрама с кое-какими странностями в финале. «Ленфильм» готов был ее запустить, но в Госкино сценарий потеряли. Еще у меня есть сценарий «Дом», который Алексей Учитель будет ставить, это тоже не мужская история, там мужчин меньшинство. Есть сценарий «Хроники Санкт-Петербурга» — там много женских ролей. Роль Хакамады, например. Конечно, я мог бы сделать так, чтобы, скажем, в «Карауле» мои персонажи конвоировали женщин. Но для одного фильма это было бы уже слишком. И потом, к женщинам-уголовницам обычно приставляют прапорщиков или офицеров. Уши далеко не каждого восемнадцатилетнего солдата выдержат то, что позволяют себе осужденные женщины при перевозке в этих вагзаках.

— Понял. Вернемся к вашим мужчинам. Это правда, что вы просили Бычкова разъесться для роли Картузова на двадцать кило?

— Нет, миф. У каждого фильма должна быть своя мифология.

— Согласен. Но вот вы взяли на главные роли Хаапасало и Бычкова. На одном стоит клеймо финна-охотника, на другом — егеря. Не боялись, что мифология «Особенностей» навредит «Кукушке»?

— Я забыл об этом после первых съемочных дней. Мне прекрасно известно, что Вилле за актер, и я в нем нисколько не сомневался. За Витю — да, я поначалу опасался, он все же больше узнаваем. Хорошо, что растолстел.

— Так это он сам?

— Конечно, сам. У него просто был нервный период, с мамой проблемы, и он как на иголках сидел в Кандалакше, где мы снимали. Это всегда создает дополнительную сложность в работе. Все же когда актер входит в фильм, ему нужно быть свободным от некоторых вещей. А когда на тебе грузом висит быт... Вот как у меня сейчас с паспортом: подъехать к четырем, занять очередь, потом получить справку, еще что-то.

— А что у вас с паспортом?

— Украли на Ленинградском вокзале, перед самым поездом. Забавно получилось. Мы с женой стоим, пьем кофе, мимо мужик идет. Я говорю: смотри, типичный вокзальный вор.

— Как выглядит типичный вокзальный вор?

— Ну, не объяснить. Они как-то сразу видны. Я когда в армии служил, это лет двадцать назад было, то патрулировал вокзал и всегда их различал. Вот, сказал жене, потом смотрю: сумки с документами нет. А может, и не тот тип украл. Может, он только отвлекал своим специальным воровским видом. Может, на самом деле украл карлик. Подкрался, залез под стол и украл. Ну, ладно с паспортом. Про что мы до этого говорили?

— Про растолстевшего Бычкова.

— Да. Почти никто из тех, кто видел фильм, не ассоциирует его с Кузьмичом. Тем более, он без бороды иначе выглядит.

— И вам не приходилось бить его по рукам, пресекать охотничьи штучки?

— Приходилось, конечно, но это в порядке вещей. Нормальный рабочий процесс. С Анни было в этом смысле проще: ее никто не знает, и она очень естественна. Но с ней были другие сложности. Она трепетно относилась к культуре своего рода, а мы не хотели зацикливаться ни в одежде, ни в быту на каких-то определенных саами, потому что саами разные. Мы с художником делали такую сборную солянку, что-то брали у одних, что-то у других. Только у норвежских саами ничего не взяли: у них там все слишком характерно. Среди цветов преобладают черный и красный, а нам с оператором хотелось сделать картинку приглушенную, рембрантовскую. И в то же время жесткую — чтоб была видна, к примеру, грязь под ногтями Анни.

Серебряные кольца на грязных руках — это очень характерно для саами, их крестьянки еще в девятнадцатом веке заказывали себе украшения у финнов, норвежцев и шведов.

— Говорят, вы сняли «Кукушку» очень быстро.

— Да, уложились меньше чем в полтора месяца вместе с выходными. Я спешил. Мне важно было снимать в реальное время, чтобы в кадре натура выглядела правильно: Финляндия же вышла из войны 19 сентября. Главное было успеть снять осень, захватить сразу и зиму я не рассчитывал. Думал, у нас будут потом две маленькие экспедиции: туда же, в Карелию, зимой и еще в восточный Крым, на Казантип. Там, на потухшем вулкане, я планировал снимать Страну мертвых. Место красивое, и для Вилле так безопаснее: он в этой сцене одет в легкую нательную рубашку, а в Заполярье уже холодно. Но в самом конце неожиданно выпал снег — всего на один день, однако мы успели. Уж не знаю, чей бог нам помог — русский, финский или саами. Так что необходимость в зимней экспедиции отпала. И Страну мертвых тоже нашли в Карелии, под Кировском, где-то сто с небольшим километров от Кандалакши. Там в пятидесятые годы проводили подземные ядерные испытания.

— Вы хорошо знаете эти места или действовали методом проб и ошибок?

— Мы очень долго выбирали натуру. Я как-то поначалу списывал Кандалакшу со счетов. Чисто из суеверия: там Алексей Балабанов начинал снимать «Реку», на съемках погибла актриса, и вся эта трагическая история не располагала к нашей поездке туда. Но потом все же остановились на Кандалакше. Я человек ленивый, не могу тратить каждый день на дорогу час, поэтому у нас основной объект был в восьми километрах от города, а самый дальний — в тридцати.

— Снимали с одного дубля, с двух?

— Часто с одного, потому что сначала репетировали. Труднее всего было с животными — с собакой, оленями. Нам же не домашних оленей прислали — кто домашних даст? Дали диких, которые пасутся на воле, а их, когда нужно, ловят и делают с ними всякие нехорошие вещи. На площадку приезжали специальные люди, приглядывали за ними. Олени поначалу не подпускали к себе близко. Анни два дня к ним ездила, прежде чем те к ней привыкли. Кто-то потом даже давал себя гладить.

— У Анни были раньше роли в кино?

— Это первая. Она проучилась курс или два, я не знаю, в театральной школе Хельсинки, а сейчас работает на финском радио. В том отделе, который вещает на языке саами по их региону. Анни даже не в самом Хельсинки живет, хотя ее папа, достаточно обеспеченный человек, снимает ей там квартиру. А так она живет где-то в Лапландии, в небольшом городке.

— Жалко, что ей в Москве не дали приз за лучшую женскую роль.

— Я понимаю, что это было невозможно. Нормальная фестивальная политика, нужно привыкать. Смешно, если бы Московский фестиваль, пытающийся встать на ноги, дал бы приз мне, Вилле, да еще и Анни.

— К вопросу о том, что у каждого фильма должна быть своя мифология. Я слышал, что Рогожкин-де не приехал на закрытие фестиваля, потому что обиделся: якобы Никита Михалков, выпрашивая «Кукушку» у продюсера Сергея Сельянова в конкурс, твердо пообещал Гран-при и обманул. Миф?

— Наверное. Чего мне обижаться-то? Это пусть Сельянов обижается. Если бы «Кукушка» взяла Гран-при, то он стоял бы в кабинете у Сельянова. А так приз за режиссуру стоит у меня.

* * *

Вилле Хаапасало — финн с русским уклоном.

Недавно жена устроила Вилле Хаапасало разбор полетов. Выдалась у Сары, так ее зовут, свободная минута, и решила она подсчитать, сколько дней в течение прошлого года был Вилле при ней, а сколько в отлучке. Кстати, когда шли подсчеты, Вилле тоже отсутствовал. А по возвращении услышал, что целых 318 суток Сара провела в гордом одиночестве и только какие-то 47 — вместе с ним, благоверным. «Она взглянула на меня так душевно-душевно и сказала: многовато будет», — рассказывает Вилле, изображая душевный-душевный взгляд супруги. — Но я такой человек: не умею от работы отказываться. Нет, вот пойдут у нас дети — тогда, конечно, придется что-то другое придумать, чтобы не мотаться постоянно туда-сюда. Но сейчас мы вдвоем живем. Поэтому можно». Где живут? В ответ Вилле ржет: «По идее, в Хельсинки. Скорее, постоянный адрес там. Но всякий раз, когда приезжаю домой после затяжного отсутствия — сомневаюсь: подойдет ключ или уже другой замок стоит? Пока подходит».

Пока ключ подходит, вот Вилле и мотается — все больше в Россию, где нынче у него основная работа. Позавчера я звонил ему по мобильнику и обнаружил в Питере, а сейчас беседуем в «Шереметьеве» — между рейсами. Он прилетел из Хельсинки и отправляется в Астрахань, где завтра будут снимать какой-то телевизионный «пилот», но какой именно — он из суеверия рассказывать не спешит.

Пока ключ подходит, но в каждой шутке, как известно, только доля шутки. Однажды крутонравая Сара его уже бросила. «Мы начали ходить с ней, когда ей было четырнадцать, а мне шестнадцать. А потом она меня выгнала». — «За что?» — «Не знаю. Не захотела со мной быть, наверное. И мы не ходили вместе года два с половиной. Но все-таки она меня взяла обратно». — «Почему?» — «Не знаю. Из жалости, наверное. Увидела однажды, как я сижу такой пьяный-пьяный. Ладно, говорит, пошли, что с тобой делать. Я и пошел. Ну, и стали жить».

Поженились они в 95-м, летом, сразу после премьеры «Особенностей национальной охоты» Александра Рогожкина — первого общенародного фильма в жизни нашего нового кино и первого фильма в актерской жизни Вилле. Да и Сара, кстати, там тоже мелькнула — в эпизодической роли дебелой доярки, с которой финн в полных отрубях провел ночь и теперь по утру лихорадочно ищет глазами свое исподнее — а это рыжая пейзанка его трусы к рукам прибрала. Тем финном был, соответственно, Вилле — тогда еще студент питерского Театрального. Он играл тоже студента и тоже из страны Суоми, который на свою голову решил поверить историческое прошлое русской охоты ее бодрым сегодняшним днем. И по авторскому замыслу держался чуть в стороне, на отшибе, оттеняя собственным изумленным присутствием колоритные особенности нашего национального беспредела. Так что знаменитым после премьеры проснулся не он, а Алексей Булдаков с Виктором Бычковым: одному охотнику за дружеский шарж на генерала Лебедя досталась Лариса Долина в ванной и погода в доме, другому — рыжебородому егерю-философу в непромокаемом плаще — посчастливилось украсить собой водочные этикетки. А Вилле — ну, появился и появился.

Запомнившись, правда, румянцем да веселой пьяной песенкой про неказистую финскую любовь. И еще тем, как его упившийся герой глядит в небо, где вместо Луны мерцает родная планета Земля, и потрясенно изрекает: «А у нас в Финляндии ее не видно».

Понадобилось семь лет и несколько полуслучайных ролей, чтобы у крестного отца охотников родилась чудная «Кукушка», которая и обнаружила реальные актерские возможности Хаапасало, одаренного серьезно и щедро. Между наивным студентом Райво из «Особенностей» и снайпером-пацифистом Вейко из «Кукушки» пролегла пропасть, которую Вилле одолел мощным и элегантным прыжком, честно заработав приз за лучшую мужскую роль на 24-м Московском МКФ.

В «Кукушке» его герой говорит по-фински, не понимая ни слова из того, что бурчит русский капитан. Было время, и сам Вилле по-русски не разумел, но давно это было, больше десяти лет назад. Когда он взял да махнул в Петербург учиться на актера. Родители крякнули, но промолчали. А дед года три потом дулся, не разговаривал: не для того он с русскими воевал, чтобы любимый внук такой номер отмочил. Бабушка же, царствие ей небесное, к вопросу тогда подошла по-деловому, сказала: ты бы дедову виновку с собой захватил, что ли, на всякий случай, а то знаем мы русских. И потом еще не раз подступалась к Вилле с этой идеей: давай, мол, пришлем.

Вилле же русских с плохой стороны не знал, территориальных претензий к стране сначала победившего, а потом проигравшего социализма не имел. Ехал на дурака, если честно. «Я вообще в Англию собирался ехать. Просто сел не в тот поезд». Естественным образом я начинаю подозревать, что не обошлось без финских вариаций на тему иронии судьбы, но Вилле объясняет, как дело было:

— В Англии вступительные экзамены в театральный институт — платные. Ну, я заранее все оплатил и пошел на вокзал билет покупать. Хотел поездом в Англию поехать. По дороге встретил знакомого, он спросил: ты куда? Я объяснил. А чего, говорит, так далеко собрался-то? Поезжай в Советский Союз, это ближе. Тоже заграница. И мы с ним тут же нашли телефонный номер питерского института, я прямо из будки позвонил, попросил позвать кого-нибудь, кто по-английски понимает. Они там нашли кого-то. Я интересуюсь: могу к вам поступать на актерский? Можете, отвечают, только у нас все на русском. А я ни слова не знал. Хорошо, говорю, завтра приеду. Купил билет и поехал. Вернее, сначала мне сказали, что виза нужна. Я удивился: что еще за виза? Когда-то давно, в 85-м, я с мамой уже ездил Союз, но я тогда совсем мальчишка был, ни о какой визе не знал. В общем, отправился в советское посольство, прихожу, объясняю, что просят какую-то визу, не знаю зачем, но давайте мне ее скорее. Они удивились и дали. Уже в поезде со словарем я выучил два слова: «да» и «нет».

Сегодня непросто поверить, что Вилле когда-то был в русском ни бум-бум. Он не просто изъясняется по-нашему хорошо — он треплется, языком чешет. Не скажет, например, что употребил много водки, а скажет, что напился в хлам. Или насчет слишком длинного спектакля пояснит: засандалили на три часа. Его русский язык — очень русский, и редкие маленькие неправильности это только подчеркивают.

А тогда, в 91-м, он попал, как кур в ощип. 19-летний деревенский парень из-под Лахти, он в большом городе — даже в большом финском городе — никогда не жил. И один никогда не жил, только с родителями. А тут сразу — Питер, знакомых ни души, с языком полный ноль, да еще продуктовые талоны, наглое уличное хулиганье: на первом курсе 9 раз карманы обчистили, вспомнил он тогда бабушкины советы. Хорошо, курс попался добродушный — не глумились, а если шутили, то по-доброму. Все ж первый иностранец на актерском факультете в ЛГИТМИКе. Сегодня, кстати, его сокурсники — люди известные: признанный модной столичной тусовкой и сам по себе отличный актер Константин Хабенский, телевизионный «агент национальной безопасности» Михаил Пореченков, опять же телевизионный «мент» Михаил Трухин… И Вилле Хаапасало, прославленный Рогожкиным финн, который только к концу первого курса начал в общих чертах понимать, о чем вокруг говорят. «Как же тебя взяли в институт?» — «А может, и не брали. Просто я не понял. Может, педагоги каждый день глядели на меня и удивлялись: и чего этот парень до сих пор тут делает? Мы ж ему сказали, чтоб убирался. Шучу. Учеба моя была платная, какие-никакие деньги в институт я принес, а он бедный».

О том, чтобы убраться домой, он сам трижды подумывал. И не просто подумывал, а уже с вещами на вокзале стоял. Потому что и впрямь трудно было. Это сейчас он веселится, вспоминая, как получил в институте талоны, разобрал со словарем слова «масло» и «мука», обрадовался: надо же, какой гуманный институт, бесплатно продуктами обеспечивает бедного студента. Явился в магазин, протянул талоны и никак не мог взять в толк, почему его не спешат отоварить. Пару недель он вообще толком не ел, потому что не знал, где и как продукты покупать. Правда, ему было не привыкать. В Питер он прибыл, имея под одеждой 54 килограммов живого веса. Немного — если учесть, что незадолго до этого он, защитник из юношеской сборной Финляндии по хоккею, весил 104 кило. Фамилия его в переводе означает что-то вроде осинового перелеска. Тонкой осинкой он приехал учиться на актера, а прежде был здоров, как дуб, но вот решил попробовать, сколько человек может сбросить, если захочет.

— Первый месяц я ничего не ел. Второй месяц — кусок черного хлеба в день, третий месяц — два куска в неделю, потом — один кусок в месяц, а последние 32 дня только воду пил.

— Ты сам такую методу придумал?

— Сам. Язву себе зарабатывал. И заработал.

— Вылечил?

— Немного болит еще живот. Никому не советую, но на самом деле ничего тяжелого нет. Тяжело первую неделю, вторую тоже чуть-чуть, а потом нормально. Мне было так хорошо… Я не хотел есть. Думал, что никогда не буду. Врачи заставили… И уже в Питере, когда я принялся за еду, стал со страшной силой разбухать, день ото дня. Педагоги смотрели на меня с ужасом, боялись, что я сейчас лопну у них на глазах.

Но он не лопнул. Благополучно выучился на артиста, на пятом курсе сыграл у Рогожкина и выпустил моноспектакль «Записки сумасшедшего». По возвращении в Финляндию забросил на год актерство, решил передохнуть — сделался водителем грузовика, чтобы помочь двоюродному брату, у того бизнес с грузоперевозками по швам затрещал. Потом вернулся в профессию, открыл вместе с друзьями театр, где бесплатно, за идею, играет в спектаклях по современным финским пьесам. Помогает отцу в бизнесе, который они когда-то начинали вместе: производство рамок для картин, окантовка, изготовление паспарту и все такое. Преподает студентам — не актерское дело, а именно искусство работать по дереву. Совмещает это с кино и телевидением и каким-то образом все успевает, передвигаясь по жизни в поездах, самолетах и за рулем «жигулей». Вилле гордится тем, что патриот, и раз в Финляндии автомобилей не производят — разъезжает на русских тачках. Потому как Россия ему вторая Родина.

— Когда-то у меня была «копейка». Я ее обожаю, это классика. Потом «восьмерку» себе купил, сейчас у меня «двенадцатая» модель. Но я за нее не платил, мне контракт сделали на заводе в Тольятти. Мы там с директорами познакомились, посидели с ними, они как услышали, что я патриот «жигулей», так сказали: бери, катайся.

— И что взамен попросили?

— Быть хорошим товарищем.

— Удачно посидели. Да, к вопросу о посидеть. Виктор Бычков рассказывал, что когда вы с ним, разгоряченные, заявились в гости к Рогожкину с предложением написать для вас историю, которая потом прерватилась в «Кукушку», то он, Бычков, довольно быстро отрубился, а ты еще долго бодрствовал, за искусство рассуждал. Скажи, сколько тебе надо принять, чтобы отключиться?

Тут возникает первая пауза в разговоре. Вилле думает.

— Сложный вопрос. Зависит от обстоятельств. Я крепкий парень, достаточно много могу принять.

— Литр водки осилишь?

— Ну, это вообще не разговор.