Впрочем нет, все именно так и было. Тот кленовый лист она подарила мне перед отъездом. Я даже не заметил, откуда он взялся. Увидел уже у нее в руках. Обычный, нежно-зеленый - сущая безделица. Тем более на суматошном вокзале, на перроне, похожем на край света, с которого, шагнув в вагон, вдруг исчезают. А она, казалось, не имела с этой толчеей ничего общего. Просто стояла рядом и с задумчивым видом крутила свой лист. Наверное, в этот миг ничего не существовало вокруг, только лист... Так бывает, когда время бежит, а слова все не могут родиться. Бывает... А потом был внезапный гудок и какая-то судорожная суета возле вагона. Она, вдруг очнувшись, поцеловала меня и виновато улыбнулась, протянув тот драгоценный лист:
- Пусть побудет у тебя, ладно? Я ведь скоро вернусь...
И исчезла. В окнах замелькали чужие лица, колеса завели свою извечную считалку, и уже откуда-то оттуда, из чужого мира, нарушив их песню, донеслось:
- Я ненадолго-о-о!..
Как попал домой не помню - все в сером цвете. И тут опять возник он. Оказывается, всю дорогу сжимал его в руке. Обычный кленовый лист, весенний, маслянисто-блестящий. Вертел в пальцах, разглядывал, и будто бы снова услышал:
- Я ненадолго... Пусть побудет у тебя, ладно?
- Ладно...
Где видано, чтобы листья вместо цветов ставили в вазу, тем более один лист? А я поставил. Просто так поставил и все. Словно включился в ту странную игру, которую величают "ожидание". Хотя, конечно, можно было и выбросить - кому он нужен, такой пустяк. Даже сознаюсь - именно так и хотел сделать поначалу, да что-то помешало. Поставил и напрочь забыл...
У каждого свои заботы, дело понятное - заезженная истина. Когда он снова попался мне на глаза? Может, переставлял что на столе, а может, понадобилась ваза, в которой он ютился, не в этом дело. Главное то, что лист буквально притянул мой взгляд:
- Надо же, не завял. И даже как будто стал крупнее...
И действительно, что-то в нем изменилось. Исчезла маслянистость, бывающая, когда листья только распустились. Лист стал суше и крепче. Можно даже было бы сказать - он стал взрослее. Все это я заметил, рассмотрев его как следует поближе. И, как тогда на вокзале, где-то далеко почудился голос:
- Пусть побудет... Я ненадолго-о-о...
Почудилось. Защемило. И сразу все стало не так: будто из жизни, пусть на время, но все же забрали самый потайной и нужный кусок. А оставили вот этот огрызок, вот этот лист. Зачем?..
Дни летели и, как это ни странно, я все чаще и чаще замечал его. Один раз даже заговорил с ним. Задыхаясь в пустой квартире, говорил скорее сам с собой, но обращался почему-то к нему. Говорил, что уже лето, что ее молчание давит все тяжелее, что люблю ее, что черт знает, как устал быть мишенью для одиночества. А он стоял немного запыленный и выцветший, какими бывают только летние листья, и, наверное, все же слушал меня. Иначе кому я это все рассказывал? Человеку очень важно, чтобы кто-нибудь его слушал...
Тогда-то я, наверное, и заметил, что лист всегда повернут ко мне всей своей плоскостью, и впервые подумал:
- Э, дружище, да ты не так прост...
Что было потом? Потом я не раз так думал. И еще потом была осень. Однажды на подоконник упал сухой желтый лист. Спикировал с тополиной ветки, как вестовой осени.
А потом уже начали без всякой системы, беспорядочно падать остальные, началась осенняя неразбериха. Но этот-то был первый. И, конечно же, лежал на подоконнике, ужасно важничая, пока его не сдуло куда-то вниз. К тому времени я уже подружился со своим кленовым листом, и по вечерам обычно беседовал с ним. Тут же, с недавних пор, стояла и ее фотография, прислонившись к вазе. Я успел полюбить этот грустный уютный уголок, и сейчас, отойдя от окна, направился туда. Но, не успев сообщить свою новость, тут же замер - лист был совершенно иным. Хотя все так же смотрел на меня всей плоскостью. Представляете - он был ярко-желтым! Он уже все знал! И с этого дня даже он стал грустным. Когда ветерок моих движений доходил до его сухого тела, лист шуршал, словно угасая. Словно спешил высказаться. Осень тоже спешила, то поджигая редеющую листву, то гася ее дождями. И не спешила лишь та, которую мы так ждали, устав от затянувшейся игры...
Когда появилось на его истощенном теле то предательское коричневое пятнышко? Скорее всего, после первых заморозков. Но, появившись, оно уже не исчезало. Напротив, оно быстро росло, возникали все новые пятна, и, не выдержав, лист поник, сдался. Он уже не встречал меня внимательной плоскостью, не шуршал, лишь сжавшись, нависал над фотографией, и мне чудился его немой крик...
Что было последней каплей? Может тот миг, когда все пятна соединились, и лист стал грязно-бурым, или же внезапный снег, возвестивший нашествие зимы? Не знаю...
В эти дни я редко заходил, не в силах наблюдать его медленную гибель. А когда ноги все же непроизвольно занесли меня в тот уголок - все уже было кончено. Тело листа сгнило.
Только скелет, напоминая костлявую безобразную руку, изгибаясь тянулся к фотографии. Я сидел и молчал. Где-то далеко тикали секунды, выстраиваясь в минуты, чтобы потом вырасти в часы. Я глядел одновременно на ее грустное лицо и на эту жалкую руку, а за окном плакала метель...
И вот в этот момент хлопнула дверь, и, рассыпая полузабытый звук шагов, вошла она. И дом сразу стал обитаемым местом. Изо всех щелей повыползали разные мелкие нужные шумы, без которых дом - не дом. Лишь один я не успел перестроиться, и машинально ужаснулся: "Надо же, так легко одета!" Я забыл сказать: "Здравствуй!" и, не сумев справиться со смятением, выдавил какой-то неуместный сейчас сдавленный монолог:
- Извини, я ничего не мог поделать. Понимаешь, тот лист... Он так ждал тебя, но не дождался. Он умер. Он не выдержал... Ведь прошло столько времени. Ведь на улице уже метель. А зимой листья всегда умирают, ты ведь знаешь это...
- Какая метель весной?! - рассмеялась она, полувопросительно-полуудивленно глядя на меня широко распахнутыми глазами.
- Ты хочешь сказать, что...
- Да погляди же в окно! Раздвинь эти шторы! Смотри...
Я не знаю, как назвать это наваждение, но в лицо мне брызнуло слепящее солнце. Из-за потревоженных штор разбежались солнечные зайчики, и запрыгали по комнате...
И вместе с ними в окно ворвалась весна и раздвинула стены. А птицы! Как я мог их не слышать, ведь вокруг все звенело.
- Ну, что ты выдумал, чудак? Какая зима? Ведь меня не было всего восемь дней.
- Восемь дней? - прошептал я, - но ведь лист...
И чтобы одолеть смятение, я бросился в другую комнату, где из вазы жалко свисали останки угасшего листа. Она сначала удивленно проводила меня взглядом, потом через несколько минут нерешительно окликнула, и уже после этого, обеспокоенная моим молчанием, пошла вслед за мною. Я слышал, как она вошла, как остановилась на пороге. Я чувствовал спиной ее взгляд, даже мог представить ее напряженные глаза, и то, как ждет она моего ответа. Но я стоял и молчал. Ей-богу, было от чего застыть манекеном. Лист, вернее полусгнивший скелет листа, все, что от него осталось за это невыносимое время разлуки, - был целым и невредимым! Даже более того - он был маслянисто-зеленым!
Он был почти таким, каким я его получил! И это, хоть убей, не укладывалось в моей голове. Ошеломленный, я осторожно протянул руку и взял его за влажный черенок. Он был другим. Он перестал быть пустяком. И я стал другим. За эти несколько мгновений. И не дыша, боясь оступиться, нес этот важный теперь для нас обоих лист. А он озорничал, вертелся в руке. Правда, чувствуя внимание к своей персоне, пытался важно покачиваться, но не выдерживал и вертелся снова и снова. Пока наши пальцы не встретились. Тогда он притих и, подозреваю, попеременно рассматривал нас с улыбкой. Но мы этого уже не замечали. А у него хватило выдержки и деликатности не привлекать к себе внимания. Разве повернется язык назвать его пустяком?..
Такая вот история. Одного только не могу понять - как мы с ним прожили за те восемь дней целый год? Наверное, почудилось, приснилось. Как иначе объяснить такое?
И все-таки втайне я уверен - все это было. Разве поддается словам колдовство рассвета? Зачем разгонять светящийся ореол неказистыми словами? Им никогда не достигнуть той легкой изящности. Лучше уж поставить многоточие...
А лист был. И спасибо ему за это событие в нашей жизни. И тот год мы с ним прожили совсем в другом мире - в мире разлуки. Прожили, играя в малопонятную игру, имя которой "ожидание". Там свои законы, свои открытия, свое "хорошо" и свое "плохо". И еще - там свои часы. И когда у вас минута - там час. Разве вы успели забыть об этом? А может у вас просто остановились часы?..
Добавить комментарий