Память

Телевизор, исполнявший неблагодарную роль будильника, в результате нехитрой операции лишается голоса, что не мешает ему по-прежнему заговорщицки подмигивать. Чье-то упитанное лицо никак не согласно оставаться в рамках - кажется, еще одно движение, и эта башка с ранними залысинами начнет пристально изучать пыльную паутину в углах моей комнаты, роняя на пол бесценные жемчужины нездорового пота, обильной слюны и пещерных междометий. Ага, вот и титры. "Помощник президента по нациоaнальной безопасности". Забавная опечатка. Интересно, накажут ли за нее редактора программы? Я бы на его месте встал в позу - с этой стороны, мол, нация в опасности, нужно поменьше сидеть, особенно на мягком, побольше двигаться, тренировать соответствующие мышцы, дабы избежать... Ах, вот вы что подумали! А я - о геморрое.

Достойное начало дня, нечего сказать. В голове дурь, на улице хмурь... еще рифмуется "жмурь" и "бурь", больше спросонья вспомнить не смог. Непроглядная темень плющит об оконное стекло капли холодного дождя, но в ee дне уже должно встать солнце, подстегивающее лучами июльское утро, с деловитыми воробьями и вжик-вжик чересчур рьяного дворника. Ухмылка судьбы. В такое утро менее всего ожидаешь, что жизнь может кончиться, как пленка в проекторе, и замелькают какие-то пятна, затем буквы и кресты... Хотя для нее это был не фильм, а всего лишь киножурнал. Лет десять, а то и больше, не ходил в кино. Показывают ли сейчас перед фильмом киножурналы? Dolby-surround, поп-корн и газировка в пластиковых стаканчиках, "все дела"... Может быть, киножурналов уже и нет. "Кинотьятры". Именно так. Слишком длинное слово, чтобы уложиться в эту песню. Цой. Наоборот, слишком коротко. Интересно, какое утро у его дня?

Звонит телефон. Всегда в одно и то же время, так что будильник можно бы и не настраивать, но я не люблю разговаривать с тобой, не очнувшись ото сна. По традиции, ты смешно пыхтишь в трубку, притворяясь, то ли не в меру робкой поклонницей, то ли человеком, набравшим мой номер ошибочно, и теперь лихорадочно соображающим - знакомый голос или нет...

Пару месяцев назад, поддавшись очередному приступу неверия, я купил определитель номера. Теперь каждое утро он показывает мне двойное текущее время 606-606. Если верить справочнику, это телефон некоего Генриха Андреевича Преображенского. На звонок откликается услужливый женский голос, может быть, я даже видел эту девицу, когда ходил на разведку. Подъезд оказался на кодовом замке, выручила какая-то бабка, выгуливавшая своего любимца. Кажется, квартира с хитрым телефоном - просто подпольный бордель, ничего мистического. Но тебя в ней нет и никогда не было, я бы почувствовал, как чувствую твое присутствие у аппарата на том конце провода.

Старая добрая "угадайка".

- Ультрамариновые, - бурчу я в трубку из чистого озорства. - Сиреневые.

Как всегда, угадаю. Тебе ничто не кажется экстравагантным - ни ультрамариновые волосы, ни сиреневые глаза. Как всегда, смеешься в ответ. Я выслушиваю перечень дел на сегодня, обмениваюсь с тобой поцелуями через мембрану, кладу трубку и иду досыпать.

Вообще-то я люблю дождь. Но именно дождь, а не эту разновидность тумана, разъедающую тебя холодными капельками до самых костей. Между воротником плаща и шеей противно хлюпает, и желание выбраться из этого утра в твоё становится невыносимым. Все, что могу - ускорить шаг.

На чердаке дома, где ты когда-то жила, а в твоем дне живешь и сейчас, к моим вчерашним следам добавились отпечатки сапог. Вряд ли есть повод для беспокойства, скорее всего, работники ЖЭУ приходили чинить прохудившуюся крышу. На всякий случай, озираюсь по сторонам, но ничего подозрительного не замечаю, прячу на обычное место плащ и стрелой подлетаю к небольшому слуховому окошку. Створки недовольно скрипят... вот он, твой день!

Спускаясь по пожарной лестнице, кажусь сам себе водолазом, окунающимся в это июльское утро. Некогда, чтобы не сойти с ума, я перестал мучить себя вопросами о возможности происходящего. Проще всего успокоить разум байкой про параллельные миры, но я ведь помню, что когда-то твоё утро было и моим. Ты осталась в нем навсегда, а я, как и все остальные, еще не расставшиеся с надеждой на будущее современники, зашагал вперед. Вот оно, нужное слово. Нащупалось наконец-то, шероховатое, как бугорки ржавчины на очередной ступеньке. Современники. Совместно живущие в одном, настоящем времени. Бегущие за призрачным будущим до тех пор, пока не лишимся его, как некогда это произошло с тобой. В первые дни после того, как наши пути разошлись, разница между твоим и моим временем была невелика - все тот же лениво-тягучий июль, от которого еще сложнее отделаться, чем от оставленной кем-то на скамейке и прилипшей к джинсам жевательной резинки. Тогда мы еще были почти современниками, и я не замолкал, прикусив язык, когда ты гадала о результатах какого-нибудь футбольного матча или розыгрыша лотереи. Скорее лишу себя будущего, чем скажу тебе, что ты его лишена. Кроме меня некому... Сейчас, в ноябре, я это знаю точно. Когда-нибудь счет разнице между твоим и моим утром пойдет на годы, и ты, глядя на мое постаревшее лицо, догадаешься обо всем сама... Не хочу об этом думать.

Идея человека, попавшего в кольцо времени, стара как мир. Считается, что он должен повторять одни и те же действия, доводящие его порой (при условии сохранения памяти) до сумасшествия. В нашем случае, если кто-то и зациклен, так это я. Но мне кажется, что кривая времени здесь значительно сложнее. Я могу не ходить к тебе много дней подряд, и когда все-таки появляюсь, ты не дуешься, и не говоришь, что соскучилась; "терпеливо ждала" - не тот случай, для тебя я каждый раз прихожу из вчерашнего дня. Я могу приходить в этот день в любое время до 18:59, пока в нем есть ты, и он твой, а уходить... Наверное, могу не уходить вообще, но тогда мне вновь нужно сделать его своим, а повторять все, уже сделанное когда-то, выше моих сил. В 19:00 я поворачиваюсь спиной ко дню, переставшему быть чьим-то, и он гаснет, как перегоревшая лампочка. Если покопаться в памяти, можно вспомнить еще много аргументов, подтверждающих гипотезу о более сложной, чем кольцо, кривой этого времени (например, широкая инвариантность событий дня), но я не собираюсь ни с кем спорить. Чтобы спорить, нужно рассказать о твоем дне кому-то еще, а я никогда этого не сделаю. Мне кажется, твоя мама тоже знает дорогу в этот день, но вряд ли мы когда-нибудь осмелимся затронуть больную тему. По негласному уговору, наша, некогда вполне дружеская, связь прекратилась несколько месяцев назад - так легче обоим. Твои подруги, наверное, первое время возвращались к тебе не реже меня (странно, что ни с ними, ни с мамой мы там ни разу не встретились). Недавно я наткнулся на одну из этих девушек в своем времени, и понял, что они уже покинули тебя. Страшно подумать, что когда-нибудь такое может произойти и со мной. Нет, пока ты - это ты, оставить тебя один на один с этим днем будет предательством. Судя по категориям, которыми оперирую, на структуру времени влияет и человеческая психика. Пока ты - это ты... С тех пор, как в нашей жизни появился Штрих, и началась игра в "угадайку", ты каждый раз немного другая. Порой ловлю себя на мысли, что ты, которую помню, и та девушка, в чей июльский день я постоянно возвращаюсь... никогда не хватает смелости довести эту мысль до конца.

Штрих появился месяца два назад, когда прошло первое отчаяние, и наступила глухая тоска. Вопреки первому впечатлению, Штрих - явление интернациональное: человеческой натуре свойственно ограничивать, подчеркивать, перечеркивать и дописывать. По крайней мере, с ним было веселее - иногда я замечал, что в своем дне любуюсь четкой линией девичьей груди, мелькнувшей под бесформенной футболкой, или следую орбитами непокорных завитков за полупрозрачным ушком. Странно, что на следующее утро я находил все это у тебя, в твоем дне, но только после того, как между нами молнией проскакивал Штрих. Впору ревновать тебя к нему, но ведь Штрих не претендует на тело или душу, даже внимание твое ему ни разу не удалось привлечь.

Сегодня ты пришла на нашу скамейку раньше меня, и нетерпеливо теребишь локон на виске (я приметил его вчера у хорошенькой продавщицы) с таким видом, будто знакома с этой причудой своих волос с детства. Я вновь отгоняю назойливую мысль, которую все равно не решаюсь додумать до конца, и чмокаю игриво надутую щечку.

Отложенные дела... нелегко выполнять весной дело, отложенное зимой. Зато летнее дело (из разряда приятных, разумеется), перенесенное на позднюю осень, согревает лучше кружки горячего пунша. Зная это, ты каждый раз удивляешься жесткости моего заявления: "Дела, намеченные на сегодня, должны завершиться сегодня". Просто ты не знаешь, как они будут ранить меня...

Я сажусь позади тебя на норовистого "мустанга", и ты газуешь, распугивая прохожих и приводя в неистовство дворовых собак. Этот мотоцикл - один из первых даров Штриха. Я согласился с ним - так, мне показалось, будет справедливее, может быть, из-за присущего "мустангу" ореола скорости и свободы. До появления Штриха, этот день переставал быть твоим в тусклой больничной палате, и я, поворачиваясь к нему спиной, плакал от злости. Когда наши дни еще были общими, как-то не случалось завести с тобой разговор о технике. По-моему, ты ее побаивалась. Опять эта назойливая мысль... Что общего между ловкой, затянутой в кожу девушкой, сворачивающей на полной скорости в узкий переулок, и тобой? Цветок... Цветок, который мне еще предстоит сорвать и подарить тебе. Пожалуй, это единственное, что я не позволил подправить Штриху. Он дышит между нами, но ты по-прежнему не обращаешь на него внимания. Наверное, тебе кажется, что это я плотно-плотно прижался к твоей спине...

В 18:30, как обычно, наши дороги расходятся. Под каким-то надуманным предлогом я покидаю тебя, договорившись встретиться на этом же перекрестке ровно в 19:00. Несколько раз пытался оставаться с тобой до конца, но в 18:59 все начинало плыть перед глазами, и я оказывался стоящим на тротуаре, а ты... как и сегодня, ты сворачивалась клубочком на асфальте неподалеку от разбитого вдребезги мотоцикла. И тут некогда помог Штрих, что-то зачеркнув, что-то дорисовав, - кажется, будто ты просто прилегла отдохнуть. Я вглядываюсь в черты светловолосой девушки, обнимающей землю, сравнивая с твоей фотографией, снятой в наш последний общий июльский день. Только сегодня я нашел в себе силы напечатать ее, расквитавшись с последним отложенным летним делом. Может быть, из-за этого я и мучаюсь весь день от мысли, додумать которую боюсь...

Набежавшие зеваки бесцеремонно наступают на ноги, толкают локтями, и вскоре место происшествия скрывается за разноцветной чешуей спин. Неповоротливый здоровенный дядька чем-то заехал мне в глаз, да так, что посыпались искры. Семь печатей и семь замков, удерживавших ответ на проклятую мысль, расслабились всего лишь на долю секунды, но я успел вздрогнуть и ссутулиться под грузом правды - между лежащей на дряхлом, морщинистом асфальте девушкой и тобой, оставшейся в нашем общем июле, нет ничего общего. Даже цветок, что я сорвал украдкой на какой-то клумбе, сегодня покинул тебя. Через несколько дней его стебелек, торчащий из рваной расщелины, будет казаться привычным. Вряд ли я вернусь сюда, чтобы это проверить - смерть незнакомой, едва оформившейся, девушки вызывает во мне протест и бурлящее вулканом желание жить... Жить! Мотаю головой, стряхивая с нее остатки чужого времени и брызги - я не заметил, как пошел дождь. Резко поворачиваюсь и иду прочь, сбивая с ног запоздалого зеваку. Жить! Подошвы скользят по обледенелому тротуару, тяжелые холодные капли падают за шиворот, обжигая кожу, и я понимаю, что своей одеждой не по сезону привлек внимание нескольких прохожих и как минимум одного постового. Уже топаю гулким проходным двором к дому, а с лица только-только начинает сходить подобострастно-заискивающая улыбочка, откуда-то выскакивающая в подобных случаях...

Все затихает. Вслед за часом пик наступает час крест... ей уже все равно, а мы принимаем свое ежедневное распятие. Сегодня я, кажется, в игре, но не унываю - до часа червей мне еще предстоит окунуться в сумасбродность часа бубен.