- Несчастье со мной, - сокрушенно сообщил Пётр Львович, встретившись, наконец-то, со своим приятелем Лёней, тоже видавшим виды джентльменом "из наших" - Леонидом Григорьевичем. Впал в любовь, - закончил он иронично, оглядев далеко не новый лёнин "форд".
Осыпанная красноватым золотом питтсбургская тёплая осень в этот предвечерний субботний час застала их в Shenly Park'е и окутала таким безветренным, таким лирическим покоем, что душевный разговор об уже забытом ими и столь призрачном явлении, как любовь, казался измученному совестью Петру Львовичу вполне уместным.
- Пройдёт, Петя - без тени сомнений утешил его Леонид Григорьевич, сбросив с помощью свёрнутого в трубочку чтимого бывшей российской интеллигенцией журнала "Time" какие-то крошки с деревянной скамьи. Он поудобней устроился за парковым столом и энергично потёр ладони друг о друга, радуясь встрече и как бы предчувствуя, что беседа их не будет уж такой сухой, как следовало бы при его теперешней озабоченности здоровьем.
- Я пробовал, не проходит - реагировал Пётр Львович, доставая из-под стола cooler с припасёнными двумя коробками Pizza Lunchable и двумя банками сельтерской. Со дна вынул небольшую плоскую флягу с коньяком, смущённо добавив, - Тебе ведь нельзя больше.
- Что против любви принимал?
- Всё пробовал. К дочке на месяц уезжал, vacation провёл с женой на озере - рыбу ловил, к друзьям в Хьюстон ездил - не проходит.
- Любовь зла... бесчувственно протянул Лёня, глядя как Пётр Львович умело, по-российски конспиративно, отмеривает коньяк в прозрачные стопки.
"До чего обстоятелен этот обученный жизнью лекарь", - думал он при этом, - "конечно, такой человек для хозяйства просто находка. Но, если какая-то женщина его подловила, значит не такая уж старуха", - вычислял Леонид Григорьевич, понимая прекрасно, что задавать какие-либо вопросы излишне - сам расскажет. Тут стало ему вдруг всё это интересно. Везёт же людям! - смущённо мелькнула чисто мужская подленькая мысль. Так. Если я всё не узнаю, Соня мне этого никогда в жизни не простит, а сказать ей, всё равно, что по радио объявить. Но новость такая, что придётся, если это, конечно, всерьёз, молчать. Любопытно всё же, сколько времени он сможет продержать эту свою любовь в тайне? А ведь и с той стороны новость тоже движется к оглашению - Леонид Григорьевич, привычный к решению псевдонаучных задач, быстро составлял для себя новую головоломку. Такие старые пижоны, не лишённые семейных привязанностей, продолжал выкладки Лёня, влюбляются, как говорит его супруга, "через поколение", то есть лет на двадцать себя моложе. Тогда зачем он ей? Загадка на тему: в жизни бывает всё. Круг замкнётся, вычислил он, когда Соня сообщит мне эту старую новость. Соня, жена Леонида Григорьевича, была достаточно весёлой, обаятельной и охотно "вращалась в кругах".
- У тебя работы какой в отъезд не найдётся? - спросил Пётр Львович в расчёте на принцип "с глаз долой - из сердца вон", но без особой надежды, поскольку весь их business крутился вокруг одного и того же.
Они приподняли свои прозрачные рюмки и Леонид Григорьевич, в ажиотаже чуть не уронив вставную челюсть, прошамкал "Прозит!" Он вообще любил иностранные языки.
Герои наши познакомились сразу по приезде в эмиграцию на курсах английского, учили его и не выучили. Потом вместе ходили в Cоmmunity College снова на языковые курсы. Там собрались люди, как в Вавилоне, со всего света. В очередную среду студентка из Австрии делала доклад. Конечно об Австрии. Среди всего прочего, расхвалив на все лады Габсбургов и особенно императора Франца Иосифа, она произнесла скороговоркой сакраментальную фразу:
- To common regret, throne heir erz-herzog Ferdinand was killed by a Serbian terrorist in 1914 in Sarayevo.
Какую то секунду тишина висела в воздухе и вдруг, как из громкоговорителя:
- He was not a terrorist! He was a Serbian revolutionary, he was our hero! - большая, осанистая и даже интересная блондинка лет тридцати вскочила, гневно сверкая глазами и наливаясь краской. Леониду Григорьевичу, всегда охотно вникавшему также и в исторические кроссворды, стало страшно за человечество. Он знал - это убийство стало спусковым крючком Первой мировой войны, неизбежными оказались революция и последующие российские беды, - а тут... Страсти прорывались сквозь языковую немоту ещё некоторое время.
Представительница давно уже (с тех пор как развелась с Югославией) нейтральной Австрии смутилась:
- Sorry, may be he was a patriot, but this shooting caused World War I.
И, следовательно, Второй мировой войны тоже, - опять вознегодовал, правда, только в уме, Леонид Григорьевич, забыв, что, как учили их в школе, необходимо различать причины и поводы к войне. Чему только в школе нас не учили: он стал бы снова копаться в прошлом даже сейчас, если бы не удручённый вид его приятеля. Леонид Григорьевич безусловно был мыслителем.
Они ушли с курсов тоже вместе, когда подвернулась левая работёнка, о которой и сегодня оба вспоминают с содроганьем.
И вот сейчас, в предзакатных красноватых солнечных лучах, отливая коричневым блеском, глаза Петра Львовича смотрят на него не мигая, смущённо, но настойчиво, требуя ответа на старинный вопрос о соразмерности чувства и долга. Ну и смешно было бы ждать ответа в таком щепетильном деле, где к тому же всё зависит от веса этих представлений. Не такой уж я идиот, чтобы высказываться, сформулировал в уме своё нехитрое кредо Леонид Григорьевич, и повторил:
- Прозит!
- Лехаим! - ответил ему Пётр Львович, тяготевший к возвышенному.
И хотя Леонид Григорьевич знал не только из литературы, что коньяк развязывает языки, но зарок свой держал, кредо не предал, и ни словом не обмолвился, пока Пётр Львович сообщал ему, что жену он тоже любит и не те времена, чтобы...
- Наконец, дети общие! - аргументировал Пётр Львович, сообщая всё то, что подсказывал ему постоянно работающий в голове каждого мужчины компьютер.
Но, по всей видимости, подсознательное начало, известное у интеллигенции как "движение сердца", тащило его в другую сторону, подсказывало напрашивающийся пошлый компромисс. И долго ещё сидели наши друзья под косыми тенями деревьев, и в сумерках, и в скоро навалившейся густой, почти крымской, темноте. Коньяк иссяк уже, они перешли к производственной тематике, обсуждая варианты укладки floor tile, то есть бывшей метлахской плитки, но решения вопроса жизни и смерти Петра Львовича не находилось.
Да и что тут можно решить? - спрашивал себя Пётр Львович, возвращаясь домой по тёмным знакомым закоулкам, вновь и вновь перебирая свои столь сложные обстоятельства.
v
Вчера в это же вечернее время они с Марией, как он называл её про себя, сидели на крутом склоне, сбегающем от Highland Park'а к Allegheny River. Было видно, как вдоль другого берега бешено мчатся, каждая в свою сторону, две шустрых огненных цепи, бросающих сполохи на бурый срубленный склон горы. А ещё выше две медленные цепи автомобильных огней змейками идут навстречу друг-другу, а потом - провал, чернота и только на самом верху, выше уровня их глаз, тихо светятся три красных огня какой-то мачты. Далёкий троекратный сигнал локомотива в странной тональности, резко отличной от памятных с детства российских паровозных гудков, повис в воздухе. Не было холодно, но она, доверчиво облокотившись на Петра Львовича, достала из сумки кофту и набросила её им обоим на плечи, заключив тем самым какой-никакой союз на этот вечер. И кто знает, на сколько ещё вечеров. Мария Самсоновна была смущена возможностью вот так сидеть бездумно над рекой, не над Днепром, конечно, но всё же над широкой рекой, смотреть на рассыпанные в темноте огни. Неслышным воспоминанием промелькнуло ощущение покоя, которое однажды уже было в её жизни, сто лет тому назад в Киеве, когда Арон сделал ей предложение. Сегодня, какой может быть покой, - поймала она это чувство, - какой покой?
Просто интересно рассказать новому человеку всё то, что её родне не только известно, но и порядком уже поднадоело. И оживилась в памяти не столь уж давняя трансатлантическая одиссея, и томительное ожидание интервью перед этим, и удар, нанесённый раздраженным служащим посольства, посчитавшим их аргументы с просьбой о статусе неубедительными. У неё это был, быть может, первый спокойный вечер после долгой многомесячной и нервной эмиграционной эпопеи, даже не вечер, а только час. Непрерывающаяся тревога вдруг на мгновение отпустила её, сам собой обозначился перерыв в поисках работы по специальности, заботы как бы отхлынули, неведомое будущее как будто бы прояснилось и переставало, нет, не перестало, а только ещё переставало пугать. Она в глубине души предполагала, что даже получение работы в какой-нибудь компании, из модной области охраны окружающей среды, не будет стабильным и покоя не даст.
Это было ранней весной и всего-то через неполный месяц после приезда. Придя в первый раз на работу в качестве уборщицы, она увидела в соседней комнате суховатого подвижного человека, заклеивающего клейкой лентой расстеленный на паркетном полу чёрный пластик. Седые и редкие волосы виться, по-видимому, перестали уже давно, но она была уверена, когда-то они вились! Господи, да нашим малярам и в голову это бы не пришло застилать пол, - подумала она между тем, - опилками засыпали бы в лучшем случае, да и то после большой ругани. Она испытала большое облегчение, когда хозяйка попросила его помочь с переводом - оказалось "другой такой же", но приехал на три года раньше. Какое-то время он продолжал ремонт в том доме, а потом они ещё много раз виделись, то ненароком, а может иногда и намеренно, как-то даже поужинали при случае в китайском ресторане. И так вот, постепенно знакомясь, подшучивая друг над другом, пожалуй, больше Пётр Львович лично сам над собой, они докатились до этого вот вечера над бесшумно исчезающей в обрамлении вечерних огней Allegheny River.
Она всегда помнила его точёную рекомендацию забыть о кафедре, впрочем, и без всяких советов кафедра и все эти бдения над лекциями, тасовка учебной нагрузки и кулуарная дипломатия учёного чиновничества уплывали в забытьё, и вчерашние тревоги уже казались никчёмными, смешными в сравнении с реальными жизненными волнениями. Да и не заведовала она никакой кафедрой, а была лишь доцентом, вечно оставалась загруженной старинными обязанностями "умного еврея при губернаторе". Настоящий заведующий, человек очень способный, но, к несчастью для науки, "попавший в струю", всегда где-нибудь представительствовал, а её он просто оставлял "за себя". Так что для честолюбивой Марии Самсоновны забыть про кафедру было не так уж трудно.
Да, только сегодня, впервые за многие дни она чуть-чуть успокоилась. Оба сына, с их настороженностью и опасениями, до последнего времени не давали прийти в себя, не говоря уже о муже, хотя что ему-то, с его навыками программирования! Он освоил его загодя в Союзе. Мужчины вообще, ей казалось, трудней приспосабливаются к обстоятельствам. Женщин отвлекает повседневность, стряпня, быт, а мужчины сосредотачиваются... Младший первые дни, придя со школы, ложился на диван и час лежал неподвижно, глядя в потолок. Очень способный, он ещё в Киеве, ей казалось, налету схватывал язык в школе и ещё дополнительно учился, а тут вдруг сокрушенно:
- Ничего не понимаю. Они говорят, а я думаю, и это как-то отдельно. Отдельно слушаю, отдельно думаю. По-русски-то это всё одновременно происходило!
Потом это прошло - "Оказывается я думал по-русски, радостно сообщил он".
Так постепенно всё стало становиться на место и мужу какая ни на есть работа нашлась, и сама успокоилась, приспособилась к этому cleaning'у, не переставая рассылать состряпанные Ароном resume, приобрела пылесос помощнее, клиентура появлялась и даже вот ухажёр нашёлся, смеялась она про себя, и как-то снова чувствовала себя женщиной, быть может капельку моложе своих пятидесяти лет, и вчера, глядя в зеркало, отметила, что талия у неё вполне обозначена. Она даже стала последнее время по выходным делать зарядку, более того, посетила плавательный бассейн.
- Что-то ты стала крепко следить за собой, - заметил муж.
- Производственная необходимость, Арончик - нашлась она, удивившись лёгкости передачи мыслей на небольшие расстояния.
Пётр Львович, поколдовав над schedule, увидел, что сможет выкроить дни со среды по субботу. Для выяснения обстоятельств, соображал он, поедем в Columbus, это недалеко, двести миль, мотелей полно, не Россия, ничего кроме денег не спрашивают, отношения выяснятся. Он был полон оптимизма и авантюра увлекала его не только содержанием и фантастической перспективой, но и своей лихостью. Бедняга Пётр Львович вовсе выкинул из головы мелкие препятствия вроде требований отчёта или там каких мелких поручений со стороны заинтересованных лиц, жены, например. Columbus так Columbus, где наша не пропадала! В силу своей немыслимой хозяйственности и осмотрительности он приступил к комплектованию пожиток в basement'е у дочери, где хранил инструмент.- Куда намыливаешься, папочка? - спросила дочка в свойственном ей игривом тоне, который употребляла ещё в старших классах, поэтому вопрос этот ничего не означал, кроме формального внимания к "предку", и Пётр Львович не задумываясь ответил, что едет в Патагонию.
- Далеко - бодро отреагировала дочь, перегруженная резидентурой, детьми и мужем.
Оставалось только соврать супруге насчёт работы "в глубинке". Про то, что нужно ещё "уговорить князя Потоцкого", Пётр Львович начисто забыл, а напрасно, потому что как раз в это время Мария Самсоновна была поглощена капитальными раздумьями, в которых самоуверенный Пётр Львович выглядел не таким уж героем.
Конечно, человек он милый и довольно интересный, рассуждала она, наверное, раньше был и внешне интересным. Он и сейчас выглядит неплохо, ну, конечно, не так, как выглядел бы, если бы был отставным американским врачом!
Деньги очень украшают мужчину! Впрочем, женщину тоже украшают, сейчас ведь эмансипация! Дурёхи, просто не понимают, что эмансипация - это бумеранг, отвлеклась она в философию, но сразу же вернулась в прежнее русло. Ну, мы привычные, деньги - не самое главное, были бы чувства. А для чувств нужно время; не только срок, а ещё и свободное время. И потом, я же замужем, - уговаривала себя Мария Самсоновна с нарастающим успехом... Нет, какая же это любовь? Отношения, понятно, неплохие, и вот так повидаться, поболтать, было бы, наверное, очень приятно, кто знает, во что эти отношения могли бы вылиться со временем. Вот с Ароном бы их познакомить! - мелькнула извечная гибельная идейка всех женщин: "капитал приобрести и невинность соблюсти!"
Да, жизнь подскажет, думала она, а, тем временем, усталость брала своё и в голове уже проносились картины одна примечательнее другой. Сначала она с Петром Львовичем идёт в гости к Нельке и представляет его там как мужа. А Нелька спрашивает:
- Где ты этого милого старичка отхватила?
- Разве такой уж и старик? Да он нас с тобой моложе, ты бы видела, как он работает!
А другая картина печальная - Арончик плачет, вздрагивает плечами и молчит в безысходности, такой знакомый, привычный, безумно близкий. И тут сквозь нахлынувший сон прорвался телефонный звонок...
Действительно, звонил Пётр Львович. Он, услышав мужской голос, хотел было повесить трубку, но опомнился:
- May I speak to Maria?
Тот же голос пробасил в пространство:
- Мама, тебя тут мужик с русским акцентом по-английски спрашивает.
- Мария Самсоновна, - говорил он торопливо, - мне необходимо кое-что обсудить с вами. Созрели грандиозные планы. "Нет, нет и ещё раз нет", - игриво шутил он, - только лично. Очень хорошо, я вам помогу - отвечал он на конспиративное обозначение места свиданья. Спасибо. Счастливо вам.
Предвкушение счастья и знакомая всем ворам лихорадка охватили его.
- Ну что Вы, Пётр Львович, какой Columbus, под каким предлогом? В глубине души ей, естественно, очень льстило такое решительное проявление чувств. - Пётр Львович, милый, - она произносила это с почти московским мягким выговором, кокетливым женским воркованьем, таким знакомым ему из каких-то, в сущности, забытых уже юношеских впечатлений, - нам не надо спешить, по крайней мере, пока наши отношения не могут перейти за определённые рамки.Господи, какая дипломатическая речь! Она перегружает всё в будущее время, то есть, как бы оставляет надежду, - промелькнуло в оптимистическом компьютере Петра Львовича, - до чего же женское поведение!
- Вы, Пётр, такой интересный, милый человек, но не могу же я так осложнять себе жизнь. Сейчас такое трудное время! Ну а вам-то зачем?
Она списала меня в старики, подумал он в ужасе, содрогаясь от подозрения, что это может быть правдой.
Они сидели в его машине на окружённой старыми липами тупиковой парковке в Bethel Park'е. Как в молодости. Тогда это было бы несказанным счастьем - иметь машину и возможность вот просто так посидеть и спокойно поговорить с девушкой. И даже, может быть, поцеловать её. Сегодня, "в старости", он, забывая про радикулит, кокетничал даже во внутренних монологах, - всё по другому - проще и тоньше. Видимо, идущая от возраста и опыта притушенность накала страстей порождает более высокую оценку веса эмоций и внимание к ним, отстранённо соображал Пётр Львович, попутно отметив перевод обращения в более короткое - Пётр. С его по-прежнему оптимистической точки зрения, сближение "позиций сторон" продолжалось. Они немного ещё прошлись недалеко от машины, подышали свежим воздухом, коснулись абстракций, то есть обсудили причину некоторой озлобленности русской прессы, решили - дворовое воспитание. Почему против демократов - опять же вопрос. А не привыкли к свободе мнений, потому и ругаются, решили они. На фоне этих абстракций и набираясь смелости Пётр Львович попытался обнять Марию Самсоновну - она отстранилась, но как-то вяло и позволяя проявить чуть большую настойчивость. Поцеловать её он не решился, соображал - мало ли что, не все же зубы собственные. Они постояли немного в темноте, прижавшись друг к другу возле ронявшего листья высокого клёна, и было ясно Петру Львовичу, что следует проявить терпение. Ярким маяком светил Columbus в обозримом будущем.
Он отвёз её домой. Чувствовал, что она немного нервничает - пора возвращаться, по-видимому, миновала уже давно.
- Петя, до свиданья, - сказала она, выходя из машины чуть поодаль от дома.
Она быстро шла в жёлтоватых отблесках уличного света, и волнующая ловкая лёгкая походка её наносила новую рану кровоточащему сердцу глядящего ей вслед Петра Львовича.
Когда через три дня не последовало никаких сигналов и ничего, кроме басовитого message'а, по телефону не обозначилось, Пётр Львович попытался перехватить Марию Самсоновну на том самом "объекте", где состоялось их знакомство. Он знал её расписание, но в урочные часы её не было, зато Ханна, хозяйка, безмятежно, даже счастливо улыбаясь сообщила- Maria has got an invitation on interview this week, and asked free days to prepare. It is so interesting! I wish her to pass this interview successfully!
Сама Ханна была учительницей младших классов и превращение её сleanperson в инженера казалось ей (быть может, и действительно было) фантастикой. Впрочем, местная публика уже попривыкла к инженерам и врачам в роли baby sitter'ов. С другой стороны, каждый наш пожилой иммигрант если не профессор, то врач или инженер. Хорошо, что, в отличие от музыкантов, нам не приходится доказывать это практически, подумал Пётр Львович. Сказал, что профессор, тебя все и зовут профессором.
- Please say good luck to her, when she return after interview.
Но в сообщении Ханны он почувствовал недоброе и своим острым чутьём страшно заинтересованного ловеласа уже через мгновение "просёк" угрозу: надеяться на что-то он сможет только в том случае, если Мария Самсоновна потерпит на интервью фиаско. Какое противоречие! Пётр Львович желал ей только добра. Он терпел поражения несколько раз. Первый, когда сватался хирургом в экспериментальную лабораторию оперировать крыс. Он поразил всех косноязычием. Начальники вида не подали, но на работу не взяли. Последний - при попытке определиться на должность maintenance'а в госпиталь. Торжественность интервью и чопорность кандидатов на должности, повязавших галстуки, надеваемые ими обычно лишь в церковь, произвели на него сильное впечатление. Определившись на работу, думал Пётр Львович, она на долгое время, если не навсегда, выпадет из общения с такими плебеями, как мы. "Классовое сознание..." Он и сам такой. Как самое острое проявление ограничения общения себе подобными вспомнил почему-то, как в ещё старые времена исхитрился вместо потрёпанных и не вызывавших большого интереса "Жигулей" приобрести "Волгу". Мгновенно сменился круг гаражных друзей и не замечавшие его раньше владельцы подобных же грандиозных рыдванов вдруг оказались закадычными друзьями.
Пётр Львович, съёжившийся и слегка жалкий, но не сломленный, предстал перед Леонидом Григорьевичем через неделю, когда тот затеял безумное ремонтное мероприятие, с которым не смог справиться сам. В промежутке между креплением листов drywall'а к высоченному потолку, чувствуя неладное, Леонид Григорьевич спросил:
- Ну что, вижу - тебе не полегчало?
- Нашла работу. Наша карта, тем самым, бита. Другой общественный слой, батенька.
- Кто знает, может быть всё к лучшему. Мы с тобой находимся в том возрасте, когда согласие женщины скорее пугает, чем радует, - процитировал Леонид Григорьевич давно подслушанный отрывок чужой беседы.
Вечером еле волокущий ноги Пётр Львович из ванной сразу потянулся к бутылке с мадерой и, почувствовав любимую горечь, испытал облегчение. Улёгшись в постель, он стал разгадывать кроссворд и сквозь творческие усилия одновременно пытался краем сознания расшифровать тяжёлые вздохи супруги. Знаменитым "женским чутьём" она оценила тягостную ситуацию.
- Слушай, Петя, в тумбочке возьми аппарат, смерь мне давление. Ты же врач, всё-таки.
Он послушно достал из тумбочки аппарат для измерения давления крови, обмотал лентой её руку, в несчётный раз удивившись смуглости кожи и покатости плеч.
- Систолическое - сто сорок, диастолическое - восемьдесят. Нормально это.
- Ну ты и учёный, Петя, такие слова знаешь, - пошутила она как-то натянуто, скорее по привычке к шутке и даже с некоторым ядом.
Пётр Львович попытался снова углубиться в кроссворд, но отвлёкся, думая о том, как несчастливо складываются обстоятельства, как сокрушают злые мелочи грандиозные планы. Но он думал ещё и о том, как благотворно, как живительно возвращение домой блудного сына.
Добавить комментарий