Теперь вам нужно купить новую "Мазду"! Снежно-белую или серебряную", - безапелляционно заявила Ира, делая ударение на последнем слоге в названии машины. Она удобно растянулась в глубоком кресле с подставкой для ног (эта Ира всегда устраивалась и везде наилучшим образом) и закурила новую сигарету. "Я бы лично выбрала "Кадиллак", но только черный, стильный как у мафиози. Он шикарнее, места в салоне больше и вообще - люблю американские машины, как патриотка. Они надежнее, хотя и жрут больше бензина", - сказала Ира и шлепнула себе на тарелку изрядный кусок торта. Она любила обильно и жирно поесть. У Эллочки были две самых близких подруги и обеих звали Ирами. Чтобы различать их в разговоре одну называли "хорошенькой Ирой", а другую - "Ирой так себе" (за глаза, конечно). Мы их будем так же именовать для удобства.
На самом деле Иры мало чем отличались друг от друга в смысле внешности. "Хорошенькая" была худее и гуще красилась, а у "так себе" ноги были ровнее. Это не мешало обеим быть душевными, добрыми девками, "своими в доску". Все трое были знакомы еще со времен юности, учебы в техникуме, восхищения миром и людьми, когда так легко подружиться с кем угодно, а потом всю жизнь удивляешься, но уже поздно. Теперь вот друзья юности (которых не выбирают так же как родных) встретились в Бостоне, будто и не разлучались. На чужой земле Эллочка была окружена теми же знакомыми, что и десять-двадцать лет назад. Она покупала продукты в русском магазине (правда с маркой "сделано в Бруклине" или в Нью-Йорке), читала газеты на русском языке, слушала передачи из Москвы, смотрела русское телевиденье. Даже собирались по выходным на кухне, травили старые анекдоты, сплетничали и что-то слабо вякали под гитару. Будто и не уезжала никуда. Только уровень жизни значительно выше, раньше о таком и не мечталось, и на работе приходится говорить по-английски.
Сейчас все трое расположились по привычке в чистой, сверкающей и уютной кухне-столовой на чаек. Подруги объедались сладостями, благо мужики отсутствовали и некому было ляпнуть "растолстеешь, мать!", и обсуждали очередной серьезный поворот в Эллочкиной судьбе, но это была не тяжелая, приятная дискуссия. У Эллы и ее мужа Юры американская жизнь складывалась легко и удачно. У них "все было": стабильная хорошо оплачиваемая работа, просторный дом в тихом еврейском районе и прелестный крохотный садик. (Элла любила цветы и умела за ними ухаживать.) Супруги уже объездили всю Европу, побывали на Багамах и всякий раз, возвращаясь в свое обжитое гнездо, Юра блаженно улыбался, похлопывал жену по сутулой спине и произносил одну и ту же фразу "Сбылась мечта идиота!" Теперь у них собралось достаточно денег на покупку нового автомобиля, вопрос стоял только о марке.
"Счастливая ты, Элла! - отрезала Ира "так себе" и потянулась за вторым куском торта. Она всегда рубила фразы и делала энергичный жест правой рукой, будто шашкой. - Вы с Юрой - везунчики. Только приехали в Штаты и оба сразу нашли работу. Моего Петю третий раз за этот год уволили. У нас - одни долги!" "Я могу одолжить если надо!" - тут же откликнулась безотказная Элла. "Да брось, это она так, для порядка ноет, только воду мутит! - вставила желчная "хорошенькая" Ира, стряхивая в пустую тарелку пепел. - Петька у тебя - "гений среди удобрений" - каждый раз находит работу с большим повышением. Нечего прибедняться и жаловаться! Вы же недавно переехали в новый дом, правда? Девять комнат и крытая терраса. А старый не продали, сдали в рент. Значит с голоду не дохнете. У тебя, Эллка, счастливый характер, ты всегда довольна и все у тебя по правилам. На что я вам обеим действительно завидую - это как вы сладким запихиваетесь". "Ты тоже можешь взять еще кусочек, ничего с тобой не сделается. - Хозяйка подсунула ближе голубое блюдо. - Я тесто специально замешивала на снятом молоке и без масла". "Нет, мои дорогие! Пока я опять не выйду замуж - дала торжественную клятву - ни одного лишнего паунда! Окручу кого-нибудь достойного - тогда и буду объедаться. Вас мужья и так будут любить, хоть бы вы расплылись совсем, а мне еще охотиться и охотиться".
Такой обмен колкостями и любезностями был у них в ходу и носил характер традиционной разминки. Каждой была приятна легкая зависть подруг. Она позволяла чувствовать себя уверенней. Но на этот раз гармонию неожиданно нарушила всегда дипломатичная Элла. Вместо того чтобы восхититься цветом лица подруг или новыми туфлями, она вдруг задумалась и промолвила потерянно: "Вы обе счастливее меня, потому что у вас есть дети". "Хорошенькая" попробовала по привычке пробубнить, что это не дети, а сволочи, только кровь из нее пьют, но осеклась на середине, и все трое надолго замолчали.
У "везунчиков" Юры и Эллы детей не было, хотя они жили вместе больше десяти лет и очень хотели ребенка. Поженились еще в Москве, когда обоим было уже под тридцать. Многочисленные друзья между собой сочувственно говорили об Эллочке: "Умница, фигурка прелестная и душа золотая, только носик подкачал". Нужно отдать им должное, друзья были снисходительны к Элле. Подкачал не только носик. Все лицо густо покрывали рыжие веснушки, даже там, где предполагались брови. Косые зубы налазили друг на друга, будто играли в чехарду. Но с лица воду не пить, как говорит пословица, а добрее и милее человека чем эта стареющая девушка трудно было представить. Все знакомые ужасно обрадовались, когда нашелся такой Юра, который за веснушками и внешностью моложавой Бабы-Яги рассмотрел прекрасного друга и любящую женщину. Вернее, не рассмотрел (с его исключительной близорукостью это было бы трудно сделать), а почувствовал. И с тех пор они жили душа в душу, никогда не ссорились. Если бы не бездетность, их по справедливости можно было бы назвать совершенно счастливой парой.
Подруги так и не решили в тот день, какую машину покупать. Когда Юра пришел с работы вечером, он поцеловал жену, устало щурясь протер очки и спросил снисходительно, что постановил "женсовет". Элла на секунду замялась. Муж улавливал малейшие перемены в ее настроении, как сейсмограф, и сразу понял, что произошло что-то важное. Он погладил ее по узкой спине, скрюченной от многочасового ежедневного сидения за компьютером, как бы призывая не стесняться, поделиться сомнениями или чем угодно. Эллочка благодарно потерлась о его плечо, помолчала, а потом решительно сказала, что она хотела бы употребить деньги на другое... Она слышала по радио, что американские клиники по излечению бесплодия буквально творят чудеса, и хотя это дорого, может быть стоит попробовать. Ведь ей уже почти сорок, последний шанс. Юра тут же согласился. Что такое новая автомашина? Просто кусок железа. Старая еще прекрасно ездит. А тут на весах человеческая жизнь.
В клинике, после долгих исследований, бесконечных анализов, рентгенов и проч. врач объяснил, что завести ребенка нормальным традиционным путем им не светит, поэтому выход один - несколько яйцеклеток жены будут оплодотворены спермой мужа в лабораторных условиях, а потом имплантированы. Полной гарантии, конечно, нет, но возможно, что некоторые зародыши приживутся, будут нормально развиваться. И в результате появиться на свет младенец или даже двойня. Мы не будем вдаваться в технические детали, а перенесемся на десять месяцев вперед, оставаясь впрочем на той же кухне, с которой начали рассказ, чтобы сохранить единство места действия.
Эллочка, на восьмом месяце беременности, округлая как дирижабль плавно плыла по кухне. Тут же суетились обе Иры. Шли последние приготовления к "бэби шауэр". Чисто американская традиция устраивать дамское сборище в честь будущей мамаши и подносить подарки для младенца. Никому и в голову не приходит, что праздновать загодя - значит испытывать судьбу. Вдруг что-то не так с ребенком или неудачные роды? Вот что значит высокий уровень медицины! Сначала суеверная Элла пыталась отказаться, но традиция оказалась сильнее. Сотрудницы, знакомые нахлынули говорливой стаей, не слушая отговорок. И теперь, складывая обильные подношения на обеденный стол, напряженно улыбаясь гостям, она повторяла про себя нервной скороговоркой как заклинания: "Хоть бы все обошлось. Хоть бы все обошлось". Уже известно было, что должен родиться мальчик и все идет нормально, она слышала как бьется его сердца, чувствовала глухие толчки. Но все-таки, ей почти сорок, и даже в Америке бывают неприятные сюрпризы. А вдруг ребенок родиться, но неполноценный? Без пальцев, или без ног? Элла уже любила этого мальчика, даже больше чем Юру, но только никогда бы в этом не призналась. Конечно, ребенок ей будет дорог каким бы ни был...
Принимая поздравления, и механически обнимая подруг, Элла думала, что даст ему самое красивое имя, дедушкино - Бенцион, Бен. Но и об этом она тоже боялась говорить вслух. Сборище тянулось невыносимо долго. Подруги и просто знакомые дамы считали своим долгом ребячиться, шутить. Умоляли дать потрогать живот, как шевелится ребенок. Водили хоровод, играли в фанты. Объедались Эллочкиными замечательными пирожными с заварным кремом. Наконец она сбежала в спальню "только на минутку, причесаться". Присела на кровать и без мысли уставилась в пространство между шкафом и зеркалом, где дрожали солнечные блики на стене, прислушиваясь к себе, к Бену. В коридоре обе Иры столкнулись у двери в ванную. "Эллка ужасно подурнела. Беременность никого не красит". "Куда ей еще дурнеть? И так... Представляешь, если у ребеночка будет ее нос?" "И Юркина фигура? Еще хорошо, что мальчик".
- Вот стервы! - промелькнула в сознании без особой злости, но Элла была слишком занята мыслями о будущем, что бы огорчаться из-за колкостей подруг. Ее волновал вопрос: как быть с родами. Здесь принято, чтобы муж присутствовал, пуповину обрезал. А Юрка панически боится крови и вообще всяких медицинских учреждений. Когда ему кровь берут из пальца, он чуть не падает в обморок. А тут - роды. - Я бы и сама может не выдержала на такое смотреть. Просто деться некуда...
В столовой русские подруги учили американок играть в "каравай, кого хочешь выбирай". Обе Иры кинулись к ней и усадили на диван, распинаясь как чудесно она выглядит в роли будущей матери. Элле все стало противно до тошноты. Она тяжело опустилась на подушку и вдруг пожаловалась, что в спине колет и живот побаливает. Обычно она не врала, но тут просто не знала как избавиться от нахлынувшей толпы. Все зашумели, защебетали, измазали ее поцелуйной помадой и быстренько разбежались. Ир она тоже отослала, несмотря на протесты: "Может это роды начинаются? Может помочь надо!" "Нет, ничего. Просто полежу тихонечко. Скоро муж придет". И как накликала. Через полчаса начались настоящие схватки. Юра только забежал домой и сразу повез ее в госпиталь. Еле успели.
Все кончилось через восемь часов. Роды были очень тяжелыми. Юра мужественно простоял все время рядом с женой, сжав ее руку и плотно зажмурив глаза. У Эллы от усталости и пережитой боли плавали радужные круги перед глазами. "Мальчик, хорошенький такой. Все в порядке". - сказала сестра подавая мамаше крохотный шевелящийся сверток. "Хорошенький... - расслабленно прошептала она. - Волосики черные, ты смотри. Как у тебя, правда, Юра? Посмотри!" Но Юра в ужасе уставился на младенца. "Крови он испугался, что ли?" - но это была последняя мысль, Элла ее не додумала и провалилась в мягкое серое забытье.
Проснулась она уже под вечер. В палате горел ночник. Ребенок, завернутый в голубое одеяльце, лежал рядом. Юра стоял у окна, глядя на яркие уличные фонари и вид у него был несчастный. Может быть это просто синие вечерние тени? "Что ты? Устал, милый? А Бен спит?" Юра подбежал к ней неловкой рысью, как всегда сутулясь, склонился, погладил по волосам. На лице его по-прежнему застыло странное выражение, как темная вода в омуте. Элле вдруг стало страшно: "Что-то с ребенком?" Она подхватила легкий голубой пакет, прижала к себе. Бен, теплый, плотненький ровно дышал, посапывая. "Подожди, я зажгу свет". Юра повернул выключатель, и мягкий желтый свет озарил комнату, кровать, их побледневшие лица и темнокожего, явно негритянского младенца на руках у Эллы.
- Юра! Нам ребенка подменили!
- Тихо, не кричи. Он таким родился, я видел.
Несколько минут они смотрели друг на друга. Вдруг Элла помидорно покраснела и спросила почему-то шепотом: "Но ты же не думаешь, что я..." Юра не дал ей закончить замахал руками, сбросив при этом стакан с водой с тумбочки: "Конечно не думаю! Что ты, родная! Это они в клинике... наверное перепутали эмбрионы". Он бросился целовать жену, и Эллочка поняла, что именно это первым делом ему и пришло в голову, но уточнять не стала.
- Что же теперь делать?
- Мы их можем судить...
- А ребенок? Вдруг найдутся настоящие родители? Я его мать, я его не отдам.
- Думаешь они наш зародыш подсадили кому-то другому?
- Не знаю... Кошмар какой-то!
- Я думал это будет самая радостная минута нашей жизни, когда я увижу своего сына.
- Он и есть твой сын, и мой. Бен, Бенцион. У нас нет другого. Удивляюсь только, что врачи ничего не сказали во время родов.
- Откуда им знать? Может твоя или моя бабушка была негритянкой, то есть африканкой. (Они оба знали, что в Америке говорить "негр" так же неприлично как "жид".) Паспортов тут нет, пятой графы. Дожили до свободы, теперь радуйся...
Через день уехали из госпиталя домой на Юрином стареньком "Бьюике", увозя с собой черненького Бена и медсестры радостно махали им вслед. Они быстро привыкли к темнокожему малышу. Черный, белый, хоть зеленый или полосатый! Как то в кинофильме "Цирк" было? Лишь бы был здоровеньким. А младенец плакал мало, сразу научился улыбаться и прекрасно набирал вес. Родители и думать забыли бы о цвете его коже, если бы им об этом постоянно не напоминали. Для Эллы с Юрой настали тяжелые времена и на лицах у обоих застыла зажатая сухая улыбка, от которой болели и трескались губы. Не будешь же каждому объяснять что в лаборатории, видимо, перепутали эмбрионы. Они вообще никому не рассказывали о том, что ходили в клинику по излечению бесплодия. Проще было молчать и не вдаваться в разъяснения. Но не тут-то было.
Первыми, конечно, примчались поздравить обе Иры. Близкие подруги изумленно уставились на веселого круглощекого младенца, дружно надвинулись на Эллу и сжав ее с двух сторон тут же начали уговаривать признаться когда это она закрутила роман с негром.
- Ну может не с негром, а с мулатом. Они не такие страшные. Да? А Юрка тебя не убил? У него наверное не получалось и ты решилась на такое. Мы же тебя не осуждаем, не подумай такого, - приставала "хорошенькая" Ира, корчась от любопытства. - Только как ты могла с черным? А может тебя изнасиловали?
- Мы же свои, подруги, нам можно рассказать. И так всем видно, не скроешь теперь. Как это было? Он такой же как наши мужики или какой-то особенный? Я, конечно, никогда с черными не спала, но говорят у них повышенная потенция и темперамент. Поделись опытом! - Канючила Ира "так себе".
Элла отмалчивалась, качая колыбельку, плетенную, легкую с кружевным пологом. Ее принесли Иры в подарок на "бэби шауэр". Как это было давно!
- Вы бы спросили о чем-нибудь другом. Как он растет, часто ли плачет. Он уже двести пятьдесят грамм набрал. Что больше не о чем поговорить как о цвете кожи?
Оскорбленные и униженные недоверием Иры дружно поджали губы и после нескольких холодных фраз заторопились уходить. Обиделись до зелени в глазах, до потери голоса. Элла их не удерживала.
- Может сказать, что у нас были африканцы в роду, как у Пушкина? - предложил Юра не то в шутку, не то в всерьез.
- У твоих Резниковых или у моих Шварцев? Тоже мне - Ганнибалы! Кто такому поверит? Над нами смеяться будут.
- Над нами и так смеются...
В садике, где Элла прогуливалась с малышом, ей улыбались знакомые и соседи, но она то и дело слышала за спиной многоголосый змеиный шепот:
- Гуляют с черномазыми. Ни стыда ни совести. Будто так и надо.
- Как таких шлюх мужья терпят? Тут порядочные женщины не могут устроить свою жизнь! Вот уж вправду - не родись красивой, родись счастливой.
- У нас соседкина дочка тоже с негром жила. Так он ее бил и кололся на весь дом.
- Как это?
- А вот так наколется наркотиков и орет будто его режут. Это у них у всех прямо в генах. Они без наркотиков прямо не могут.
- Устроили интернационал, мало мы его в Союзе нажрались.
Американки-сотрудницы отнеслись к черненькому Бену сдержаннее. Погукали над колыбелькой, сказали, что он хорошенький, и бестактных вопросов не задавали. Но когда прощались толстая белобрысая Кристи вдруг пылко обняла Эллу и горячо зашептала на ухо, утомляя запахом пудры и деодоранта: "Ты моя бедная милочка. Мне так тебя жалко. У меня тоже первый бэби умер во время родов и мы хотели взять на воспитание... (она тяжело задышала, сдерживая слезы). Но не смогли найти младенчика. Взять черного ребенка - на это нужно большое мужество. Бог тебя благословит!" У Кристи от волнения очки свалились с пухленького короткого носа и повисли покачиваясь на синем бисерном шнурке.
- Хорошо хоть эта не думает, что у меня внебрачный ребенок! - заключила Элла пересказывая мужу вечером всю сцену.
- Неплохая идея, между прочим. Пустить слух, что мы его усыновили.
- Но Бен мой ребенок!!!
- А кто спорит? Конечно твой, твой и мой. Только надоело отвечать на идиотские вопросы и ловить на себе сочувственные взгляды. Может быть моя мужская гордость страдает от этого!
Элла с удивлением посмотрела на своего тощенького, лысеющего, немного горбатого и подслеповатого Юру, но приняла фразу о мужской гордости к сведению.
Через два дня она отправилась с Беном к врачу. Малыш покашливал и они забеспокоились. В приемной "русской" клиники собралось много эмигрантского народу. Было жарко. Пожилая блондинка в меховой шляпке "под ягуара" вынула из хозяйственной сумки кружевной веер с видами Венеции и стала томно обмахиваться. Мужчина в скрипучей коже с волосами аккуратно зачесанным по периметру вверх на розовую лысину наклонился к соседу и начал что-то горячо рассказывать, поглядывая на Эллу. Его голова, качаясь, напоминала очень некрасивый тюльпан или симпатичную луковицу. Какие-то замшелые бабки охали и вздыхали в углу. Плотная дама с куриным профилем плюхнулась на соседнее кресло и закудахтала: "Ой, жара! Ой, не могу" Ее морщинистую шею туго перерезала нитка искусственного жемчуга. Она оглянулась, подвинулась ближе к Элле и рассматривала ее черным глазом будто хотела клюнуть. В довершение картины из двух кульков под ее креслом торчали замороженные куриные ноги. Настоящая клуша! Элла отвернулась и стала смотреть в окно, чтобы не рассмеяться. Время тянулось нудно и медленно. Бенчик задремал.
Клуша заерзала, придвинулась еще ближе, скрипнув чахлым креслом. Она наклонилась к Элле и заквохтала ей прямо в ухо, обдавая горячим дыханием и потным паром французских духов: "Вы меня извините пожалуйста, но я старая женщина и кое-что таки видела в своей жизни. Послушайте что я вам скажу. Я не против разных людей. Упаси Боже! Пусть себе будут черные, желтые, какие угодно. Я им ничего плохого не желаю. Но лучше не смешиваться. Они сами по себе, а мы сами по себе. Будем их любить на расстоянии. Они же как обезьяны - с дерева слезли, но хвост еще не отпал. Ваш ребеночек такой черный, прямо как белая ворона среди нас. Вы не подумали что с ним дальше будет, с этим мальчиком? На него же будут тыкать пальцами все ваши родственники и знакомые, и даже люди на улицах. Если вам так приспичило ребенка, так отдайте этого и возьмите себе нормального, белого. У меня есть знакомый врач в Одессе, так я могу дать адрес. У него в роддоме постоянно кто-нибудь оставляет младенца. Говорят, нечем кормить. Ужас, что делается! При советской власти такого кошмара не было, а уж при Сталине тем более. У нас таки были моральные устои! Этот врач за разумную плату вам найдет ребенка даже от еврейской девочки. Потому что некоторые теперь гуляют прямо как шиксы. И если от шиксы, так тоже все-таки белый. Послушайте старого человека и не делайте глупости на всю жизнь".
Элла готова была вцепиться когтями в лицо куриной дамы, но тут подошла очередь, она подхватила Бена дрожащими руками и бросилась в кабинет врача словно от погони. Дома, когда Бен заснул, Элла долго плакала, уткнувшись в подушку, чтобы не разбудить малыша. Она вспоминала рассказы своей мамы, как еще девочкой она со своей мамой в эвакуации жила в деревне возле Саратова. Сельские бабы, никогда не видевшие евреев, подбегали к ним в бане и искали, где у них хвост и рога. Теперь Эллочка хорошо понимала, что тогда чувствовала ее мама. Наплакавшись, она заснула, но ненадолго.
Вечером, когда Юра вернулся с работы он не узнал своей жены. Рыженькая веснущатая Элла стала жгучей брюнеткой. Она отрезала густые вьющиеся волосы, предмет ее гордости. Теперь вся голова была покрыта мелкими плотными кудряшками как у Бена. Неестественно темные брови и черные ресницы дополняли картину. Веснушки покрывал плотный слой косметики цвета густого загара. В ушах висели золотые кольца сережек. Узкие брюки цвета змеиной кожи обтягивали расплывшийся после родов зад. Она была одета так как обычно одеваются черные женщины ее возраста на южных окраинах.. На груди поверх черной футболки с желтыми жирафами болталась связка разноцветных бус. Бенчик у нее на руках тянулся к бусам как к яркой новой игрушке и радостно смеялся.
Муж помолчал немного, напряженно вглядывался близорукими глазами. Потом погладил ее по жестким кудряшкам, чмокнул в макушку Бена и смущенно улыбнулся: "Знаешь, тебе идет!"
- Давай уедем в другой район, а лучше вообще в другой город или штат! - выпалила она. - Хочешь бульона с клецками? Ты наверное проголодался.
- Конечно, проголодался. Только, знаешь, брюки лучше бы другого цвета, а?
- Ну, ладно. В полосочку ничего? А как насчет переезда?
- Запросто! Но как ты без своих подруг и без этой... коммюнити? Ну всей нашей эмигрантской братии? Свои люди кругом. Я-то все время на работе, но как тебе будет?
- Бог с ними, с подругами. Иры без меня обойдутся. Ты же видишь как они... А коммюнити... - она горько улыбнулась. - Я не против своих людей. Пусть себе будут. Они сами по себе, а мы сами по себе. Я им ничего плохого не желаю. Но лучше не смешиваться. И давай тебя тоже в черный цвет перекрасим.
- Не зарывайся, Эллка! Ты еще захочешь что бы я перманент сделал? - он погладил себя по лысине. - Давай сначала работу найдем и переедем. И так проблем невпроворот будет. Дом еще продавать.
- Ну ладно, не буду зарываться. Кушай свои клецки. - И она нежно поцеловала мужа в лысеющую макушку.
Но переехать им не удалось. Через две недели пришла по почте повестка в суд. В клинике раскрылись многочисленные ошибки и путаницы при имплантации. Дело получило огласку. Биологические родители Бена потребовали вернуть им ребенка. Элла сражалась до последнего, наняла очень дорогого адвоката, взяла огромный заем, под их новый дом, Юра снял деньги с пенсионного плана. Но все чего он смог добиться в суде, это права на посещение ребенка в его родной черной семье три раза в год и значительной финансовой компенсации. "Вот если бы было наоборот, белый ребенок в семье африканского происхождения... тогда можно было бы побороться еще. Но дело это не только этическое, но и политическое..." - туманно пояснил дорогой адвокат, кося глазами и стараясь не попадать взглядом в отчаянное похудевшее лицо Эллы. Подали на апелляцию, но безрезультатно. Сначала она хотела отказаться от денег, но нужно было отдавать долги и предложили им почти миллион. "Везунчики!" - в один голос запели обе Иры, которые активно, но не очень искренне болели за Эллу в суде и даже приходили на слушанье два раза.
- Что будем теперь делать? - спросил Юра, когда они вернулись в пустой дом после окончательного решения суда. Элла долго смотрела в угол, где все еще стояла белая колыбель. Бен уже подрос и твердо бегал на плотных ножках, впечатывая большие ступни в мягкую травку где-то в чужом дворе на другом краю города. После долгого молчания, она потерла лоб, откинула отросшие волосы и еле внятно проговорила: "Давай все-таки переедем..."
- Хорошо! - тут же согласился Юра. Они никогда не ссорились и не спорили, даже во время суда, когда нервы у обоих были на пределе. - Может быть купим новую машину? Помнишь, мы хотели? Денег на все хватит... "Мазду" или "Кадиллак"? А сначала поедем в отпуск. Нам обоим нужно отдохнуть.
- Ты когда-то мечтал о красном "Корвете", как у киноартиста. Сейчас самое время, возрастной кризис что ли, - печально усмехнулась Элла. - В отпуск? В отпуск... Да, конечно, в отпуск! И знаешь куда? Я всегда мечтала побывать в Одессе.
И Юра опять, как всегда согласился.
Добавить комментарий