Gerona,_casas_colgadas_sobre_el_Oñar Escarlati Seagull.jpg
Хемингуэй и другие честные искатели справедливости были обмануты. Лишь потом они поняли это, но говорить было уже поздно и стыдно. Да и жалко было всех подряд, в том числе, и себя. А ещё, в конце концов, выяснилось, что Франко оказался приличнее коммунистов, потому что после победы он не строил лагерей смерти и не расстреливал своих противников и их семьи. Испанский генералиссимус не стал противником Гитлера, но не стал и его союзником. Харизматическим идейным главарям Германии, России, Италии и Японии не удалось спасти свои страны от захвата и разрушений, а каудильо, реалист Франко, эту беду предвидел и сумел её от своего народа отвести.
Итак, какой праздник мог увидеть тогда в Испании пацифист папа Хэм. Ни-ка-ко-го!
Но зато он увидел его в Париже и написал об этом прекрасную книгу «Праздник, который всегда с тобой». Если бы не помешала война, вполне мог сделать это признание Мадриду.
Сейчас, спустя много лет, также после уймы прошедших годов, я возвратился в Мадрид и вдыхал воздух, пропитанный бесконечным праздником. Может быть, праздник переместился...
И потому, наверное, вокруг было много искренне радостных лиц. Кто-то возле меня сказал, что испанцы похожи на русских. Только не в своей радости. Русские в большинстве остаются угрюмыми и подозрительными. Испанцы же все на поверхности.
Да, в чем-то те и другие похожи, например, в биении себя кулаком в грудь, в моде на одежду, в некоторых кулинарных предпочтениях, кое в чём другом. Но это разные племена. Это разный дух. В Сервантесе и Толстом гораздо больше общего, чем в их народах. Потому что Сервантес и Толстой — личности, общие по духу. А мы говорим о массах. Нет, не каждый, кто говорит «однако», похож на чукчу, и не все неторопливо говорящие похожи на эстонцев. И очень редкие люди из России похожи характером на испанцев.
На этот раз я жил в Мадриде рядом с площадью Гарсиа Лорки, где стоит ему памятник. Лорка держит в руках голубя с распущенными крыльями, голубь вот-вот взлетит. И в состоянии радостного опьянения, что вот, сейчас, прямо в Мадриде, стою возле памятника Лорке, вспомнил и прочитал его стихи: «Если б мог по луне гадать я, Как ромашку, ее обрывая... Я твоё повторяю имя по ночам во тьме молчаливой... И звучит оно так отдалённо, как ещё никогда не звучало...» И, другое: «Я боюсь потерять это светлое чудо, что в глазах твоих влажных застыло в молчанье, я боюсь этой ночи, в которой не буду прикасаться лицом к твоей розе дыханья».
Испания: обвал в жизни
Когда я первый раз был в Испании, решил, что это моя самая любимая страна. То впечатление я немного описал в книге «Тоска по раю». Тогда Испания стала для меня обвалом в жизни.
А сейчас, когда взглянул на небо, которое когда-то назвал самым синим в мире, в душе особенного ничего не произошло, не сдвинулось, не ёкнуло, не защемило, Ну, может быть, чуть-чуть... Но жизнь не вспыхнула светлой радостью, внутри не зажглось, не загудело... И я повторил горькие слова: «Не надо возвращаться к своей первой любви...» Любимые изменяются. А так, они остаются в нашем сердце навсегда первоувиденными, первовозлюбленными... Невозможно целовать прошлое с той же страстью, как тогда, когда ты был молодым.
Но, к счастью, это печальное мудрствованье было только вначале, а потом Испания снова превратилась из синьорины в синьориту и обволокла меня своей тайной голубизной.
Помогли этому мои воспоминания. Помню отчетливо, давным-давно мы мчимся из Барселоны в Мадрид на белом «Опель Кадете». Останавливаемся в городке, название которого в переводе означает «Старый колодец». И заказываем в круглом кафе чёрные колбаски «Бутефаро» и вино «Мускатель», понятно, из мускатного винограда. Становлюсь свидетелем жаркого спора. Два старика угрожающе надвигались друг на друга. Я думал, небось, схватились уцелевший бывший коммунист с уцелевшим бывшим фалангистом. Они бросали друг в друга страстные фразы, насмешливо выпячивали губы, надменно хохотали, вскидывая чёрные брови. Мне казалось, вспоминают битвы, в которых они участвовали, спорят, кто лучше — Франко или коммунисты. Но, как и многое в этой жизни, всё оказалось прозаичней и смешней. Выяснилось, что они спорили о том, полезно ли козам есть кактусы. Один старик был из Арагона, где козы кактусы обожают, и потому молоко у них лучшее в Испании, а второй — родом из Каталонии, где козы кактусы ненавидят, и, естественно, именно у них молоко лучшее в Испании.
Вспоминаю старинный городок Герона (Gerona — по-испански, Girona — по-каталонски — прим. ред.), его тайны и слезы. Много тайн и много слез. Узкие улички, кафедральный собор, катакомбные синагоги, сохранившиеся со средних веков. Тогда евреям запрещали собираться для молитвенного служения, и они читали Тору и молились под землёй.
Мы ходили по булыжным мостовым, взгляд все время обращался к дверным ручкам. Они были старыми, большими, с неведомыми узорами. Это была тоже часть ушедшей жизни.
Сейчас на месте одной из подземных синагог — музей сефардов, испанских евреев. На первом этаже магазинчик. Вы можете купить копии реликвий. Внутри двора высеченная в цветном камне звезда Давида, горькая, поруганная и великая.
В церквах Героны было усыпляюще тихо, сладость свечей обволакивала и одновременно вызывала тревогу. И вдруг неожиданно я почувствовал, что Герона стала для меня местом прощания. Появилась отчётливая мысль — это прощание навеки, это последний взгляд на места, которых больше никогда не увижу. А тут ещё попугай с розового балкончика прокричал миллион раз: «Си, синьоре! Си...».
Вечером, по набережной, проходила стайка мальчиков и девочек, как будто перенесенных из последней сцены фильма Феллини «Ночи Кабирии». Звучал их смех, как слёзы, и мои слёзы напоминали смех. Один молчаливый канадец долго смотрел на меня и заключил: «Да, тут иногда хочется умереть».
Города в Испании пахнут ладаном. Мне сказали, это запахи местных цветов. Благодаря этим запахам вечера становились похожими на чёрные андалузские платки с бахромой, высвеченные прозрачно печальные занавеси. Вечера казались томными и грустными. Волшебные запахи медленно плыли между клёнами. Они были такими же свежими, терпкими и загадочными, как и много лет назад.
Когда-то, в первый раз, Каталония привиделась мне несколько блеклой, наполненной неброским цветом берёз, дубов и клёнов. В те осенние дни в ней не было пышной червонной яркости испанского юга. Я жил в доме, хозяйкой которого была Изабель (если жениться на испанках, то только на тех, кого зовут Изабель или Кармен). В этом доме утро начиналось, как в сказочном лесу, где все птицы щебечут по-испански. Испанцы вообще говорят громко и быстро (тут конкуренцию им могут составить только итальянцы из южной Италии и евреи Причерноморья и Левантийского побережья). Сказочный лес сменялся вулканическим извержением, смех напоминал рёв водопадов, падающих с Аппенинских гор, испанские слова летали, как камни, пущенные из пращи.
Да, те дни были началом обвала.
Барселона
И вот теперь, через 20 лет, я снова недалеко от Барселоны. Временами перестаю ощущать время. Два путешествия сливаются в одно, это похоже на многосерийный фильм. Тот же музей Сальвадора Дали. Те же придуманные им громадные мраморные яйца, опоясывающие музей под крышей. И русская жена Гала, воплощённая во многих его работах. Придумки Дали не нравятся мне, даже гениальные. Кресло-человек, и тысячи других... Мне кажется, что Дали — это Супермеханизм в искусстве. Фокусник фантазий, превращающий безумие в реальность. Но в сравнительно свободном обществе каждый имеет право видеть по-своему. Для одних — это кособокая табуретка, для других — она становится троном. Как и все либералы, Дали был внешне революционно настроенным, протестующим. Либералы всегда за революцию, но, упаси Боже, только не в том месте, где они живут.
Передо мной была та же Каталония. По краям дорог, на скалах — карликовые сосны с округлыми кронами. Останавливаемся возле пробкового леса. Пробковые деревья удивительны. Все другие деревья сгорают во время лесных пожаров, а этих огонь не берёт. Поэтому их используют в космических кораблях, они предохраняют днище от возгорания.
Ну, а Барселона для меня, как и прежде, во многом — строения архитектора Гауди. Величайший зодчий, создавший фантастические дома. А умер прозаически, как умирают пьяные в России — под трамваем. Был великим философом в архитектуре. Написал: «Я благодарен Богу за то, что вижу, каким должен быть предмет».
Только два слова скажу о недостроенной им Церкви Святого Семейства (Саграда Фамилия), вырастающей как будто из корней дерева жизни. Это повторение Библии в камне. Такое мог увидеть и создать только пророк. Здесь моя душа вновь расщепилась между прошлым и настоящим, и потянуло такой грустью, что стало больно дышать.
Гвардамар-дель-Сегура
Я стал возрождаться к жизни в городке Гвардамар-дель-Сегура. Здесь заметил, что у тех испанских женщин, в облике которых выражены мавританские черты, глаза как у загнанной серны. В уголках глаз с рождения заложено моление о пощаде.
Мне советовали до осмотра городка побывать в ресторане «Дон Канджели» и там свыкаться с местными особенностями и аборигенами. И обязательно прошептать метрдотелю, что вдова из Барселоны, Катерина Родригес, хозяйка магазина цветов, советовала посетить этот ресторан, так как когда-то ей здесь весьма понравилось. После этой вымученно произнесённой тирады нам подали вино из Толедо, оно называлось «Вино де меса», эта словесная красота переводится как «столовое вино». А к вину принесли в жёлтых тарелках «тернеро асада», говядину в чесночном и креветочном соусе. И, конечно, паэлья. Это рис, унизанный кусочками мяса или рыбы, или разных морепродуктов, обязательно с шафраном и сладким перцем. Сегодня паэлья был с запеченными устрицами, а это высший пилотаж гурманства. Я спросил у метрдотеля, в чём же основное отличие этого городка. Он улыбнулся почти грустно и философически заметил: «Маленький бриллиант лучше вагона стекла». Стало ясно, что он не вполне заслуженно намекал на Мадрид и Барселону.
Но вскоре я понял сущность Гвардамара. Город приглашает своих гостей к молчаливому размышлению. Это город воспоминаний и снов, он открывается людям только вечером.
Итак, чем показался мне Гвардамар. Городком, упавшим с неба на землю. Вместе с ним упали с неба многоголосые сарацинообразные и светлые испанцы, мягко свалились оттуда и маленькие аккуратные старушки с маленькими мужьями, пьющими непомерно много кофе и глядящими на вас живыми тёмными глазами. Море оплело Гвардамар какими-то своими чарами, и философский Гвардамар преданно служит ему. Ночью я пошёл к берегу. Средиземное море по какой-то причине возмутилось, из добродушной матроны превратилось в рыкающую особь неизвестного происхождения, всё время в чём-то упрекавшую меня. Волны накатывались резко, что-то обиженно крича, по-лебединому высоко изгибались белые гребни. Среди этого внезапного порыва морской страсти неожиданно вспомнил слова, выбитые на камне в Героне: «Я стою на черте, замурованный в жизнь, Справа только Стена, Слева только Стена, Впереди моя Смерть».
Стены отелей, выходящих к морю, разрисованы граффити — портреты Че Гевары, Мао Цзэдуна, Карла Маркса, а вместо запрещённого пока Адольфа нарисована свастика. Гвардамар предложил мне той ночью высказаться перед морем и перед ним. Я начал издалека, с Эдемского изгнания, и лишний раз подтвердил, что тогда был совершён добровольный грех, а Исход из рая был не добровольным решением, а вынужденным, по воле Бога. И добавил белым гребням волн, что с того времени человек не изменился, он каждый раз начинает жить под сенью Божьих благословений, а потом обманывает Бога. Человек — рассадник утопий и лжи. Он верит людям, которые его всегда обманывали, и не верит Богу, который его никогда не обманет. Во всём мире постоянно борются между собой утопии. Самая главная Утопия состоит в утверждении, что правда борется с неправдой. Это величайшая ложь, ибо неправды борются с неправдами, а зло борется со злом. Всё борется между собой, не борется только смерть. Ей не с кем бороться, ибо она одна...
На следующее утро я сходил на базар, где продавали еду и разное барахло. Это был многолюдный, многоголосый остров со множеством алчных глаз. Хотя было немало довольно добрых. Потом встретил слепого мальчика, которого катила на коляске уставшая мать. Я дал ей денег, мальчик повернулся в мою сторону и сказал по-английски: «Апрэшиэйт!» Ценю, значит.
Меня нашла странная пара, она интеллектуалка русская, прочитавшая всю Блаватскую, ставшая протестанткой. Он — молчаливый и добрый немец, торгующий мебелью. Супруги пригласили меня в русскую евангелическую церковь. Вечером я приехал к ним. В церкви, кроме русских и украинцев, собрались молдаване, армяне, было даже несколько болгар. Вдруг пропал свет, оказалось, отключили за неуплату. Я развеселился и сказал, что это прекрасно. Мы вышли и купили в марокканском магазинчике много свечей, зажгли их и провели службу. Я рассказывал, как нам всем не хватает любви, и это пророчил Иисус в Гефсиманском саду: «Во многих охладеет любовь». Потом читал Гумилёва и блоковское «Девушка пела в церковном хоре...». Кто-то плакал. Не бывает слёз без причины. Просто причины не видимы, и часто самому себе непонятны.
Мадрид
Помните, когда-то я промчался из Барселоны в Мадрид на машине. Грустно вспоминать, что на такой же арендованной машине, точно такой же модели, пытался повторить этот маршрут мой друг, но столкнулся с грузовиком. Сейчас я прилетел в Мадрид самолётом. И второй раз в жизни попал на праздник, который много лет назад не удалось увидеть Хемингуэю.
В эти дни мне показалось, что жизнь — это нежно трепещущие крылья бабочки. Приходит время, кто-то касается крыльев, осыпается пыльца, бабочка, вздрогнув, замирает, и в это мгновение умираешь ты.
Я снова объехал этот великий город. Завораживающий, деланно бесстрастный, как тореадор, вышедший на поклон после победы. Мадрид проплывал мимо, как в вещем сне. Два огромных льва, отлитых из марокканских пушек, по-прежнему у здания старого Конгресса. Говорят, что один лев чуть тяжелее. Вот вокзал Аттора, где от рук террористов погибли более 180 человек. Арена коррид, королевский дворец и ботанический сад, заложенный в восемнадцатом веке, монастыри, памятник падшему ангелу (без указания имени скульптора), площадь Колумба с памятником ему, два современных здания, наклонившиеся друг к другу, их называют воротами Европы, главная площадь короля Филиппа Третьего. Его скульптурное изображение на жирном коне. Мадридцы говорят, что с этим конём связана нечистая сила. Утверждают, что когда-то у коня рот был открыт, а теперь закрылся. На этой площади проходили корриды и сжигали еретиков.
Но это всё грустные воспоминания. А сейчас Мадрид переполнен песнями и радостью. По городу разлита теплота. Может быть, я преувеличиваю, как каждый влюблённый. На одной площади играл и пел гитарист, которого никто в мире не знает, но он так пел и играл, что мне хотелось встать на колени и помолиться. И таких мгновений было предостаточно.
Конечно, значительная часть мадридского праздника, — это знаменитый музей Прадо. Здесь снова, как и в Лувре, среди великих картин, я вернулся к мысли, что Живопись — колоссальный пример искажения истории. Тогда живопись была единственной визуальной возможностью передать историю и, главное, выразить самих себя, как часть этой истории. И великие мира сего, с помощью услужливых кистей художников, передавали себя непомерно улучшенными, красивыми, мудрыми, духовными.
Перед нами мелькали картины изумительные, или просто признанные изумительными. Как мы знаем, большинство сюжетов того времени были взяты из Библии. И художники, пусть гениальные, но просто люди, видели каждое событие сквозь призму своего воображения, своего воспитания, своего времени. И потому большинство этих прекрасных картин исказили духовную суть и происшедшие великие события. На многих полотнах, изображающих те или иные эпизоды христианской части Библии — Нового Завета — присутствуют «свидетели», верховные клирики католической церкви. Аскеты-евреи Нового Завета превратились в королей и принцев. Нищие апостолы, Мария, мать Иисуса, сам Иисус изображались напомаженными, сладкими, в раззолоченных дорогих одеждах. Пусть я повторяюсь, но для зрителей пропадает суть христианства, основная идея которого в том, что мир изменили не короли и золото, а Бог, воплощённый в простоте и бедности. И что крест — это не просто предмет умиления и слёз, а место кровавого очищения от греха.
И лишь нидерландский художник-пророк Иероним Босх смог иронично отобразить суть индульгенции и ее создателей. И, может быть, в награду за это, Бог дал ему увидеть будущее. Мы вновь смотрели на картину Босха «Сад земных наслаждений», это страшное представление о будущем (то есть о современном нам) мире. Изображённый на ней Рай нарушен. Жизнь, созданная в Божьей гармонии, превращается в хаос и сладострастие, уводящее людей от путей Спасения. Человечество, пойманное в ловушку собственных грехов. Босх написал эту картину в 1510 году. За 500 лет до наступления нашего времени он с помощью Бога увидел состояние мира и наших душ. Трудно поверить, что Босх был современником Леонардо, Микеланджело, Рафаэля. Возле картины всегда подолгу стоят люди, мне кажется, они понимают, что эта картина о них.
Любивший работы Босха мрачный король Филипп Второй считал «Сад наслаждений» изображением будущего Апокалипсиса. А я, ваш скромный слуга, уже много раз говорил и писал, что мы уже живем во времена Апокалипсиса. Почитайте газеты, посмотрите телевизор, оглянитесь вокруг, и вы согласитесь со мной. «Грустно, девушки!» — как говаривал Остап Ибрагимович Бендер.
Толедо
Не могу не вспомнить Толедо, старинную столицу Испании, город со сложной изменчивой судьбой, надолго завоёванный арабами, которых тогда называли маврами. Оставшийся испанским городом, но с огромным влиянием арабских традиций в искусстве. После изгнания арабов Толедо стал центром литературы и науки в средневековой Испании, тогда здесь перевели Аристотеля и Платона.
Весь мир знает о толедской оружейной стали. Клинки шпаг, сабель и кинжалов из толедской или, как называли арабы, дамасской стали, ценятся выше всех других. Сюда когда-то съезжались рыцари и объявляли священную войну маврам. Я бродил и бродил по этому каменистому молчаливому городу, с тысячами магазинчиков, торгующих настоящими и декоративными толедскими клинками. В одном из магазинчиков стоял великий бизнесмен. Он сказал мне величаво: «Таких кинжалов, как у меня, нет нигде!» «А у короля?» — поинтересовался я. «Нет и в помине!» «А в военном музее?» Он топнул ногой: «Только здесь, только там, где нахожусь я...»
В магазинчиках Толедо часто продают изображения гербов, на которых соединены звезда Давида, крест и полумесяц. Это потому, что город принято считать символом трёх религий: христианства, мусульманства, иудаизма. Символы остаются символами, а мостовые Толедо были щедро залиты кровью и христиан, и мусульман, и евреев.
Опять становится грустно, но вовремя вспоминаю, вечный праздник — это только Мадрид.
Прощание
Началось мучительное время прощания. Кто знает, на сколько. Может быть, навсегда. Завтра иногда не приходит. Почему же ухватила за сердце тёплой рукой синьорита Расставанье «в простоволосых жалобах ночных». Всё же, чужая, поручик, земля.
Я оглянулся. Многие улыбались, их лица светились, и глаза прижмуривались от искренности. Выплывали из прошлого сарацинские племена и римские легионы, виднелись холмы и дороги, которые мы все проходим и проползаем, с частыми слезами и редкими улыбками. И выйдя на дорогу Познания, можем узнать, что всё преодолённое называлось «жизнь», а всё предстоящее зовут «смерть». И грустно было, и печально, и прекрасно. Потому что это было необъяснимое чувство любви к человеку. А значит, к Богу.
И тогда я сказал Испании на прощанье: «Ты — страна, отлитая из слёз и крови. А Мадрид, вечный праздник, его можно не только увидеть, но почувствовать той частью души, которая ожидает встречи с любовью... Настоящий праздник — это не однодневное удовольствие, а ощущение, что ты прикоснулся к великой и благословенной Богом вещи».
Добавить комментарий