Продолжение. Начало в N15 [194].
vysotsky-shemyakin.jpg
— Я узнал о его смерти позже всех. В то время я находился в Греции, и никто не решился мне позвонить и сообщить, что Володя нас покинул. Я был со своей подругой-американкой в Афинах. Она знала Володю, я их как-то познакомил во Франции. Она сидела со мной в ресторане, был душный вечер. Она была чем-то встревожена, и я это почувствовал. Она несколько раз, когда мы ужинали, задавала какой-то странный вопрос — ты сильный человек, Миша, как многие русские? Я посмотрел на нее изумленно и сказал — ну конечно, мы все же гиганты. А в третий раз, когда она меня спросила и пристально на меня посмотрела, меня как бы озарило, и я сказал ей — Володя. Она очень любила его творчество, сама занималась музыкой. Она заплакала и сказала — да, он ушел. Она прочитала это в газете. Она купила газету в Афинах, а до тех пор мы жили на маленьком острове. Она прочитала заметку о том, что в России ушел из жизни великий бард. Конечно, для меня это был колоссальный удар. Мы всю ночь бродили по улицам. Под утро поехали к Георгию Костаки, известнейшему коллекционеру русского авангарда, дяде Жоре, как мы его называли. Он в то время жил в Афинах. Конечно, он был очень расстроен. Но когда он увидел мое совершенно перекошенное лицо, он обнял меня и сказал — ты знаешь, он вовремя ушел. Это меня поразило. Я был дико оскорблен этим выражением. А он сказал, что то, что он таким молодым ушел, может это здорово, это как Пушкин, как Лермонтов. Он хотел меня утешить.
А то, что Володя уходил, он это сам, конечно, предчувствовал. Я в некоторых своих воспоминаниях писал о том, что я буквально уговаривал его не умирать, потому что он последние два года кроме алкоголя, к сожалению, пристрастился к наркотикам. Все мы понимали, что это конец. Со мной он попрощался странным таким образом. Когда я приехал из Америки, он улетал в Россию, как оказалось, навсегда. Когда я вернулся, я у себя на столе увидел маленький конверт. И там находилась маленькая записка, обращенная ко мне. Я сейчас говорю с вами, а в руках у меня оригинал, и я читаю. «Михаилу Шемякину, чьим другом посчастливилось быть мне.
Как зайдешь в бистро-столовку,
По пивку ударишь —
Вспоминай всегда про Вовку:
Где, мол, друг-товарищ!
А в лицо — трехстопным матом,
Может — хоть до драки, —
По себе же помни: братом
Вовчик был Шемяке.
Баба, как наседка, квохчет
(Не было печали), —
Вспоминай! Быть может, Вовчик —
«Поминай, как звали».
M. Chemiakin —
всегда, везде Шемякин, —
А посему французский не учи!..
Как хороши, как свежи были маки,
Из коих смерть схимичили врачи.
Мишка! Милый! Брат мой Мишка!
Разрази нас гром! —
Поживем еще, братишка,
Po-gi-viom!
Это было его прощальное письмо. Мы сидели перед отлетом в моей мастерской, я куда-то убегал, и в этот момент он или написал, или положил уже написанное им ранее письмо. Спрятал между двумя моими рисунками вот эти стихи.
— Владимир Высоцкий очень много теплых слов говорил о вас, о дружбе с вами, о вашем творчестве, о том, как вы близки с ним по духу. А кем был Высоцкий для вас, кроме того, что был вашим ближайшим другом?
— Есть такое выражение, которое мне нравится — Человек с большой буквы. Хотя в советские времена это обычно говорилось по отношению к тем людям, которые никакого отношения к человеческому роду не имели. А Володя как раз был Человеком с большой буквы. Он меня интересовал прежде всего как такая вот необычайная личность. Это был необычайно мужественный человек, который не боялся в своем творчестве противостоять страшному государственному аппарату. Он был человек слова. И в то же время человек необычайно тонкий, замечающий любые аксессуары вот этого советского быта, и комичного, и трагичного, который он блистательно в своем творчестве отображал.
— А был он в жизни таким же твердым человеком, как в своих песнях? И каким был другом?
— Слово свое держал. И никаким скверным поступком свое имя не запятнал. Другом он был верным. В свое время я издал «Аполлон 77», этот своеобразный памятник нонконформистскому движению. Это был томина страниц на 500-600, там были мало тогда известные писатели, поэты, художники, фотографы. Я первый, кто напечатал Лимонова. Это был том, равносильный бомбе солидного действия. Безусловно, КГБ был встревожен. Было много странных историй, была подожжена типография, в которой печатался «Аполлон». Книга чудом уцелела, потому что хозяин фабрики унес все слайды и материалы, для того чтобы пересчитать и взвинтить цену. Вся фабрика сгорела, а «Аполлон» остался. Многих людей, когда я стал книгу отправлять в Россию, стали вызывать на допрос. Был вызван и Володя. И раздался мне звонок из Москвы. Вы знаете, тогда все звонки прослушивались. И он мне говорит — Мишуня, меня сегодня вызывали в определенные органы по поводу твоего «Аполлона» и по поводу нашей дружбы. Мне сказали, что Шемякин издал книгу, и в ней представлены люди, которые являются антисоветскими. На что я им сказал — я очень счастлив, что этот том появился. Это замечательнейшая, сложнейшая работа, которую мой друг исполнил во имя творческих людей. А что касается нашей дружбы, мы дружили, дружим, будем дружить, и вас это не касается. Вот, Мишуня, что я им сказал.
Согласитесь, в то время это была большая смелость.
— Вам не кажется, что уходя из жизни, Высоцкий буквально убил бардовскую песню. Высоцкий и Окуджава установили, на мой взгляд, такую высокую планку бардовской песни, что после этого никто и близко к этому не приблизился. Как с уходом вагантов ушел этот период поэзии, так и с уходом Высоцкого ушел самый плодотворный период бардовской песни. Высоцкий как Монблан. А на Монблан невозможно забраться, не имея такого гигантского таланта, да и времена изменились, востребованность этого жанра не та.
— Россия переживает сложный момент. Но я считаю, что замечательный бард, глубокий мыслитель и поэт Юрий Шевчук продолжает дело Высоцкого. Хотя согласен, достичь тех высот и такого накала, которого достигал Высоцкий, это на сегодняшний день сложно. Но нужно какое-то время выждать, и Россия опять что-то новое выдаст. А насчет времени... В то время к стенке не ставили, но Володе шили дело за изнасилование. Он сидел на Лубянке. Он мне сознавался, что если бы не поймали человека, за которым шла охота, то он хотел покончить жизнь самоубийством в камере. Но в эту ночь его вызвали на допрос и сказали, что с завтрашнего дня он свободен. Так что проблем у него хватало. Я думаю, что дело не в том, что кто-то хотел его посадить из-за этой страшной истории в Одессе, а просто органы не могли простить свободы в его творчестве. Эпоха была тревожная. К стенке не ставили, но посадить могли, травить могли и многих дотравили до смерти, а многие погибали в лагерях не от расстрелов, а от жизни страшной. И, конечно, это рождало своеобразные моменты в творчестве. Вокруг тех людей, которые противостояли этому гниловатому обществу, создавался вполне закономерный ореол.
— После смерти Высоцкого прошло больше трех десятилетий. Это гигантский срок, реалии этого мира стали совсем иными. И, тем не менее, Высоцкий живет. Вместе с ним жило в то время много интересных и значительных людей. Но именно он, на мой взгляд, был той неугасимой звездочкой, которая стала одним из самых ярких и трогательных символов нашей советской эпохи. Почему именно Высоцкий, на ваш взгляд, таким остался для многих из нас, когда все или почти все вокруг люди, известные ранее, теперь вспоминаются все реже и реже?
— В советскую эпоху было три великих барда — Окуджава, Высоцкий и Галич, которые навсегда останутся в сердцах россиян и будут представлять интерес. Почему именно к Володе такой неугасающий интерес? Я думаю, что Окуджаву можно назвать гениальным лириком, Галича характеризовало яркое и политизированное творчество. А у Володи творчество как бы вулканическое, более мощное и необычайно многогранное. Даже те песни, которые в наше время потеряли или теряют актуальность в силу того, что изменилось общество или те обстоятельства, которые были свойственны тому времени и ушли в прошлое, эти песни уже меньше понятны молодежи, нас они все равно волнуют. Но когда он затрагивал общечеловеческие и глобальные проблемы, которые являли собой высоты российского мощного стихийного духа, эти вещи останутся навсегда. И благодаря этому такая необычайная любовь и интерес. И была в нем та чистота, которая во многих поэтах и бардах далеко не всегда бывала. И это иногда подкупало даже его врагов.
— В то время так случалось, что враги у талантливых людей были по роду службы. Но внутри у некоторых его врагов было то же самое восприятие жизни, как у их злейшего врага. Только они в этом не могли признаться, потому что они должны были играть роль его идеологического неприятеля. Поэтому Высоцкого многие его враги охотно слушали, образно говоря, ночью под одеялом. Я полагаю, что многие согласятся с тем, что он был уникальным человеком своего времени. В истории не раз бывало, что по мере того, что время идет, с большими и великими людьми происходит удивительная и закономерная трансформация. С годами дарование настоящего таланта возрастает. Несмотря на то, что он физически уходит от нас в вечность, он вырастает прямо на глазах в неимоверно мощную фигуру. Но в истории не раз бывало и такое, что люди, оказывающие огромное влияние на современников, потом уходили с исторической сцены. Является ли Высоцкий феноменом только своего времени или это человек на все времена?
— Это сложный вопрос. Но я могу ответить на него только положительно. Я бывал несколько раз на концертах, которые связаны с вручением премии «Своя колея». Эту награду получают люди героического духа, которым Высоцкий, если бы он был жив, мог бы посвятить свои песни. Вот я, например, будучи в этом комитете по премиям, вручал ее замечательнейшему человеку. Это Валентин Дикуль. Он сорвался из-под купола цирка, повредил позвоночник, врачи приговорили его к постельному режиму навсегда, но он совершил чудеса, вернулся в цирк, создал реабилитационный центр. Исключительное мужество и сила воли. Я видел молодежь на этих концертах, громадные залы, битком набитые. Причем много молодежи... Феноменальный интерес, феноменальная любовь. Молодежь исполняла песни Высоцкого, интерпретируя по своему его творчество или исполняла песни, посвященные самому Высоцкому. Хотя, конечно, что-то будет уходить со временем. Но, повторяю, диапазон творчества Высоцкого был громадным и затрагивал он то, что необычайно близко русской душе и не русской душе, и я думаю, что Высокий останется навсегда.
— Я знаю, что одна из ваших любимых песен это «Охота на волков». И моя любимая тоже. Первую песню про волков Высоцкий написал в 1968 году. Вы с ним тогда были незнакомы. А вторую написал через десять лет и посвятил вам. Но может ли эту песню понять современная молодежь? Мы ведь ее слушали и думали, что это идет охота на нас. А сейчас некоторые воспринимают эту песню вне контекста того времени и считают ее обычной хорошо сделанной «охотничьей» песней. Хотя в любом обществе на волков, на тех, кто думает иначе, любят охотиться и, если не убивают, то подвергают остракизму.
— Охота на волков, она продолжается, как вы понимаете. Эти вечные темы его творчества вечными и останутся. Не дай Бог в массовом масштабе испытать это на собственной шкуре, чтобы понять эту песню. Но в разных сферах жизни происходит много такого, что ассоциируется с этой песней. И надо иметь нормальный человеческий интеллект, чтобы ощутить, что эта песня остается современной и будет современной. Основные параметры его творчества в том, что он не обстоятельства описывал, которые могут меняться и меняются, а человека в этих обстоятельствах, его дух. А человек в любых обстоятельствах в любые времена оставался человеком со всеми своими достоинствами и недостатками. Это у Высоцкого как человека очень одаренного отражено с неимоверной силой.
— Я выскажу свое мнение, чисто субъективное. Мне кажется, что советскую эпоху через какое-то время будут судить, возможно, по двум людям. По человеку, который не сидел в лагерях — это Высоцкий. И человеку, который сидел в лагерях — это Варлам Шаламов. По-моему, если попытаться бесстрастно анализировать творчество Высоцкого, тем более с высоты уже прошедшего времени, то, по-видимому, Владимир Высоцкий не был великим поэтом. И в досоветскую эпоху и в советское время были поэты значительнее его по масштабу. Он не был великим артистом. Были актеры гораздо крупнее его по дарованию. Он не был, несомненно, и великим музыкантом. Но мне совершенно очевидно, что он был величайшей личностью. А величайшая личность — это больше, чем великий человек, достигший в своей сфере больших профессиональных успехов. Причем я не вкладываю в это ничего негативного к Высоцкому. Именно великая личность зажигает наши сердца и наши умы, она нас, выражаясь высоким штилем, ведет на баррикады и на свершения. А вот великий поэт или писатель не всегда на это способен. Как вы думаете?
— Вы так сплеча рубанули, может и красиво, но согласиться я с этим никак не могу, Было много великих личностей в свое время, которые сгинули в лагерях, но у них творческого дара не было. Как люди они были мощными гигантами, несгибаемыми, но имена их, увы, канули в Лету. А когда колоссальная личность объединяется с творческим потенциалом, то она становится яркой звездой, освещающей путь человечеству. Ведь Шаламов он не просто был большой личностью в лагерях, он еще был большим писателем. Володя был личностью замечательной, актером он был грандиозным. Никогда не забуду, когда он, в обшем-то комплексуя в области поэзии и будучи человеком необычайно скромным в данном жанре, вернулся из Америки, где он познакомился и провел несколько дней с Иосифом Бродским. Я помню, что целую неделю он меня изводил тем, что он привез сборник Бродского под мышкой и, приходя ко мне — мы тогда работали над записями его песен, — он время от времени восклицал: посмотри, Бродский написал мне — великому поэту, большому поэту Владимиру Высоцкому. Бродский считает меня большим поэтом. Володя был так горд. Я думаю, что Иосиф написал это от чистого сердца. Иосифа я знал, конечно, не так близко, как Высоцкого. Человек он был жесткий и суровый, и если ему что-то не нравилось или он о ком-то думал, что это не поэт, то он это врубал, как говорится, не в бровь, а в глаз. Иосиф ни с кем не церемонился. И то, что он написал о Володе, это действительно говорит о том, что такой суперпрофессионал, высочайший поэт XX века, если он дал такое заключение, то я думаю, что многие с этим согласятся. Володя неделю ходил с томиком Бродского, постоянно обращаясь к этой теме.
— Вы упомянули Лимонова. Я как-то беседовал с Эдуардом Лимоновым в эфире. И он на меня обиделся, причем всерьез обиделся — почему вы меня все время называете писателем. Я не писатель. Я политик. А вот Высоцкий, кем он себя считал?
— Лимон есть Лимон. Это у него бзык такой. А Володя очень хотел быть серьезным поэтом. У него была такая идея фикс. И он мечтал серьезно играть в кино на западе. Перед смертью он писал сценарий вместе с Володарским «Каникулы после войны». Володя должен был играть пленного русского офицера, Депарье — француза и Ольбрыхский — поляка. Замечательный сценарий, но он, к сожалению, не осуществился. Планы нарушил уход из жизни Володи.
— Одного я не могу до сих пор понять. Почему этот большой человек так болезненно переживал некоторые уколы судьбы, огорчался из-за того, что его не печатали, не разрешают его концерты на широкую публику. Ведь везде от Москвы до самых до окраин звучали его песни. Он ведь и так вошел в плоть и кровь чуть ли не каждого из нас, был одним из самых не просто узнаваемых, но самых почитаемых людей, говорящих по-русски. Пожалуй, ни у одного человека в СССР не было такой славы и всенародной любви.
— Да, он переживал. Безусловно, это было И это вполне нормальное явление. Здесь нет ничего принижающего Володю и его образ. Это сегодня нашел спонсора, взял и напечатал свою графоманскую книжку. Это сейчас сплошь и рядом, а в то время попасть в печать было признанием на большом уровне, к которому стремились все люди искусства. И такое было не только с Высоцким, но и с людьми из других времен. Вспомним Сезанна, который прекрасно понимал, насколько он грандиозный открыватель новых путей в изобразительном искусстве. Но он всю свою жизнь носил свои работы в Салон, его каждый раз отвергали, и если прочитать некоторые его заметки и воспоминания, то он очень страдал от этого. И таких примеров я мог бы привести много.
— А есть ли сейчас, на ваш взгляд, неповторимые личности масштаба Высоцкого? Я имею в виду не его талант барда и актера, а именно говорю о масштабе личности, масштабе человеческом.
— По духу есть люди, близкие к Высоцкому. Их не так много, конечно. Например, для меня сильнейшая фигура, его тезка, человек, которого я люблю и уважаю и перед которым я преклоняюсь. Это Владимир Буковский, с которым мы дружим. Я думаю, по силе духа это фигура очень близкая к Высоцкому. Он не пишет стихи, он пишет замечательные книги. Я его знал еще в России, и он меня всегда потрясал феноменальной силой своего бунтарского духа, как человек, который может отстаивать свои идеи.
— Из того, что я читал, у меня сложилось такое впечатление, что Марина Влади и при жизни Высоцкого и после его смерти как-то вас ревновала, что ли, к нему и даже говорила, что удивляется, что же вас связывало, кроме таланта и любви к пьянкам.
— Русскому человеку и так понятно, что и бутылка может связать очень крепко людей на всю жизнь. Но ведь мы прежде всего были связаны творчеством. Володя, например, писал некоторые поэмы по моим работам. В частности, его «Тушеноша». Я находился в то время в Америке, а Володя прилетел в Париж и остановился у меня. Он увидел эту серию, посвященную чреву Парижа, и он мне звонил, будил меня, потому что у нас несовпадение по времени американскому и европейскому, и каждый час он читал мне новые четверостишия, связанные с эти темой, с моими литографиями. Я в свою очередь сделал много иллюстраций к его произведениям, так что у нас была действительно большая творческая дружба. И этого более, чем достаточно для серьезного контакта и серьезной дружбы. А вот Марина ревновала, действительно было такое. Когда Володя написал вот эту известную песню «Французские бесы», посвященную мне по поводу нашего единственно с ним загула в Париже, Марина прилетела к нему в Москву, и он ей исполнил эту песню, очень шутливую и очень смешную. Марина хохотала. Но когда он окончил петь, то она собрала чемодан и улетела, и два месяца или полтора они не общались, потому что она сказала в дверях изумленному Володе, что я страдала, а меня в этой песне нет, есть только вы, два алкаша. Поскольку она не попала в эту песню, она наказала Володю своим отъездом и какое-то время не общалась с ним. Но это только эпизод из их отношений. Володя ей был многим обязан, и мы обязаны Марине тем, что многие годы она спасала его от водки и от смерти.
Добавить комментарий