shemyakin.jpg
— В мире множество художников. Но почему одни на слуху, а другие нет? И обязательно ли это связано с творчеством? Любой, говорящий на русском языке и мало-мальски интересующийся культурой, вас знает. Почему, как вы думаете? Если как бы попытаться взглянуть на себя со стороны.
— Вы сильно преувеличиваете. Хотя это и приятно слушать. Известный, известнейший, замечательный, как иногда говорят. Но все же художник несколько иная профессия. Ведь это не голливудская звезда, которую все знают. Есть масса художников, имена которых не на слуху и тем не менее они замечательные и серьезные мастера. Но время все расставляет по своим местам. Были забыты когда-то Вермеер, Эль Греко, никто не знал Ван Гога, а сегодня все их знают. Что касается моей известности, особенно в России, то это моя общественная деятельность и моя работа во имя русского искусства, во имя его престижа, которая начиналась с первых же дней моего изгнания на Запад. Это, прежде всего, устройство выставок художников-нонконформистов. Очень много было сделано, чтобы этот коммунистический режим начал шататься и, в конце концов, рухнул. Возможно, здесь была и моя доля немалая. Я свыше ста часов наговорил на радиостанциях «Голос Америки», «Свободная Европа». Много было выступлений, много протестов, много было сделано в пользу политзаключенных. Летал в свое время и в Афганистан, провел немало не очень приятного времени в горах с моджахедами, спасая советских военнопленных. Меня знают не только как художника, но и как человека, который служит всю жизнь России и предан ей.
— Вы большую часть своей жизни прожили за пределами России — во Франции, в Америке, в Германии. Каким художником вы себя считаете.
— Я всегда остаюсь русским художником. Другое дело, что мое искусство демонстрируется на многих континентах, я работал во многих странах, в том числе, в Китае и Японии. К счастью, наш язык не нуждается в переводе.
— Когда вы уехали из СССР, вы ведь не думали, что еще вернетесь в Россию. Время было другое, тогда казалось, что если эмигрировали, то навсегда. Да вы ведь не эмигрировали, вас выставили самым что ни есть беспардонным образом...
— Да, нас выгоняли навсегда, как тогда это представлялось. Это было в 1971 году. Я был арестован. А потом мне было предложено сотрудником органов госбезопасности полковником Поповым покинуть Россию. Причем совершенно бесшумно. Мне даже запретили попрощаться с родителями и сообщить им о том, что я изгоняюсь. В противном случае мне сказали, что у меня есть выбор. Сумасшедший дом, в котором я уже побывал на принудительном лечении, в одной из самых страшных экспериментальных клиник имени Осипова. Второе, что мне предлагалось — это была посадка, причем, меня предупредили, что я навряд ли когда-либо из лагеря выйду. И третий вариант наиболее спокойный — безо всего, даже не взяв с собой чемодана, покинуть пределы Советского Союза. На дорогу и на будущую жизнь мне было выдано 50 долларов. Я выбрал, конечно, вот этот вариант, не самый плохой.
— 1971 год. Насколько я помню, особые репрессии против художников начались попозже. Знаменитая выставка в Москве, которую организовал добрый мой знакомый Александр Глезер, тоже изгнанный тогда из СССР, была позже, в 1974 году. Так что вы были первой ласточкой. Чем же объяснить эти репрессии против вас, чем вы так не угодили властям?
— Понятия не имею. Это загадка для меня всегда была. Мое имя с иных лет вызывало приступ бешенства в определенных кругах и больше всего в художественных. Может, предчувствовали просто, что придет время, и Шемякин будет выходить на сцену Мариинского театра, срывать ураган аплодисментов за своего «Щелкунчика» или за «Волшебный орех», будет принимать толпы людей на выставках или будет устанавливать Петра Первого в Петропавловской крепости. Эта скульптура на сегодняшний день как бы стала мифической частью Санкт-Петербурга. Наверное, были у моих недоброжелателей такие предчувствия. Как мы говорили в свое время, слепая кишка начинала у людей вибрировать.
— Ваше творчество кому-то нравится, кому-то не нравится, как это всегда и бывает в искусстве. А вам самому свое творчество нравится? Пушкин говорил: «Ай да Пушкин, ай да молодец». Джек Лондон говорил: «Я написал замечательный, гениальный рассказ». А вот вы как к своему творчеству относитесь?
— Если вы знакомы с моим творчеством, то понимаете, что речь идет о довольно широком диапазоне. Я занимаюсь театром и книжной графикой, скульптурой и издательской работой, исследовательской работой. Что-то мне в своем творчестве нравится в определенный период, в чем-то разочаровываешься. Но я думаю, что если художник доволен собой и где-то внутри себя начинает похваливать, то это начало катастрофы для его творчества. Поэтому я думаю, что мой двигатель — в моей неудовлетворенности самим собой и постоянное желание чье-либо новое найти и, главное, — постоянно учиться.
— Вы здесь упоминали Ван Гога. Он говорил как-то о том, что человек во многом определяется тем, чем он восхищается в жизни. А вы чем восхищаетесь, что у вас вызывает интерес, удивление, восторг?
— Я думаю, в данном случае Ван Гог отнесся бы ко мне с одобрением. Я занимаюсь исследованием искусства и нахожусь, если можно так сказать, в состоянии постоянного восхищения. Если меня спрашивают, кто мне нравится из художников, поэтов, писателей, музыкантов, то я говорю — берите стул, садитесь, и я вам буду до утра рассказывать, кто же мне нравится.
— Я сижу на стуле, правда, до утра у нас времени нет. И все же назовите несколько имен людей, которые греют вашу душу.
— Прежде всего, я бы хотел вспомнить тех мастеров, имен которых мы, увы, не знаем. Это доисторическое искусство, это искусство доколумбовой Америки, искусство Африки, Океании, те величайшие мастера, искусство которых называется почему-то примитивным. С этим я полностью не согласен, потому что нет ни одного серьезного художника современности, который бы не отталкивался от творчества этих безымянных мастеров. Их имена растворились в веках. А что касается художников нам известных, прошлого или современности, то их список нескончаем. Я обожаю и венецианскую школу, и немецкую, и чешскую готику, и прикладное искусство, и архитектуру. Я сделал много фильмов на канале «Культура» в России. Это была громадная работа в течении нескольких лет. Я показывал результаты некоторых исследований и поисков в институте философии, психологии и творчества, который я создал много лет назад, и там можно было ознакомиться с тем, чем же я занимаюсь и кого я люблю. Список огромный.
— Вы говорили о неизвестных художниках из далекого прошлого. А могут быть хорошие, по-настоящему талантливые художники сегодня, неизвестные широкой публике? Это при всем обилии в наши дни выставок, галерей, музеев, при всем прагматизме сегодняшнего мира изобразительного искусства, когда денежки играют немалую роль и когда, чтобы нажиться на таланте, многие душу отдадут, чтобы быть причастными к его известности. Открыть кого-то, пропиарить, раскрутить, капитал заработать. Возможен ли в наше время гениальный Ван Гог, который жил в жуткой нищете и смог за всю свою жизнь продать всего лишь одну картину? Схватились бы за него и носили бы на руках, или он мог бы остаться неизвестным сегодня?
— В сегодняшнем изобразительном искусстве ситуация очень печальная. Искусство стало очень большим бизнесом, вокруг него крутятся громаднейшие деньги. Мы не говорим о миллионах, мы говорим о сотнях миллионов и о миллиардах, астрономических суммах. Там, где большие деньги, я думаю, вы знаете это, никогда не бывает чисто, и на сегодняшний день художественным рынком управляет — об этом говорится во многих статьях в Америке и во всем мире — так называемая почтенная художественная мафия, которая заправляет рынком. Сегодня существует такой же рынок искусства, как биржа. Люди вкладывают в картины свои большие деньги. Существуют целые ступени, пирамиды, иерархии. И я совершенно уверен, что какой-нибудь никому неизвестный будущий Ван Гог или Сезанн сидит в своей мастерской, кропает свои замечательные работы, но на сегодняшний день он не попадает в струю, не попадает в современные модные течения, которые полностью отрицают мораль и эстетику, понятие самой красоты. Эти самые необходимые для искусства понятия давно уже отвергнуты. Продать можно все что угодно. Крупные галереи продают просто воздух, идет, как говорят, если пользоваться популярным российским словом, настоящий лохотрон, и богатейшие люди Америки и мира принимают в этом охотное участие. Они попадают в так называемое high society (высшее общество). Иосиф Бродский по этому поводу выражался немного жестче, определеннее. Эти игры им нравятся. На сегодняшний день серьезному художнику пробиваться на рынке довольно сложно.
— И все же не могу вас понять. Я же не говорю о благотворительности и восхищении прекрасным ради прекрасного. Это же выгодно — найти талант, вывести его на широкую публику, сделать его знаменитостью, нажиться на этом. Картина Ван Гога, на которую при его жизни не было покупателя, идет сейчас на рынке за десятки миллионов долларов. Если бы сейчас нашли неизвестное полотно упомянутого вами моего любимого художника Эль Греко, то речь шла бы о сотнях миллионов. Произведениям Леонардо или Микеланджело, если бы нашли их работы, вообще цены нет, за них можно предложить любую сумму, и все равно будет мало. Бывают иногда исключения и чрезвычайные удачи, но практически картины великих художников прошлого находят очень редко. И тут вступает в силу поиск нового и перспективного молодого и талантливого художника, который может стать, извините, для алчных коллекционеров курицей, несущей золотые яйца. Это ведь выгодно. Почему вы говорите о том, что талант может быть непризнанным? Бешеные ведь могут быть прибыли. И вообще, пожалуйста. помогите понять, почему продвигают художника А, а не художника Б или С?
— Здесь ситуация сложная. Вы ведь знаете, что мир искусства достаточно тесно связан и с определенными сексуальными направлениями. Очень сильно продвигаются ряд женщин-скульпторш или живописующие дамы, которые открыто заявляют о своей нетрадиционной наклонности. Их нередко раскачивают буквально на руках, выставляют на всех выставках. Этот момент играет очень большую роль. Немалое значение имеют связи. Немаловажную роль играет момент, когда художник попадает в нужную точку в нужное время. Его решили открыть, из него решили сделать звезду. То есть, фактически на сегодняшний день при том, что творится в современном искусстве — при деньгах можно сделать знаменитость. Вы когда-нибудь рисовали?
— Ха, ха, ха. Это мой ответ. Но иногда попадая на выставки и видя, что вся огромная картина какой-нибудь знаменитости — это горизонтальные полоски на фоне красной краски, а другая картина другой знаменитости это вертикальные полоски на фоне желтой краски, меня обуревают безумные мысли, что такое и я мог бы сотворить...
— Можно сделать ставку на вас. И через два года, если в вас вложить деньги, вы станете знаменитым. Ну а о ценах и говорить нечего. Чем вам скажут заниматься, вы и занимайтесь. Скажут вам, засуньте пепельницу грязную в грязный носок и поставьте на пьедестал — и о вас будут писать.
— Вы говорите пепельницу грязную. А вот Манцони знаменитый явил миру нечто еще более выдающееся, что не пришло бы в голову никому из старых мастеров. Потрясающая оригинальность.
— Он просто накакал в баночки, сделал 250 экземпляров, поставил номера, сделал надписи на четырех языках, если не ошибаюсь, и сейчас эти баночки продаются по хорошей цене.
— А что это значит? Что мы, совсем спятили, и у нас полный сдвиг по всем фазам?
— Я думаю, что игры бывают разные, особенно игры в высокий интеллект. Вспомним сказку Ганса Христина Андерсена «Голый король». Увы, люди охотно клюют на эти игры в высокий интеллект.
— Я не раз говорил и писал о том, что мы живем в мире сплошных голых королей во всех сферах — от политики до искусства. Иногда смотришь на творчество современных художников и вспоминаешь Репина, который иронизировал — я им говорю, нарисуй лошадку, а они не могут. Очень часто ничего, кроме эпатажа.
— Очень важна личность художника. Очень часто были люди, которые не очень, может быть, умели рисовать, как, например, Энгр, но тем не менее создавали блестящие живописные полотна. Или, например, Руссо. Он был великий примитивист, рисовал довольно плохо, но был блестящий живописец и умело пользовался своей неумелостью. Или Ротко, например. Никогда не занимался предметной живописью, но блистательный мастер абстрактного искусства.
— Я люблю Энгра, Руссо, Пикассо, Дали, Ботеро, Джакометти, мог бы назвать еще немало имен художников и скульпторов, которые, на мой взгляд, очень успешно показывают, что искусство должно обновляться. Но если обновление — это продольные и вертикальные полоски, банки с особым содержимым и грязная пепельница в грязном носке — здесь моего кругозора и чувства нового не хватает. Другим нравятся — вперед и с песней. Радуйтесь и наслаждайтесь. Судя по вашим словам, в сегодняшнем искусстве полным-полно не только коммерции, но и предвзятости, вкусовщины и прочих прелестей. Кстати, как-то я был на выставке русского искусства в музее Гугенхайма. Эта выставка была привезена из России, и ее составители меня удивили. В разделе современного искусства не было ни вас, ни многих других ярких личностей, без которых современное российское изобразительное искусство представить затруднительно...
— Ваш покорный слуга занимается искусством немало десятилетий и был отвергнут сразу устроителями выставки из России. Ладно, не во мне дело. Не было Целкова, Краснопевцева, Зверева, Яковлева, Свешникова, нет крупных шестидесятников, которые противостояли официозу и которые известны не только у себя на родине, но и за рубежом.
— Про вас тогда писали в российской прессе, что Шемякина потому нет на выставке в Нью-Йорке, потому что он неконкурентоспособен.
— О чем здесь говорить. Если к художнику подходят с такой меркой, как к фабрике по производству шелковых кальсон, я такого в истории искусств не встречал. То, что меня выбросили, вернее, меня не допустили, я прекрасно без этого обойдусь. Где только у меня ни было выставок. Если уже брать совсем далекие времена, я как раз тот человек, который отказался от громадной персональной выставки для того, чтобы выставить только свои шесть работ, а все остальное — 2 тысячи квадратных метров — отдать художникам нонкорформистам. Мы с Александром Глезером сделали впервые громаднейшую выставку, каталог которой оплачивал я из своего кармана и уговорил помочь Мстислава Ростроповича и Михаила Барышникова. В 1977 году я сделал первый громадный альманах на 600 страниц «Апполон-77», где я напечатал впервые многие произведения российских художников, которые в наше время широко известны. Мною не обида движет, у меня выставок по всему миру хватает. Но когда игнорируются такие большие мастера, которыми Россия должна гордиться, я считаю, что это наносит сильный урон российскому искусству. Еще про меня заявили — Шемякина в будущее мы не взяли. Первый раз меня в будущее не взяли, когда я был на допросе в КГБ. Меня в первый раз арестовали, когда мне было 16 лет. Напротив меня сидело такое суконное рыло. Инкриминировалось мне то, что я разлагал своих однокашников тем, что показывал им репродукции Ван Гога, Сезанна, старых мастеров и оказывал отрицательное влияние на соучеников. Это суконное рыло било кулаком по зеленому сукну и орало, что таких как ты, парень, подонков, мы в будущее светлое брать не будем.
Добавить комментарий