Убежище — это огромный зал, размеры которого все время меняются. Стены серые, иногда по ним пробегает рябь, словно они дышат. Здесь есть диваны, автомат-трансформер, изменяющийся по мере надобности. Он много чего умеет: и связываться с нашими невидимыми хозяевами, и справочную информацию выдавать, и еду доставлять. Поэтому мы прозвали его Левшой — то есть на все руки мастером.
Несколько раз в день Левша выплевывает из окошка раздачи еду: «манну небесную» — серые ноздреватые комки и бутылочки с водой. «Манна» отлично насыщает, но совершенно безвкусна.
А если хочется чем-нибудь себя побаловать, приходится тратить собственные кредиты, которые мы скопили там, за стенами Убежища. Пополнить кредиты можно только перейдя на следующий уровень, но как это сделать — остается загадкой. Мы все испробовали: пытались голодать, устраивали соревнования, игры — тщетно. Дверь с надписью: «Выход на второй уровень» темнела в стене рядом с Левшой, оставаясь наглухо запертой.
Иногда нам разрешают свидания с близкими. Сегодня подошла очередь Саныча. На стене рядом с Левшой вдруг появился экран, а на экране — внучка Саныча, Любочка. Но радости не получилось. Саныч смотрел на девочку, и лицо его бледнело все больше и больше. Он был крепким, сильным мужчиной. Крупные, жилистые руки его привыкли крутить баранку грузовика. Шестьдесят лет, которые он провел вне стен Убежища, не отняли у него силу, а лишь выбелили пышную шевелюру. Когда экран погас, Саныч сгорбился на диване, закрыв руками лицо.
— Народ, пойдемте-ка пошепчемся, — тихо сказал Кобр. С первого дня в Убежище он взял на себя роль лидера нашей пятерки. Тридцатилетний менеджер, сухопарый и гибкий, Кобр был, в сущности, добрым малым. Но взгляд цепкий и холодный напоминал змею, за что он и получил свое прозвище.
Мы сдвинули диваны полукругом, присели.
— Нужно помочь, — сказал Кобр. — Кто за? Против?
— Дык, ясен пень, нужно! — пробубнила Ритка Бэмс, откупоривая пиво. Она запрокинула голову, залпом выдула полбутылки, довольно зажмурилась, громоподобно отрыгнула и радостно выдала:
— А... апчхи... нам, красивым бабам? — и немедленно страдальчески поморщилась. В Убежище категорически запрещалось бранно выражаться. И все крепкие словечки автоматически заменялись словом «апчхи». Мы понятия не имели, как хозяева Убежища проделывают этот трюк, но Ритка очень страдала, потому что она матом не ругалась — она на нем разговаривала. У Бэмс было мощное телосложение и гренадерский — под метр девяносто — рост. Бывшая чемпионка по самбо, она работала санитаркой в психбольнице, в буйном отделении. И даже самые неадекватные пациенты превращались в послушных детей, когда Ритка грозно обещала «бэмснуть по кумполу».
Аркаша влюбленно посмотрел на Ритку и согласно кивнул. Он бы кивнул, не задумываясь, даже если бы Бэмс попросила его спрыгнуть с крыши. Маленький, худенький очкарик, он едва доходил Ритке до груди. По профессии Аркаша был историком. Но кроме истории, была у него еще одна страсть: скандинавская мифология вообще и валькирии в частности. Он просто бредил девами-воительницами. Аркаша свято верил в их существование, всю жизнь мечтал увидеть наяву и даже копил деньги на тур по скандинавским странам. Но ехать никуда не пришлось. Едва попав в Убежище, он увидел воплощение своей мечты: грозную воительницу. И хотя Ритка Бэмс была одета не в доспехи, а в спортивные штаны и кроссовки сорок третьего размера, живое воображение историка дорисовало все недостающие детали, включая меч. И сердце Аркаши воробушком опустилось в огромные ручищи Ритки, да так и осталось там навсегда.
Все посмотрели на меня. На моем счету было больше всего кредитов, потому что я из невинных — единственная из нашей пятерки. Да и тратить сбережения мне особо не на что. Свиданий с близкими, за которые списываются большие суммы с кредитов, я не просила. Отца я никогда не видела. С мамой мы давно чужие люди, не разговариваем много лет. Любимого мужчины в моей судьбе так и не случилось. Не нашла я его за двадцать три года жизни вне Убежища. А мелочи, такие как конфеты, книги и диски с любимой музыкой, стоят дешево. Так что я богатая невеста. Конечно, я хотела помочь девочке, но меня волновал другой вопрос: кто пойдет?
Кобр подошел к Левше, и сказал:
— Нам нужен подсчет всех кредитов, разрешение на помощь и пропуск на выход.
Автомат трансформировался в компьютер. На мониторе высветилась надпись: «общее количество кредитов — 600, плата за выход — 200, разрешение на помощь — 400, пропуск на выход: Даша». Я вздрогнула. Мне совсем не хотелось туда, в суету, и я не знала, как вести себя в подобной ситуации. Все немного приуныли. Им бы не помешало подышать тем, прежним воздухом, потолкаться среди людей. Больше всех расстроился Саныч, хотя с самого начала знал, что ему не позволят увидеть внучку воочию.
— Ребята, спасибо вам! — голос Саныча дрожал, — только, как же вы все будете жить без нормальной еды, пива, — он посмотрел на Ритку Бэмс, которая нежно облапила пустую бутылку, — книг, фильмов, музыки? Я все у вас отнял! Что же мне делать-то, господи?
— Да ладно тебе, Саныч, — Кобр похлопал его по плечу. — С голоду ведь не умрем! Ну, ужмемся, сократимся, жирок растрясем! Мы же не буржуи какие-нибудь! Продержимся!
— Не... сс... апчхи... в компот, Саныч, там повар ноги моет! — гоготнула Ритка, — правильно я говорю, Аркаша?
Аркаша нежно, по-щенячьи, посмотрел на нее и кивнул.
— А куда кредиты вложить? — спросила я. — Мне же нужно как-то их передать. Саныч, что твоя внучка любит больше всего?
— А что больше всего любят десятилетние девочки? — улыбнулся Саныч. — Шоколад и блестяшки разные.
— Так и запишем, — пробормотал Кобр, набирая на клавиатуре заказ, — шоколад и блестяшки.
Компьютер превратился в автомат со сладостями, и из окошка раздачи выпало небольшое — размером с пачку сигарет — шоколадное сердечко в алой фольге. Я положила его в карман джинсов. А в серой стене Убежища открылась дверь. За дверью был больничный коридор, наполненный привычной суетой: медсестры с тележками, озабоченные, серьезные врачи, заплаканные родственники. Все выглядело слишком буднично.
— Так просто? — спросила я.
— Что просто? — не понял Кобр.
— Дверь туда, в обычную жизнь.
— Я ничего не вижу, — Кобр озадаченно посмотрел на стену.
— Я тоже, — отозвался Саныч.
— И мы ни... апчхи... не видим! — подтвердила Бэмс за себя и Аркашу.
Я молча подошла к двери и ступила за порог. В этот же миг дверь захлопнулась и исчезла. Меня оглушил шум, гомон множества голосов. Нестерпимо пахло антисептиками, кровью и бедой. Передо мной в воздухе появилась большая серебряная капля, подвижная словно ртуть. Она превратилась в циферблат с черными цифрами: «00:20:00».
Замелькали секунды, пошел обратный отсчет. Хозяева Убежища дали мне всего двадцать минут. Что можно успеть за такой короткий срок? Неужели всех наших кредитов хватило только на это?
Палаты были пусты. Все пациенты собрались в холле на новогодний утренник. Кто-то пришел сам, кого-то привезли родственники и медсестры. Дед Мороз и Снегурочка старались больше обычного, что неудивительно: для многих пациентов детского онкологического отделения этот утренник мог стать последним в жизни. Дед Мороз был трезв, как стеклышко, хотя представляю, как ему хотелось напиться именно здесь и сейчас. Его окружали бледные дети, с тоненькими, цыплячьими шеями и запавшими, недетскими глазами. Дети с наголо бритыми головами или короткими стрижками. С особенными лицами, на которых улыбки смотрелись чужеродно и странно. Те, кто еще мог ходить, старательно водили хоровод вокруг елочки, остальные сидели в колясках и на диванах, заворожено глядя на красавицу-Снегурочку.
Внучка Саныча, Любочка, тихо сидела в уголке на диване и серьезно, без улыбки, смотрела на происходящее. У нее были зеленые глаза, прозрачная кожа, сквозь которую проступала бьющаяся на виске жилка, жиденькие прядки волос, почти пух. На одной из прядок блестела серебреная снежинка на металлической заколке. На коленях лежала открытая книга, рядом на диване, еще одна: «Сказки народов мира».
Я присела рядом с ней, не зная, с чего начать разговор.
А часы продолжали отсчитывать секунды и минуты, паря в воздухе неподалеку от меня. Осталось пятнадцать минут. Думай, Дашка, думай!
— Меня зовут Даша, — я протянула ей руку, — а тебя?
— Люба.
— Что читаешь?
Девочка молча показала обложку. Книга оказалась сборником взрослой фантастики
— Значит, сказки тебе не нравятся?
— В сказки верят только взрослые, — вздохнула девочка, — потому что в них много врак. А взрослые все время врут.
— А фантастика — это разве не враки?
— Нет, в фантастике как в жизни: всегда все плохо заканчивается. А в сказках все хорошо. В жизни так не бывает.
У меня перехватило дыхание. Как же мне врать ребенку, который не верит в сказки? Прикинуться доброй феей не получится, значит, придется импровизировать.
— Давай потанцуем вместе со всеми! — предложила я преувеличенно бодрым голосом и прикусила от досады губу. Господи, я так бездарно вру, что мне не поверил бы даже младенец! Откуда во мне эта чертова бравурная фальшь? Зачем они выбрали именно меня? Я ведь совершенно не умею обращаться с детьми!
Любочка укоризненно посмотрела на меня, и я испугалась, что сейчас она меня прогонит. Но девочка тихо сказала:
— Мне нельзя танцевать. Из меня уходит жизнь, — буднично сказала Любочка. И от этой страшной простоты у меня поползли мурашки по коже.
— Кто тебе это сказал? — я выговорила это медленно, очень медленно, боясь, что голос сорвется, что она услышит слезную дрожь.
— Я слышала, как мама разговаривала по телефону, она плакала и говорила, что из меня медленно уходит жизнь. А потом она сильно напудрилась — она всегда так делает, после того, как поплачет — и принесла мне куклу и шоколад. Взрослые всегда дарят подарки, когда врут. Им так врать легче.
У меня тоже подарок, но мне отчего-то совсем не легко. Если я ей солгу, она почувствует и не поверит. И забросит мой подарок в дальний угол. А мне очень нужно, чтобы она его съела, сейчас же, при мне.
Часы подплыли еще ближе. У меня осталось десять минут, и я решилась.
— Любочка, послушай меня очень внимательно! Времени совсем мало. Ты веришь в инопланетян?
Глаза девочки удивленно раскрылись, и впервые в них появилось что-то детское: ожидание чуда, приключения.
— Да, — прошептала она голосом заговорщика.
— Я из другого мира.
Хоть здесь не пришлось врать, и на том спасибо.
— У меня для тебя чудесный подарок, — я вытащила из кармана алое сердечко. — Это особый шоколад. Он со вкусом жизни.
— Как это? — в детских глазах появилось недоверие.
— Ну, знаешь, бывает шоколад со вкусом карамели, клубники, орехов, а этот со вкусом жизни. Просто съешь кусочек, а дальше увидишь, как все будет хорошо.
— А ты правда с другой планеты? Как она называется? А почему ты выглядишь, как обычная тетя? — вопросы сыпались без остановки. Любочка наконец-то превратилась из маленькой старушки в обычного, любопытного ребенка.
Осталось пять минут.
— Я должна уходить, Любочка!
— А где твой корабль? Возьми меня с собой!
Я поцеловала ее, прижала к себе.
— У тебя все будет хорошо! Я обещаю!
Передо мной появилась дверь. Рядом с ней, почти прикоснувшись к косяку, просеменила пожилая, суровая нянечка, следом торопливо прошел доктор. Я подошла к двери, оглянулась в последний раз на девочку, и ступила через порог.
В Убежище остался только Саныч. Дверь, которая вела на второй уровень, была настежь распахнута. За дверью простиралось до горизонта огромное поле подсолнухов, золотых, крупных. А над подсолнухами двигалось, закручивалось в спирали, как на картине Ван Гога «Звездная ночь», лазурное небо. Словно художник написал еще одну, такую же картину, на которой вместо ночи был день. А может быть, и вправду написал уже здесь, а не там, при жизни? Я никогда не видела таких красок: пронзительного, оглушительно-синего и ослепительно-золотого. А в небе кружились одновременно солнце, луна и звезды. Они менялись местами, как картинки в калейдоскопе.
Кобр крикнул, засмеялся, раскинул руки и упал в подсолнухи. Аркаша, улыбаясь, протянул Ритке венок. Он изо всех сил потянулся вверх, пытаясь водрузить венок на голову любимой, но разница в росте была слишком велика. И тогда Ритка подхватила его на руки, словно пушинку, и закружила, смеясь. И вдруг оторвалась от земли, и полетела в небесную синь.
— Летим, Аркашка! Е... апхчи... мать! Мы летим! — рокотала она.
— Девонька моя дорогая, а я тебя жду-жду! Ну, как все прошло? — Саныч обнял меня, прижал к себе.
— Все хорошо, Саныч! Она мне поверила и подарок взяла. Ты сказал, что ждешь долго. Сколько же времени прошло?
— Да разве здесь время сосчитаешь? — засмеялся Саныч. — Как только ты ушла, дверь открылась, и все туда бросились. А я не мог уйти, не дождавшись тебя.
Вот оно, оказывается, как все просто! Мы привыкли к тому, что нужно бежать, бороться, соревноваться. Вперед, выше, быстрее! И оказавшись в Чистилище, которое мы предпочитаем называть Убежищем, мы продолжали вести себя так же, как и при жизни. Мы устраивали соревнования, потому что думали, что переход на второй уровень — это что-то вроде игры. А когда ничего не получилось, устроили голодовку. Кобр в шутку назвал это восстанием в Небесной Канцелярии. А нужно было просто сделать то, чего никто из нас не сделал бы в реальной жизни: отдать все, что у тебя есть, незнакомому человеку. Отдать за просто так, не требуя взамен даже благодарности. Пойти против собственных инстинктов. Ведь инстинкт требует оставить что-то для себя, чтобы выжить. И хотя мы не звери, но тоже прячем вкусные куски в норах.
При жизни мы все совершали добрые дела, которые здесь превратились в кредиты. У кого-то их больше, у кого-то меньше, а у меня оказалось больше всех, потому что я из невинно-убиенных. Я погибла во время взрыва в московском метро. Всем убиенным начисляются лишние кредиты вне зависимости от того, сколько добрых дел они совершили при жизни.
Саныч взял меня за руку и повел к двери. Мы почти вышли из Чистилища. Я говорю почти, потому что за спиной вдруг послышались голоса. Экран на стене ожил. Мы увидели больницу. Любочка, одетая в шубку и шапочку, держала за руку маму. Женщина плакала и все норовила поцеловать руку врачу. Доктор сопротивлялся и смущенно краснел. До нас доносились обрывки фраз: «Я здесь ни при чем... чудо... один случай на миллион... науке давно известен феномен внезапного исчезновения раковой опухоли...».
И вдруг Любочка посмотрела на меня. Я понимала, что это невозможно, но была готова поклясться, что девочка смотрит мне в глаза. Она осторожно высвободила руку, подошла поближе и достала из кармана растаявшую половинку шоколадного сердечка в обрывках алой фольги.
— Можно я отдам этот кусочек Димке и Славке? — прошептала она. — Им тоже очень нужен шоколад со вкусом жизни!
Добавить комментарий