Вот был «на помойке найденный». Денис тянул на себя ручку входной двери, когда услышал чей-то жалобный и одновременно требовательный писк. Кто-то звал на помощь, и, отпустив дверь, Денис пошел на этот непрекращающийся отчаянный крик. На мусорном баке у дороги сидел крошечный, величиной с ладонь, черный котёнок; он почти полностью сливался с темнотой, только два несоразмерно огромных глаза, фосфорисцируя, горели в ночи. Денис осторожно взял котёнка на руки (причем тот мгновенно затих, как будто сразу понял, что спасен) и почему-то бегом понес его в дом...
Сима не была в восторге: этой осенью Денис поступил в колледж и, как и полагается студенту, жил в кампусе. Было ясно, что найдёныш автоматически переходит на её попечение. Но сын так умолял её оставить котёнка, так клялся заботиться о нём, приезжая домой буквально каждый уикенд, что она не устояла, как, впрочем, никогда не могла устоять перед любой просьбой своего единственного ребёнка. Сыграло роль и то обстоятельство, что котёнок в руках рослого Дениса выглядел подчёркнуто беспомощным, а женское сердце, как известно, не камень.
Последние два года Сима жила одна: отец Дениса завёл новую семью и, оставив ей с сыном этот старый дом и таким образом, видимо, выполнив по отношению к прежней семье свой долг, самоустранился. Сима считалась сильной женщиной и, как выяснилось, не без основания: согнувшись от неожиданного удара, что называется, в дугу, она не сломалась. В её активе имелись — любимый сын, нелюбимая, но хорошо оплачиваемая работа, уютный дом и несколько преданных друзей, чего на первое время оказалось достаточным, чтобы не сломаться. Главное, эти два года рядом с ней был Денька, и вот теперь он поступил в колледж и уехал жить в кампус. Казалось бы, радуйся, что именно сейчас в доме появилось живое существо, но Сима с детства не любила кошек. У них в семье жила кошка Маруся и, наблюдая её поведение, Сима на основании её личных качеств сделала несколько нелестных для кошачьей породы в целом, и вряд ли справедливых выводов. Она считала, что кошки — народ высокомерный, неискренний и в высшей степени корыстолюбивый; что все эти нежнейшие рулады, известные как мурлыканье, и умильное заглядывание в глаза яйца выеденного не стоят, потому как в своем поведении кошки всегда руководствуются исключительно выгодой. Потребители — вот, пожалуй, самая точная и ёмкая характеристика этого хвостатого племени. Так что неудивительно, что Сима приняла найдёныша с предвзятой недоброжелательностью.
Как и полагается, ему дали имя — Блэк; но, надо сказать, он мало походил на хрестоматийного котёнка: игривого, легкомысленного и ласкового существа. Во-первых, он категорически отказывался от игр: как-то Сима попробовала было пресловутую верёвочку с шуршащим бумажным бантиком на конце, но Блэк, не трогаясь с места, только проводил его недоумённым взглядом. Ласковым его тоже никак нельзя было назвать: почему-то он боялся занесённой над ним для поглаживания руки и, на всякий случай, выставлял навстречу маленькую гладкую лапу с острыми коготками. Однажды такая попытка закончилась для Симы кровопролитием — и она раз и навсегда прекратила свои заигрывания и в отместку перестала звать котёнка по имени; с этого момента он стал для нее просто котом.
Характер этого кота, к его несчастью, вообще не располагал к любви: кроме того, что он был неласков и даже агрессивен, он ещё обладал утомительной болтливостью, которая иногда нападала на него и по ночам. Тогда он шлялся по дому и вёл сам с собой нескончаемые беседы — вполголоса, но все же достаточно громко в тишине спящего дома... Сима просыпалась, ворочалась с бока на бок, потом, наливаясь раздражением, вставала и пыталась образумить котёнка, но безуспешно: по-видимому, тот скучал по Деньке. Надо сказать, он и ему не оказывал явных признаков предпочтения, но по крайней мере разрешал себя гладить и на то время, что Денис проводил дома, переставал разглагольствовать по ночам. Эти две ночи он спал с Денисом, и можно было только удивляться, как тот умудряется не раздавить котёнка во сне своими длинными беспокойными ногами.
С самого раннего детства кот проявил неодолимую тягу к жизни вне дома, хотя дом был просторным, а такому мизерному существу, как он, вообще должен был казаться необъятным. Но коту было в нём тесно. Он часами просиживал на широком подоконнике в кухне, неотрывно глядя на порядком заросший задний дворик и нервно дрожа блестящим тонким хвостом, когда поляну перебегал заяц, или серая белка вскакивала с жёлудем на садовый стол и, сидя столбиком, долго и обстоятельно, смотря по времени, завтракала или обедала им. Иногда, не в силах справиться с возбуждением, кот начинал, постанывая, царапать лапой окно. Сима рассказала Денису об этой его особенности, и сын решил, что пора выпускать кота на улицу. В ближайший свой приезд он вынес котёнка во двор и посадил его на стол. Тот прошелся по столу из конца в конец, сел, снова встал и вдруг, пронзительно мякнув, повалился на спину, задрав все четыре вверх: по-видимому, таким манером он выражал охватившую его острую радость жизни. И Сима стала выпускать его на волю. Через несколько дней, освоившись, он стал расширять территорию; проводил на улице всё больше времени и, наконец, не пришёл домой ночевать. Сима, честно говоря, испугалась; стоя на крыльце, она звала его по имени, но он или ушёл слишком далеко от дома, или, скорее всего, сидел где-то неподалёку, сливаясь с темнотой и, (с него станется) прикрыв глаза, чтобы своим фосфорисцирующим блеском они не выдавали его присутствия. Кстати, что касается котовых глаз, их выражение казалось Симе чуточку безумным, и ей всегда делалось не по себе под его немигающим взглядом.
Кот всё дольше оставался за пределами дома, но по уикендам, когда приезжал Денис, никуда не отлучался, даже если тот болтался где-то на стороне. Приходилось признать, что Деньку он всё же любил... хотя опять же не без корысти. Дело в том, что Сима кормила кота исключительно покупной сухой, в мелких шариках, пищей, а Денька, проявляя дешёвый популизм, подбрасывал ему то горсточку творога, то кусочек сыра. Так что это явное предпочтение кота в принципе не противоречило Симиной теории о потребительской сущности кошачьего рода.
Вот Денька любил кота совершенно бескорыстно: вечерами обожал валяться с ним в кресле перед телевизором — Денька, развалясь в кресле, а кот на Деньке. Расчёсывал его гладкую блестящую, абсолютно не нуждающуюся в гребёнке шерсть и ничуть не раздражался его дневной болтливостью (ночью, уютно примостившись у него в ногах, кот крепко спал). Денька даже вёл с котом доверительные беседы. Например, сидят оба и смотрят телевизор. И, разумеется, в самый патетический момент кот подает голос.
— Right! — сейчас же откликается Денька. Почему-то с котом, в отличие от матери, он иногда говорил по-английски. — You are absolutely right: this guy is a bastard!
А когда через пару месяцев, в начале осени, Сима, возвращаясь с работы, нашла перед домом лежащего на боку окровавленного, по-видимому, сбитого проезжавшей машиной Блэка, для Деньки это было почти трагедией. Он самолично отвёз кота в госпиталь, где ему сделали рентген и наложили на переднюю лапу тугую повязку; потом купил большую клетку и посадил его туда, чтобы поменьше двигался и лежал смирно. Блэк с выбритой забинтованной лапой, закрыв глаза, лежал на боку и с закрытыми глазами выглядел нормальным, глубоко несчастным кошачьим подростком. А Денька, распластавшись на полу, буквально со слезами на глазах несколько дней провалялся перед клеткой и даже пропустил целую неделю занятий, пока кот не пошёл на поправку.
Куда уходит любовь? Нет ответа. С Денькой это произошло на втором году котовой жизни и совпало с появлением некой Колин, новой студентки колледжа. Денис влюбился и, возможно, все имеющиеся в запасе ресурсы, необходимые для подпитки этого ненасытного чувства, он бросил в топку новой любви. А, может быть, не простил коту агрессивного выпада в адрес Колин в ответ на её намерение погладить его атласную гибкую спинку. Во всяком случае, именно тогда, дуя на её оцарапанный до крови тоненький пальчик, он небольно пнул кота ногой, другими словами, приложил руку, чего прежде между ними никогда не водилось. Охлаждение наступало медленно, шаг за шагом, и оба не сразу его заметили. Просто Денис приезжал теперь не каждый уикенд, а когда приезжал, то чаще всего с Колин... Они закрывались в его комнате, и оттуда доносились смех и приглушенная возня. Кот часами сидел под дверью, дожидаясь, когда его, наконец, впустят, а Сима готовила обед и притворялась перед собой, что ей нравится эта вертлявая хорошенькая девочка, и что она ровным счётом ничего не имеет против их длительного уединения наверху...
И всё-таки первые два года коту жилось вполне сносно: нет-нет и выпадали прежние уютные ночи с Денисом, а в его отсутствие в распоряжении кота был целый дом, в котором у него имелись облюбованные уголки — например, цветок на подоконнике. Вообще говоря, цветов в доме было великое множество, и раз в неделю Сима медленно обходила дом с длинноносой лейкой в руках. Но кот выбрал себе один — тот, что стоял на широком подоконнике в кухне в высоком узком графине... Это случилось ещё когда его не пускали на улицу, и он имел обыкновение часами торчать на этом подоконнике, глядя в окно. Вот однажды он сидел-сидел, и ему захотелось пить, но плошка с водой была наверху, в комнате Дениса. Уходить с окна не хотелось, а от цветка в графине отчётливо пахло водой. Кот подошёл, поднялся на задние лапы и осторожно начал лакать. Это и в самом деле была вода, но совсем особая, настоянная на этом цветке; и пока кот пил, ему было почти так же хорошо, как в те минуты, когда он лежал на Денисе и вдыхал знакомый запах его большого сильного тела. С тех пор он практически перестал пить из плошки — разве что в тех редких случаях, когда в графине оставалось так мало воды, что он не мог дотянуться до нее своим яркорозовым острым язычком.
И, наконец, у него была главная радость жизни — зелёный, разнообразно и остро пахнущий, заманчивый мир, который начинался сразу за дверью и в котором кот чувствовал себя, как рыба в воде.
Его жизнь рухнула в одночасье... В один прохладный осенний вечер кот вернулся с очередной длительной прогулки. Как всегда, покричал под окнами, и через какое-то время Сима открыла входную дверь. За её спиной сидела собака... щенок. Кот попятился, и короткая шерсть встала на нём дыбом. Сима засмеялась и хотела подтолкнуть его к двери ногой, но он, зашипев, отскочил в сторону и кинулся через дорогу на другую сторону улицы.
Кот мотался вокруг дома до наступления темноты. Он проголодался, устал, и ему хотелось залечь отсыпаться в комнате Дениса — вообще, просто хотелось домой, тем более, что начал накрапывать дождь. Он снова подошёл к двери и подал голос; на этот раз Сима открыла неожиданно быстро, сразу.
— Давай заходи! — велела она. — Никто тебя тут не съест...
Опасливо вытягивая шею, кот вошёл в дом и уже собирался пройти на кухню, как оттуда, неуклюже вскидывая толстые лапы, выкатился ушастый щенок — и кинулся к нему. Кот взвыл и сам не помнил, как оказался на лестнице, ведущей на второй этаж. Там он забился под диван Дениса и, обмирая от ужаса, просидел там, прижавшись к стене, до тех пор, пока в доме не погасили свет. Тогда он вылез, без аппетита, больше по привычке, поел, попил из плошки и снова забрался под диван.
Целую неделю он прожил под диваном, покидая его только ночью, чтобы поесть и справить нужду. Только под диваном, в самой его глубине, у стены, он чувствовал себя в относительной безопасности. Внизу скулил, тявкал и взвизгивал щенок, непривычно часто смеялась Сима... про кота она забыла начисто. В самом начале, на второй день его затворничества, предусмотрительно надев старые кожаные перчатки, Сима попробовала вытащить его из-под дивана, но кот так злобно, по-змеиному, шипел и так дико сверкал глазами, что она плюнула и отступилась.
В пятницу приехал Денис и, что случалось теперь нечасто — один, без Колин. Кот с криком побежал по лестнице навстречу, но застрял на площадке, заглядывая вниз и нервно дрожа хвостом. Денис увидел его, но тут в прихожей появилась Сима, а за ней туда выкатился щен. И, вместо того, чтобы бежать наверх, к своему коту, Денис, присев на корточки, стал возиться со щенком, которого видел первый раз в жизни.
— Ну разве он не прелесть? Ну разве я могла устоять? — причитала Сима, а Денис смеясь, подставлял щенку лицо для страстных поцелуев и сам целовал его толстые неуклюжие лапы...
Спустя полчаса он, наконец, поднялся наверх, кинул в угол рюкзак и только тут вспомнил про кота. Тот молча сидел в углу и исподлобья глядел на него.
— Вау! — удивился Денис. — Ты чего так похудел — боишься, что ли? Да это же даже не собака, а так, бэби... сейчас я вас познакомлю.
Подхватив кота на руки, он понёс его вниз; всё произошло так быстро, что тот не успел опомниться, как оказался на кухне. Там, на коленях у Симы, свесив лапы, дремал щенок. Увидев Дениса с котом, он заверещал, вывернулся у неё из рук и плашмя шлепнулся на пол. Кот рванулся и, цепляясь когтями, полез Денису на голову. Тот пытался отодрать его от себя, кот брыкался, Сима что-то кричала, а щенок, как мячик, прыгал у их ног и азартно лаял. Наконец, Денису удалось сбросить с себя кота — тот шарахнулся из кухни в гостиную, пулей взлетел наверх и забился там под диван в комнате Дениса.
— Ну не сволочь? — возмущенно кричала внизу Сима. — Да он располосовал тебя в кровь! Как ещё глаза не выцарапал... Идём в ванную — надо промыть царапины перекисью. Слушай, а может, он взбесился?
— Да нет, он боится его, дурак... Я не знаю, чего он его так боится? Живут же у людей вместе коты и собаки — и ничего... даже едят из одной миски и спят вместе!
— Так это если нормальные коты!
Эта сцена, по справедливости, спровоцированная самим Денисом, тем не менее, произвела на него такое тягостное впечатление, что его охлаждение к коту сделало мощный рывок и стало необратимым. А Сима с чистой совестью перешла в своём отношении к нему от с трудом сдерживаемой неприязни к открытой враждебности.
Кот, можно сказать, поселился наверху. Несколько недель прошли в сильнейшем, неослабевающем даже ночью шоке, когда он, вздрагивая всем телом, внезапно просыпался от подозрительного звука внизу и лежал ни жив ни мёртв, готовясь вот сию минуту увидеть перед собой оскаленную собачью морду... И как-то раз, не выдержав, даже кинулся в Симину спальню и вспрыгнул к ней на кровать. Однако та, проснувшись и увидев кота, жмущегося к её ногам, с возмущённом возгласом «Это ещё что за новости!» — тут же скинула его на пол... К концу месяца напряжение стало потихоньку ослабевать, и наступила неизбежная реакция: кот сутками, почти без еды и питья, спал под диваном бездонным обморочным сном. Его счастье, что щенок сначала просто физически не мог одолеть крутые ступени лестницы, а, когда подрос, усвоил, что туда почему-то нельзя: тут следует отдать справедливость Симе, которая с самого начала категорически запрещала щенку подниматься наверх. Так что со временем кот понял, что наверху он недосягаем для своего врага. Но привыкнуть к щенку он не мог, хотя бы потому, что тот менялся день ото дня прямо на глазах — крупнел, матерел, и в неполный год уже был ростом с небольшого телёнка. Характер у него образовался игривый, покладистый и дружелюбный, но это не имело ровно никакого отношения к коту. Стоило им остаться дома вдвоем — и щен, хоть и не поднимался наверх, вставал передними лапами на нижнюю ступеньку и остервенело облаивал неосторожно высунувшегося кота.
Кот скучал наверху, целыми днями совсем один, и с нетерпением ждал вечера, когда, расставшись с собакой, по лестнице, надрывно скрипя ступенями, поднималась Сима и проходила в свой кабинет. Там она садилась за компьютер и работала, а кот ложился у её ног и отдыхал от одиночества. Иногда, если бывала в хорошем настроении, Сима, не прерывая работы, небрежно водила по его спине ногой в домашнем тапке, но никогда — рукой: она не доверяла коту, так же, как и он ей. Денис появлялся дома всё реже: он теперь жил с Колин в маленькой квартире в городке неподалеку; но кот ведь уже давно спал один и привык. Постепенно он стал выходить из комнаты Дениса на лестничную площадку и, когда Сима бывала дома, позволял себе посидеть у самых перил, осторожно заглядывая вниз. Будь он обычным домашнем котом, со временем он бы, наверно, смирился со своим затворничеством, но оказалось, что он не может жить без того большого остро пахнущего мира, который начинался за дверью. С площадки лестницы была хорошо видна эта дверь, и кот смотрел на неё своими немигающими, с легкой безуминкой глазами и надоедно ныл.
— Заткнись!— не выдержав, кричала снизу Сима.— Вот навязался на мою голову... одни проблемы.
Выпускать кота из дому и впускать его обратно, и в самом деле, было проблемой. Происходило это следующим образом: выставив щенка на задний двор, Сима открывала входную дверь и звала кота.
— Давай спускайся, нету его!
Кот видел открытую дверь, а за ней ворвавшийся в темноватую гостиную краешек вожделенного солнечного мира, но он не решался сойти вниз. Потом, неестественно извиваясь, кое-как одолевал несколько ступенек и вдруг, без всякой видимой причины, бегом возвращался назад. Он ничего не мог с собой поделать: страх был сильнее даже его желания оказаться там, за дверью. Он топтался по площадке, терся о перила, садился, снова вставал, но вниз не шёл. Промучившись таким образом несколько минут, Сима, ругаясь, захлопывала дверь, а кот уходил в комнату Дениса и еще долго не мог успокоиться, надрывно ноя и в тоске закатывая глаза.
— Будь он нормальным котом, можно было бы взять его на руки и снести вниз, так ведь обдерет, как липку!— жаловалась Сима впущенному в дом щенку.
Ей было жаль это пусть нелюбимое, ненужное, но всё же живое существо. Она кормила его, следила за чистотой его домика для отправления естественных нужд, в критические минуты спасала от щенка — но это и всё, на что её хватало. В такие минуты она сердилась на Дениса и в душе осуждала его за то, что приручил и бросил. Как известно, «мы в ответе за тех...” и так далее, но Денис не читал Экзюпери, а жаль... однако делать сыну выговоры она не умела.
Иногда, видимо, сделав над собой титаническое усилие, кот, прижав уши, кубарем скатывался по лестнице и, чуть не сбив Симу с ног, оказывался за дверью. И тогда во весь рост неизбежно вставала новая проблема — возвращения кота в дом...
Чтобы спокойно выдерживать такое, нужно было просто любить этого кота, но сердцу не прикажешь... Другое дело Лаки, ее ненаглядный пёс. Она не случайно назвала его так: он и был счастливчик, с самого первого дня; да и она сама снова стала с ним почти «лаки». Утром он будил её весёлым нетерпеливым лаем; и, набросив халат, Сима спускалась вниз. Лаки встречал её у самой лестницы — и они бросались друг другу в объятья. И так, в обнимку, шли в маленькую комнату, где стоял телевизор и откуда был выход на задний, обнесённый забором, двор, и садились рядышком на основательно замызганный Лаки диванчик. Этот пёс был красавец, каких не было и нет: редкая, чёрно-пегая окраска, умные карие глаза и кожаный, созданный для поцелуев, нос — всё в нем было восторг и счастье... Сделав свои утренние дела, Лаки шлялся по двору, а она, в зависимости от дня недели, либо наспех завтракала и, поцеловав его, уезжала на работу, либо, не спеша попивая кофеек, любовалась им через окно и предвкушала их утреннюю прогулку в парке над Гудзоном. Лаки принадлежал к довольно редкой породе; по-русски она называлась весьма романтично: собака Альпийских лугов... а если немного заземленнее — пастушеская собака. Он обожал крутую тропу, движение и простор — всё, что так любила она сама, а на прогулке неутомимо бежал впереди, иногда присаживаясь и поджидая её с высунутым на сторону горячим языком. Она подсаживалась к нему, обнимала за толстую мохнатую шею (ей всё время хотелось прикасаться к нему) — и они отдыхали. У Симы был неплохой голос, и иногда, сидя рядышком, они пели — то есть пела, конечно, Сима, а Лаки, по-лебединому изогнув назад шею, заглядывал ей в глаза и молча вторил... А вечерами вместе смотрели телевизор: Сима с уютом устраивалась на диванчике, подложив плед и придвинув столик на колесах, на котором отсвечивал гранатом бокал вина и лежали пачка сигарет и мобильник. А Лаки растягивался у её ног и занимался искусственной, ещё не до конца обмусоленной костью или упоённо грызя бутылку из-под содовой. Кстати, так же упоённо он фактически сгрыз на нет её кухонный гарнитур, а она хоть бы что — только смеялась и, по совету Дениса, заматывала истончённые ножки стола изоляционной лентой. Лаки было можно всё — и, честно говоря, в результате этот пёс не мог похвастаться хорошими манерами: он же был её поздним ребенком, а общеизвестно, что поздние дети очаровательны, но плоховато воспитаны.
Что касается кота — тот продолжал жить наверху сам по себе: коротал длинные дни, большей частью сидя на лестничной площадке, или же, чтобы убить время, подолгу, до одури, спал под диваном. От Дениса он постепенно отвык — тот, навещая мать, теперь редко поднимался наверх. Первое время, увидев мальчика, кот заглядывал с лестничной площадки вниз и нервным мяуканьем звал его к себе, но со временем перестал и уже никак не реагировал на его приход.
Так протянулся ещё один год — и произошло одно событие... Даже и не событие, а просто в гости к Симе приехала её давнишняя, еще по России, подруга Бяша. Её настоящее имя было Роза, а по фамилии она была Баранович. Роза Баранович. Но никогда, ещё со школьной скамьи, она не годилась для своего изысканного цветочного имени: маленькая, худерющая, длинноносая, с блестящим каракулем чёрных кудряшек, она незамедлительно была переименована одноклассниками в Бяшу. Жила Бяша в одном из южных штатов, откуда добираться на машине до Симы приходилось около десяти часов, но самолётов она боялась панически. К машинам же относилась вполне лояльно, но неизменно терялась в дороге, и Сима бывала вынуждена выезжать на поиски заплутавшей подруги. Поэтому, пережив несколько неприятных часов, когда Бяша как бы проваливалась сквозь землю, не отвечая на звонки по мобильнику, конечно же, забытому дома, Сима предпочитала ездить к ней сама. Но на этот раз, бросив вызов судьбе, Бяша почти без приключений добралась до места. Почти, потому что оставила дома включённый утюг и, слава Богу, вспомнив о нём по дороге, дозвонилась соседке и та, сложным путём, через гараж, дверь в который никогда не запиралась, проникла в дом и выключила злополучный утюг.
Прибыв по месту назначения, Бяша была встречена искренними поцелуями соскучившейся Симы и заполошными прыжками и радостным толканием лап дружелюбного Лаки. Бяша в свои 43 года не прибавила ни фунта, поэтому, весело подталкиваемая Лаки в спину, пробежала по инерции всю гостиную, влетела в кухню и, уронив по дороге мусорный бак, упала там сама. Слава Богу, всё обошлось: Бяша, как говорится, отделалась легким испугом, но в дальнейшем, когда после недолгого отсутствия они с Симой возвращались домой, опасаясь бурной встречи, Бяша скромно держалась в арьергарде...
Кота, как и Лаки, она увидела впервые; более того, если об этой собаке Сима прожужжала ей все уши, о коте она почти не упоминала...
окончание следует
Добавить комментарий