Избранное

Все, что случалось со мной, вряд ли стоило свеч,

и, тем более, слов вознамеренных лечь

в кладку строф — усыпальню воспоминаний...

Очевидно и то, что просторна для них

пирамида Хеопса. Спасибо, что стих

ледниковый период остывших желаний

сохраняет в тепле... По стечению лет

только Время, в тщете своей, силится след

обозначить в пространстве и снова стереть —

так волна с побережья стирает следы,

потому что песок — лишь заложник воды,

отступившей на треть...

Дачная хроника

Лето — жаркое время нахрапистых мух,

искушения пчел пирогом с чечевицей,

время теплых дождей, застилающих слух

болтовней ни о чем. Так с бедовой девицей

разговоры ведешь по дороге к шоссе —

до него полчаса равномерного шага

мимо грядок, что тесно собрались в плиссе,

опасаясь стать жертвой сырого оврага...

В доме тихо. В прихожей (ужаснейший вид!)

потолочный подтек, что анфас Колизея.

На столе в потускневших доспехах стоит

самовар, обделенный вниманьем музея.

С огоньком сигаретным закат поугас.

Захмелевшие яблоки — с ветки, да оземь,

видно, праздник справляют по имени «Спас»,

или их тяготит полногрудая осень?

А когда засыпаешь, решив, что не в мочь

разгадать заморочки кроссворда в газете,

в гамаке безмятежно качается ночь,

размышляя о жизни, как темень о свете...

a

Когда страну разрушил вихрь невзгоды,

а борзописцев вздыбленная рать

как воробей на статуе Свободы

пыталась стон её перекричать, —

я избежал болезненного спазма

стать чей-то совестью. Достаточно своей,

чтоб избежать лукавого соблазна

хрипеть в тисках трехцветных площадей

в потребу дня — к чему теперь шумиха?

Риск не велик: запретов сбит засов,

осталось пыль смахнуть с былого лиха

колючей щеткой сталинских усов...

Вы ж, ратоборцы донкихотской славы,

снимите нимба ржавое кольцо...

История не девка для забавы,

что б, расплатившись, плюнуть ей в лицо.

В августе

Август — месяц трагедий, точней, заказчик:

бьются Боинги, в шахтах трещат опоры,

сохнут реки. Заметьте, свой черный ящик

он скрывает от нас как сундук Пандоры...

Что-то, видимо, есть в круговерти года,

осень, палки вставляя в колеса лету,

опрокинуть готова любую подводу,

эх, дороги... Ухабы сведут со света.

Ближе к ночи всемирного ждешь потопа,

когда чопорный диктор с телеэкрана

возвещает, что тонет в дождях Европа,

а Израиль страшится челмы ислама...

Можно где-то с друзьями начать попойку

на полтинник, а толку-то в ней — с полушку.

Лучше выключить свет и прилечь на койку

с сигаретой в зубах... И обнять подружку...

a

Четверть века живу к юго-западу от России,

от её городов, бездорожий, просторных пастбищ —

в государстве, где ждут то дождей, то второго миссию,

открывая границу вдоль Прута настежь.

Там то лось, то кабан поднимали в ружье заставы,

били дичь в несезон для походной солдатской кухни,

изучали, как «Отче наш...» и т.п. — уставы,

уважая язык, на котором поют «Эх, ухнем!..».

Карусель закрутилась безумным обратным ходом —

возвращается все на круги своя, как в писании

было сказано кем-то, но продиктовано Богом,

для таких же, как я, не усвоивших назидание,

что сбывается... Сколько не пей с румыном

на последнем дыханье не вскрикнешь: — Инима...

остаюсь неприкаянным блудным сыном

твоим Родина, ты прости меня...

Инима, рум. — сердце