revolution-w.jpg
Давно не читал такого абсолютно ненаучного текста, какой выдвинул на обсуждение российской общественности оксфордский доктор политологии Владимир Пастухов. Его статья «Государство диктатуры люмпен-пролетариата», опубликованная на страницах авторитетной «Новой газеты», представлена сейчас практически на всех общественно-политических интернет-ресурсах.
«Ненаучный текст» — более чем корректный эвфемизм. Имеется в виду отсутствие аргументации, мешанина, путаница в исторических аналогиях, терминах и пр. и пр. «Давно не читал» — тоже условно сказано. Чего-чего, а недостатка в статьях, невообразимых по смыслу и запредельных по предлагаемым мерам, у нас нет. Но от профессора из Оксфорда естественно было ожидать чего-то более серьезного.
Революция Владимира Пастухова
Кто-то назвал его статью интеллектуальной провокацией. С первой частью категорически не согласен. Наибольший резонанс вызвал, разумеется, тезис Пастухова не столько о «неизбежности революции» (дискуссионный вопрос), сколько о ее насильственном характере, практически — о перевороте, заговоре, вооруженном восстании. Таких слов, разумеется, в статье нет. Они заменены «национально-освободительным движением», поскольку Россия, по мысли автора, «оккупирована» враждебными нации силами.
«Этот путь предполагает неконституционное разрешение конфликта между властью и оппозицией, то есть революцию... Оппозиция сегодня во главу угла ставит общедемократические лозунги, стыдливо обходя вопрос о необходимости завоевания власти... Ее завоевание демократическим путем при существующих политических условиях невозможно. Нельзя убедить в преимуществах демократии народ, который при ней никогда не жил и ассоциирует демократию только с анархией 90-х... Сначала надо вырезать опухоль... Когда эта задача будет решена, конституционной элите придется в жесткой конкурентной борьбе доказывать преимущества демократического пути развития... Как это ни тяжело осознавать, но надо быть готовыми к тому, что путь к демократии лежит через диктатуру».
То есть нам предлагают переворот. Власть захватывает группа людей во главе с диктатором. Потом «конституционная элита» начнет «доказывать преимущества демократического пути развития».
Кому? Народу? Диктатору?
Или речь идет о коллективной «революционной диктатуре»? Наподобие французского Конвента. Аллюзии не случайны, включая гильотину, потому что Пастухов пишет: «Сначала надо вырезать опухоль...». Кто гарантирует, что потом «революционная диктатура» отдаст власть какому-то там демосу, его представителям? А если новый Конвент решит, что очкарики с Декларациями прав человека в руках не «доказали преимущества демократического пути развития»?
Люмпен-пролетариат?
Противоречия Пастухова больше, чем противоречия.
Коли россияне не созрели до демократии, то с чего вдруг «народ войдет в революцию»? Пастухов поясняет: не в демократическую, а в «национально-освободительную». Но о демократии наши граждане все-таки имеют представление, десятками тысяч на митинги выходят, требуя честных выборов. А что такое «национально-освободительное движение»? Широкие массы при этих словах сразу же ищут «захватчика», «чужеземца», «супостата».
Кстати, автор сам же изначально уничтожил свой посыл о «национально-освободительном движении», назвав статью: «Государство диктатуры люмпен-пролетариата».
Обосновал так: «Люмпены являются основным конечным бенефициаром политики Путина. Это страна победившего люмпена. Они... являются и политически господствующим классом, распоряжающимся государственной властью, как трофеем... «Путинизм» — политический строй деклассированных элементов, всех тех, кто выпал из своих социальных ниш либо вообще их никогда не имел».
Но в таком случае люмпен никоим образом не может являться одновременно чужеземцем. В любой стране люмпен — свой, родной. И кого предполагается поднять на революцию против «власти люмпен-пролетариата»?
С этого и начинается редкостная «ненаучность» текста оксфордского профессора Пастухова.
Термин «люмпен-пролетариат» ввел Карл Маркс, обозначив им беднейшие слои пролетариата. Искусственное соединение, возможно, имело некое кратковременное значение в определенных исторических условиях. Но изначально «люмпены» означало и поныне означает одно — деклассированные слои населения. А «пролетариат» — класс. Рабочий класс. И сегодня (тем более сегодня) объединять его с люмпенами более чем странно. Ну все равно что назвать клошаром рабочего с завода «Рено».
Пастухов, наверно, подразумевает, что его читатель под «люмпеном» будет подразумевать что-то другое — то, что он подразумевает: «Паразитическое сословие, которое конституировалось как господствующий класс». Так все-таки — люмпен или класс? Далее: «В основании «путинизма» лежат... люмпенские идеалы». Нет, в отличие от люмпена, «паразитическому сословию», он же класс, есть что терять и есть что защищать. Это очень сплоченный класс.
Далее профессор присоединяет к господствующим люмпенам уголовников: «Их много. Они — главная социальная база нынешнего режима. Это их режим».
И здесь: или — или. Либо люмпенский режим — либо криминальный. Люмпен — деклассированный элемент, то бишь неорганизованный. А уголовники — самая жестко организованная часть населения в любой стране.
Государство диктатуры номенклатурного класса
Существующий порядок — вовсе не придуманное Пастуховым государство диктатуры люмпен-пролетариата, а государство диктатуры номенклатурного класса. Таким оно и было с 1917 года. Потому и столь прочно государство сталинского типа и остается прочным. Вся власть в нем была отдана номенклатуре. В итоге — уже не власть, а вся жизнедеятельность как совокупность бытия. Потому-то прежняя советская номенклатура (и нынешняя) осознанно и неосознанно, подсознательно, чувствует себя обязанной Сталину. Он дал им безраздельное господство в громадной стране вообще и в каждом регионе по отдельности.
Та власть до последних времен не была источником богатства. Рабочие высоких разрядов в городах и комбайнеры-трактористы в селах зарабатывали больше секретарей райкомов и горкомов. При этом не имея постоянной головной боли. (Кто думает, что должность первого секретаря райкома-горкома была синекурой — тот очень ошибается.) Да, было благополучие. Но далеко не последним в их социальной, поведенческой мотивации была возможность самореализации, чувство хозяина, который может что-то сделать и делает, от которого что-то зависит. Многие из них только и жили работой. Кто знал директоров совхозов и директоров заводов, подтвердит. Другое дело, что в рамках существующей экономической модели их усилия пропадали втуне.
Нынешняя номенклатура спаяна не только ощущением власти, но и опьяняющей, невиданной возможностью иметь большие деньги. Под защитой государства, которое является, по Марксу, их собственностью. В российском восприятии — под защитой президента.
«Интересы каких слоев населения выражает Владимир Путин»? — таким был недавний опрос Левада-Центра.
Силовиков — 43 процента ответов, олигархов — 39, бюрократии — 32, директорского корпуса — 26, среднего класса — 21, ельцинской «семьи» — 14, простых людей — 14, всех без исключения — 11 процентов. В опросе не забыты и люмпены. На их долю достался 1 процент.
Еще одно подтверждение — недавно внесенный президентом в Госдуму законопроект о повышении до 70 лет предельного срока госслужбы высокопоставленных чиновников. Не рядовых клерков, даже не среднего звена — только высшего. А в недалеком будущем, с четвертого президентского правления Путина, и до 75 лет может дойти. Продление срока зависит исключительно от главы государства. Так создаются дополнительные юридические основы замкнутой касты несменяемой номенклатуры. И в то же время — ее полной зависимости от верховной воли. Вертикаль.
Советская номенклатура правила в рамках идеологии и внутрипартийных законов и уставов. Для нынешней нет никаких пределов ни в чем.
Бюрократия — не номенклатура
Боюсь, иной сторонник пастуховских взглядов, прочитав, поставит знак равенства между номенклатурой и бюрократией, и призовет «свергать бюрократический режим». Потому поспешно прибавлю: бюрократия — не номенклатура. Бюрократия — основа, приводной механизм, рабочая машина государства. Постоянно ругаемая нами, и в то же время не замечаемая. Кто ж обращает внимание на то, что автобусы ходят, в дома подается вода, свет, тепло, зарплаты и пенсии начисляются, тысячи бумажек, без которых невозможна жизнь, оформляются... Это все невидимый организационный труд тысяч клерков, бюрократии. Теперь представьте, что их нет, что систему парализовало...
Задача состоит не в том, чтобы «свергать», а в том, чтобы номенклатура была подконтрольна и подотчетна представительной власти. Которая выбиралась бы народом при абсолютно равных возможностях сторон. Только и всего. То, чего добиваются на митингах нынешние демонстранты.
Cтатья Пастухова опасна тем, что профессорская неразбериха соответствует неразберихе в некоторых горячих головах оппозиции. Самые радикальные возбудились, увидели «интеллектуальную» поддержку, основание. Не вдумавшись, не вчитавшись даже: «Этот путь предполагает неконституционное разрешение конфликта между властью и оппозицией, то есть революцию... Завоевание власти демократическим путем при существующих политических условиях невозможно... Конституционный порядок существует разве что в головах людей с сильно развитым воображением».
То есть пойти против Конституции. «Неконституционное разрешение конфликта» — это насильственный захват власти. Заговор, переворот, бунт. И власть имеет полное право (обязана!) подавить его со всей жестокостью вооруженной силы.
«Путин вовремя уйдет»?
На митингах, в газетах и в социальных сетях расхожими стали заявления о «революции», о «революционной ситуации». Насколько они обоснованы?
На мой взгляд, положение в стране более точно характеризуется первой фразой романа Юрия Трифонова «Нетерпение» — об Андрее Желябове, о народовольцах. В 70-е и в начале 80-х (XX века) мы цитировали его часто, многозначительно: «К концу семидесятых годов (XIX века. — С.Б.) современникам казалось вполне очевидным, что Россия больна». И на том замолкали так же многозначительно: все было для нас ясно. А ведь далее — очень существенно: «Спорили лишь о том: какова болезнь и чем ее лечить? Категорические советы, пророчества и проклятья раздавались в стране и за границей, на полутайных собраниях, в многошумных газетах...»
Трифонова давно не читают и не помнят. Мол, другие времена, другая ситуация. Кстати, от тех «больных» семидесятых до 1905-го и 1917-го расстояние в 30-40 лет. Сегодня же присутствует (или же нагнетается) общая уверенность, что грянет, случится нечто в ближайшее время. Не буду называть имена (они отвлекают от сути), а лишь изложу суждения — очень значительных людей, умных людей.
Один из них, руководитель Центра исследований идеологических процессов Института философии Академии наук, работу свою так и назвал: «После Путина». И при всей серьезности анализа очень решительно предрекал не просто перемены, а очень скорые. Он пишет: либо Путин вовремя уйдет, сохранив остатки политического лица и предоставив другим разбираться с кризисными плодами правления, либо досидит до обвала, когда страну, встававшую с колен на четвереньки, будет уже не поднять. Но зато в этом коллапсе впервые начнется серьезное разбирательство с российской государственностью, народностью и духовностью. Суицид во имя будущего — чем не национальная идея!
Словосочетание «Путин вовремя уйдет» однозначно предполагает добровольный уход с поста, то есть непременно до 2018 года.
Известный социолог, доктор наук, опять же сделав подробный, солидный анализ состояния умов и настроений населения, тем не менее говорит об атмосфере разрушительного протеста, которая, подобно эпидемии, охватывает целые страны и регионы, распространяется как вирус. Россия сейчас им охвачена. После длительной национальной депрессии, попыток эмигрировать, надежд на скорые изменения пришли другие настроения... Это трудно остановить, маховик запущен...
Легендарная правозащитница, умудренная опытом большой, сложной жизни, утверждает — нынешний режим продержится не дольше двух-трех лет, так что у нас главный вопрос сейчас: что мы будем делать, когда он кончится? Вот о чем сейчас нужно думать, заниматься серьезно. Чтоб не вышло, как в 91-м году, когда думали, что надо только запретить КПСС — и сразу заживем, как в Америке. Нет, так не получится.
Тезис Владимира Рыжкова
Один из немногих, кто придерживается противоположной точки зрения, политик Владимир Рыжков: «Часть людей в оппозиции считает, что режим настолько слаб, что ткни пальцем — и он рухнет. Это не так. Запас прочности пока еще велик — и с точки зрения остаточной общественной поддержки, и с точки зрения финансовых ресурсов... Революция случается, когда подавляющее большинство народа идет против власти, которую никто больше не хочет защищать, а сама власть просто валяется на земле. Сейчас совершенно не та ситуация».
Если так, то нынешние разговоры с употреблением слова «революция» пустопорожни. Вроде бы более 40 процентов россиян разделяет протестные настроения. Но лишь «разделяет». Как остряки говорят: мысленно с вами. То есть от Путина и тех, кто вокруг него, не в восторге, но к акциям оппозиции присоединяться не будем. Почему? Да потому что. Ну, такие мы... Вот 42 процента согласны с суждениями про «партию жуликов и воров». Это немало, достаточно, чтобы назвать массовым мнением. Однако 40 процентов — не согласны. На каждом углу проклинают чиновников-бюрократов-взяточников, а тем не менее 40 (!) процентов не считают их таковыми. Откуда? Бог весть... Кого ни спросишь из приезжающих в Москву провинциалов, какие настроения в их маленьких городах, ответ один: «Все злые». Отношение к власти — соответственное. При этом 56 процентов россиян не готовы менять ее. Может, потому, что «власть» и «Путин» для них — синонимы? Казалось бы, антизападничество уже внедрено в умы и сердца, но сторонников свободного выезда за границу в три раза больше, чем противников. Подобные парадоксальные примеры загадочной социологической души российского человека можно приводить десятками.
В тезисе Рыжкова о революции как о результате массового народного противостояния безусловно чувствуется влияние советской исторической науки. Да, в 1917 году в России «все были злые». Во времена перестройки знакомая библиотекарша дала мне записки своего деда — московского рабочего, ровесника века. Чтобы я предложил их журналу, газете. Но потом они в семье подумали, передумали и попросили вернуть. В тех записках новостью для меня было поведение пролетариев. (Я ведь, как и все, воспитан на другом образе революционного рабочего.) Судя по мемуарам, они вели себя агрессивно, ходили по дворам, улицам, чуть ли не избивали не понравившихся. Ну совсем как у Трифонова в романе «Старик». В апреле 17-го убили Кирика Насонова: «Шли совершенно мирно, без оружия... откуда-то вывалились какие-то со знаменами... Начались оскорбления, угрозы... И лишь за то, что он крикнул: «Предатели! На немецкие деньги!» Тут уж я не выдерживаю: не надо кричать подлое. Нет, кричать можно все, дорогой Павлик, ради того и сделали революцию... А вот сапогами по голове — нельзя. Все норовили, скоты, когда уже сбили с ног, сапогами по голове, лежачего...»
(Такое написать в 1978 году можно было, но напечатать! А ведь напечатали, в «Дружбе народов», главный редактор Сергей Баруздин.)
Спусковой крючок революции
Однако массовое недовольство и злость — еще не гарантия, что народ поднимется. В январе 1917-го Ленин в швейцарском далеке писал, что до революции не доживет, ее увидит молодежь... В феврале монархия рухнула, а в апреле Ленин уже был на Финляндском вокзале Петербурга, на броневике. Если учесть, что перевороты происходят в столицах, то массовость здесь имеет ограниченное, региональное значение. В нынешней Москве на митинги выходят до ста тысяч, а поди подними кого-либо в дальней провинции. Причем на акциях протеста выступают обеспеченные, благополучные, а бедные, живущие на грани существования, — молчат. Где и в чем тут закономерности? Где тут классическое ленинское: «Для революции недостаточно, чтобы низы не хотели жить, как прежде. Для нее требуется еще, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде?» Верхи наши вполне себе уверенно управляют, а с низами, как видим, сложно — они толком не осознают, чего хотят и чего не хотят.
И тем не менее, закономерности есть. Если добавить к теоретически и практически известным условиям внешний фактор. Некий толчок. Повторю то, что не раз писал в книгах и статьях: никакие большевики не подняли бы в 1917 году русского мужика, не оторвали бы его от дома и коровы, если бы царское правительство не вступило в Первую мировую войну. Сотни тысяч сорвали с места, дали в руки оружие, бросили гнить в окопы... Осталось лишь использовать накопившийся за годы войны гнев, осталось лишь повернуть эту стронутую с места массу, эту вооруженную силу против власти.
И в августе 1991 года свою роль сыграл внешний фактор, толчок. Да, о распаде СССР мы говорили, но как о возможном, отдаленном будущем, когда «демократизация» дойдет аж до разрешенного самим Лениным «права наций на самоопределение вплоть до отделения». Но не о крахе, не о моментальном крушении. Ни у кого и в мыслях не было. СССР угробили члены ГКЧП, устроившие переворот, заговор против Горбачева. Как они говорили, для спасения и сохранения СССР. Это они (от противного) — главные создатели, организаторы августовской революции. Катализаторы взрыва. Другое дело, что и московский народ был готов к активному политическому выступлению, вышел против путчистов с голыми руками. Но и Ельцин с командой моментально сориентировались, были готовы к использованию ГКЧП и народа в своих целях. И — использовали по полной программе. Да знай москвичи, что Ельцин через три месяца отменит СССР...
Иными словами, невозможно что-либо с определенностью сказать о революционной ситуации в теоретическом смысле. Хотя революционная риторика чрезвычайно распространена. Поэтому слова Владимира Рыжкова представляются мне обнадеживающе-отрезвляющими. Он — один из деятелей оппозиции. А у нее, на мой взгляд, есть дела поважнее рассуждений о революции. Есть неотложные задачи — тактические и стратегические. Многопартийность восторжествовала (пусть и со скрипом), вернулись прямые выборы губернаторов (в каких условиях — отдельный разговор). Раньше можно было прятаться за тем, что «политическое поле зачищено» властью. Сейчас — уже нет. Открываются немалые возможности для борьбы за власть в конституционных рамках. Вот и увидим, как оппозиция умеет работать, как распорядится выдавшимися возможностями. Если добьется более или менее прозрачных выборов, мы узнаем, что народ думает, как относится к оппозиции.
Добавить комментарий