1-w.jpg
Судите сами. Благодаря этой заоблачной технологии, лучшая в мире опера, Метрополитен Опера, стала вам доступна, как «Макдональдс». Вам не надо ехать в Нью-Йорк и платить двести долларов за то, чтобы услышать премьеру какого-нибудь «Любовного напитка» с Нетребкой. Он, этот самый напиток, теперь находится в двадцати минутах езды от вашего дома, за десятую долю цены и с полным эффектом присутствия в зрительном зале и даже за кулисами. Вот такие чудеса творит технология. Нетребко орёт свои арии в Нью-Йорке, а её в этот момент слышит и видит весь мир. Это называется эйч-ди-опера, то есть опера с высокой разрешающей способностью.
С тех пор, как эта разрешающая способность вошла в нашу жизнь, мы с женой не пропускаем ни одного представления. Каждый раз я в уме подсчитываю экономию от того, что мы не пошли смотреть представление в театре Метрополитен, и чувствую, что неотвратимо богатею. Мы приходим в кинотеатр заранее, чтобы занять хорошее место — в центре, не очень далеко, но и не слишком близко. К середине первого акта я обычно засыпаю. Но потом я, конечно, пробуждаюсь и дальше с полной ответственностью слежу за развитием сюжета. А то, что я пропустил, мне потом рассказывает жена.
В тот день, с которого начинается наша история, моя жена не могла пойти слушать оперу. Как раз в этот день у неё на работе случилось важное совещание. Она говорит:
— Ты, милый, иди, слушай без меня, получай удовольствие. А мне потом расскажешь. Или даже споёшь.
Она меня нежно целует, и я отправляюсь в ближайший кинотеатр «Регал», нахожу там самое лучшее место в центре, не очень далеко и не слишком близко, и начинаю предвкушать эстетическое удовольствие. За пять минут до начала представления операторы включают зрительный зал. Я обожаю этот момент, когда сквозь гул публики пробивается сладостная какафония настраиваемых инструментов, и нарядно одетые зрители протискиваются к своим двухсотдолларовым местам. Камеры операторов скользят по залу, то замирая на общем плане, то крупно выхватывая на несколько секунд отдельные группы или случайных дам и джентльменов, не подозревающих, что в этот момент их видит весь мир. Мне нравится разглядывать эту нарядную публику, и сердце моё замирает от эффекта присутствия за умеренную цену.
И вот камера медленно движется вдоль какого-то ряда и вдруг... Я не могу поверить глазам! На экране появляется мой друг Сёмка Златкин. Он в костюме, который я знаю, и при галстуке, который я тоже безошибочно узнаю. Конечно, это Сёмка! Он с кем-то оживлённо беседует и хохочет. Я тоже мысленно хохочу и представляю, как я завтра буду всем рассказывать про то, как я — хотите верьте, хотите нет — увидел живьём на экране Сёмку Златкина. Или ещё лучше — буду рассказывать самому Сёмке, в каком костюме и при каком галстуке он ходил в Метрополитен. В общем, я не могу поверить в свою удачу. Тут камера начинает отъезжать, и я вижу Сёмкиного собеседника.
Это моя жена.
У меня останавливается дыхание. Сомнений нет. Это она, в том самом платье с синими цветочками, в котором она два часа назад уехала на совещание. Она тоже хохочет и при этом держит Сёмку за руку. А камера продолжает отъезжать, изображение превращается в общий план, и Сёмка с моей женой растворяются в зрительном зале. А я растворяюсь в этом кошмарном видении. Сёмка Златкин... Друг, можно сказать... С моей женой в одном отделе работает... Вот он, оказывается, какой ей сотрудник... Гремит увертюра, поднимается занавес, и уже опера идёт полным ходом, и Нетребко орёт во всю разрешающую способность. А мне не до оперы, и весь сон как рукой сняло. Нет, это уму непостижимо. За ручку держит, скотина. Я её уже лет двадцать за ручку не держу. И вот вам, пожалуйста...
Дома я принимаю таблетку от головной боли и начинаю ждать жену. Наконец, поздно вечером она возвращается со своего совещания, в том же платье с синими цветочками, усталая, но умиротворённая. Не иначе, с Сёмкой Златкиным после оперы совещалась в отеле.
Я молчу.
Она молчит.
Я говорю, наполняя свой голос ехидством:
— Ну, как прошло совещание?
Она молчит. Я говорю:
— А как опера?
— Какая опера? — вскидывается жена.
— Та самая. На которую ты с Сёмкой Златкиным ходила.
Жена бледнеет и отвечает с некоторой задержкой:
— Не понимаю, о чём ты говоришь.
— Прекрасно понимаешь. Весь мир видел, как ты наслаждалась любовным напитком, только не с Нетребкой, а с этим козлом Сёмкой.
У моей жены отличная реакция. Пока я выговариваю своё саркастическое обвинение, она берёт себя в руки и переходит в контратаку:
— Ты что выдумываешь? Какая опера? Да как ты смеешь? Да как тебе не стыдно! Ты меня просто оскорбляешь!
Ну, и так далее. Остановить её уже невозможно. Она продолжает метать молнии с таким угрожающим пафосом, что мне в душу постепенно закрадывается сомнение: может, и правда я ошибся? Может, зря её обвиняю? Поймав момент, когда она делает вдох, я говорю:
— Знаешь что? Через неделю это представление будут показывать снова, в записи. Давай пойдём, и ты сама себя увидишь.
Она немного колеблется, но деваться некуда, приходится соглашаться, иначе весь пафос пропадёт. Она говорит:
— Конечно, пойдём, чтобы ты сам убедился, какой ты негодяй и как несправедливы твои подлые обвинения...
Ну, и так далее, без остановки.
В общем, неделю спустя мы отправляемяся в конотеатр «Регал», занимаем хорошие места в середине, не слишком далеко и не слишком близко, и ждём представления. И вот уже камера скользит по залу под гул публики и нестройное кудахтанье оркестра, и наконец крупным планом появляется Сёмка Златкин, а потом и моя верная супруга. Та, которая на экране, хохочет во всю, а та, которая сидит рядом со мной, молчит, как айсберг. Камера отъезжает.
— Ну что, видела? — спрашиваю я шепотом.
Жена молчит. Я шепчу опять:
— Видела себя?
— Видела, видела, — раздражённо шепчет жена. И после паузы добавляет:
— Это не я.
— Как не ты? — шепотом кричу я.
Сзади меня пинают в спину.
— Перестаньте разговаривать. Вы мешаете.
Я замолкаю и с ненавистью жду, когда Нетребко тоже умолкнет и наступит перерыв. После первого акта мы уходим из кинотеатра и молча едем домой. Там я приступаю к допросу.
— Сёмку видела? — говорю я, стараясь сохранять спокойствие.
— Видела.
— А как ты его за ручку держала, видела?
— Это не я, — говорит жена.
— Интересно. А кто же это?
— Откуда я знаю? Не я.
— Как не ты? А платье в синих цветочках твоё?
— Послал Бог дурака, — говорит жена, и я вижу, что она опять переходит от пассивной защиты к активному наступлению. — На моём платье цветочки не синие, а васильковые. Все вы мужчины дальтоники, цветов не различаете. А ещё берёшься судить. Ещё меня обвиняешь... Можно сказать, унижаешь...
В голосе её появляются высокие ноты, переходящие в надрыв.
— С тобой всегда так! — визжит она. — Двадцать лет мучаюсь! Всю жизнь мне отравляешь!
Я понимаю, что сражение проиграно. Надо капитулировать.
— Ну, ладно, ладно, — говорю я. — Васильковые — значит васильковые. Это я по ошибке думал, что синие.
— Это у той, на экране, синие цветочки. А у меня васильковые, понял?
— Ну да, конечно. Я так и подумал, что это не ты. Интересно, кто эта Сёмкина фря в синих цветочках.
— Не вздумай ему звонить, — говорит жена. — Не дай Бог, его благоверная узнает, семью разрушишь. Чаю вскипятить?
Шторм затихает, и я уже готов забыть про этот подлый любовный напиток с Нетребкой и синими цветочками. Но на следующий день оказывается, что ягодки ещё впереди. Звонит Вася Гольдин.
— Ну как? — говорит.
— Да так, — отвечаю.
— Видел?
— Что видел?
— То самое. Сёмку Златкина с твоей женой.
— Это не она! — кричу я. — У моей жены на платье цветочки не синие, а васильковые! Понял? Совершенно другие цветочки!
Я в негодовании бросаю трубку, но не успеваю перевести дух, как звонит Мишка Шматкис. Он долго жуёт какую-то жвачку про плохую погоду и хороший прогноз и, наконец, выдавливает:
— Слушай, я сам не видел, но все говорят...
— Неправда! — кричу я. — Они все врут! Это не она! Цветочки не те! Синие цветочки! Синие, понял? А у неё васильковые, понял?..
Так продолжается весь день. Звонят родственники и знакомые. Звонят близкие друзья и далёкие приятели. Когда я уже готов принять таблетку от головной боли и лечь спать, происходит самое гадкое: звонит Сёмка Златкин.
— Старик, нам надо объясниться, — глухо говорит Сёмка. — Я понимаю, что ты видел нас в театре, и я бы хотел...
— Подожди. Кого это «нас»?
— Ну... меня и её... твою жену.
— Моей жены там не было! — парирую я. — Это была не она!
Сёмка пытается что-то сказать, но начинает давиться. Он долго мычит, кашляет и, наконец, выдавливает:
— А кто?
— Откуда я знаю? — говорю я, не скрывая раздражения. — Какая-то баба в платье в синих цветочках. У моей жены цветочки васильковые, а не синие.
— Ага. А я там был?
— Ты был. Слушай, не морочь мне голову. Говори, зачем ты звонишь.
— Понимаешь, — говорит Сёмка, и голос его начинает дрожать, — моя жена подала на развод на основании того, что я ей изменяю с этой самой... в синих цветочках... ну, в общем, с другой женщиной.
— Правильно сделала, — говорю я, не скрывая злорадства. — Таких, как ты, надо учить. А причём тут я?
— Ты очень даже причём. Знаешь, как говорят? Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Так вот, это неправда. Я бы предпочёл сто рублей.
— Это примерно три доллара.
— Правильно, — говорит Сёмка. — Я бы лучше имел три доллара. Поначалу все эти друзья звонили моей жене и рассказывали, что видели меня с твоей женой. От этого я ещё мог отбрехаться. Все-таки, мы работаем вместе. Я объяснил жене, что у нас было совещание с группой китайских инвесторов, и после совещания мы повели их в оперу. И она мне поверила. И всё затихло, и моя семья была спасена. Но потом ты стал всем объяснять, что эта была не твоя жена, а неизвестно кто. И наши бесценные друзья снова стали звонить моей дуре и объяснять, что я был в театре с какой-то бля...ю неизвестного происхождения, а вовсе не с сотрудницей. И вот тогда началось. Она уже наняла адвоката. Хочет отнять у меня дом и все наши сбережения...
Сёмкин голос окончательно раскалывается, он всхлипывает, громко сёрпает носом и подвывает. И я начинаю испытывать что-то вроде жалости и лихорадочно пытаюсь сообразить, что делать дальше. Ничего не придумав, я говорю:
— Ты, Сёмка, скотина. И мне тебя не жаль. Ты получил то, что заслужил. Пусть твоя жена от тебя уходит, так тебе и надо.
— Ты напрасно так говоришь, старик, — говорит Сёмка, неожиданно успокаиваясь. — Если моя жена уйдёт от меня, то твоя уйдёт от тебя.
— Куда она уйдёт?
— Ко мне — говорит Сёмка. — Мы с ней это уже обсудили и решили, что мы, может быть, даже любим друг друга. Так что, подумай. В твоих силах сохранить мою семью, чтобы сохранить свою.
У меня начинает кружиться голова, и я чувствую, что перестаю соображать. Я говорю, с трудом преодолевая тошноту:
— Что же я могу сделать?
— Очень просто, — говорит Сёмка. — Обзвони всех и объясни, что ты ошибся. И что твоя супруга действительно по делам службы ходила со мной в театр. И что ни её, ни меня на самом деле никакие любовные напитки не интересуют, но служба есть служба. И всё встанет на свои места.
— И моя жена не уйдёт к тебе?
— Конечно нет. Зачем я буду ей нужен без дома и сбережений?
— Ладно, Сёмка, я постараюсь, — говорю я устало. — Ты, конечно, сволочь, но дружба дороже.
Вечером моя жена возвращается с работы в приподнятом настроении.
— Милый, — говорит она, — ты, конечно, понял, что я пошутила, правда? Разумеется, это была я в театре с мистером Златкиным.
— Знаю, знаю, — говорю я уныло. — У вас было совещание с китайскими инвесторами, после чего вы их повели слушать оперу. Непонятно только, зачем ты поменяла платье с васильковыми цветочками на такое же с синими.
— Ах, милый, ты так наблюдателен! — мурлычит жена. — Это на самом деле одно и то же платье. Но при трансляции цвета искажаются, и на экране васильковый цвет выглядит синим. Ты же знаешь, как несовершенна технология.
— Ты права. Лучше бы её вообще не было. Я это объясню нашим друзьям и знакомым. Вскипятить чаю?..
Так мир восстанавливается в нашем счастливом доме, и жизнь входит в прежнюю колею. По утрам мы целуемся и разъезжаемся, каждый на свою на работу. По вечерам встречаемся, целуемся, ужинаем и пьём чай. И по-прежнему ходим слушать оперы с высокой разрешающей способностью — всегда вместе. Разумеется, за исключением тех случаев, когда у жены на работе бывает важное совещание.
Рисунки Вальдемара Крюгера
Добавить комментарий