Возвращение в рай

Погода стояла мрачная, ненастная, навевая скучные сны. И тут позвонил Вадим Помещиков: “Приезжай в вечное лето”. — “Неужто сотворил?” — обрадовался я. — “Сотворил, — скромно ответил Вадим. — Все, как в раю”.

И, бросив дела, я поехал в Царицыно, где в краснокаменном екатерининском замке, в высоких залах, пылающих солнцами старинных люстр, царили Вера, Надежда, и Любовь.

“Райские яблоки”

У входа в Рай стояла охрана: три ангела, вывезенные Помещиковым с Беломорья, в центре — архангел Михаил с грозным взглядом.

— Входи, — подбодрил Вадим. — Сюда и грешникам можно. Люди, создавшие этот рай, творили его для всех.

В первом зале росли деревья, которых никто никогда не видел. “И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла”, — произнес Помещиков, вводя меня в сад Эдемский, где под огромным красным яблоком, свисающем с ветки, стояли Адам и Ева — загорелые атлеты с волосами до плеч.

— Кажется, эти ребята еще не ели от запрещенного плода, — заметил я.

— Но обязательно вкусят, — пообещал Вадим. — Видишь, какое яблоко — настоящее искушение. Плотник Федор Максимов, из Витебска, эти свои образы рубил топором по Дюреру, но яблоко сильно увеличил: вот, мол, сколько зла таит искушение. Он ведь свой рай из ада вынес — в лагерях сидел за инакомыслие. И до сих пор жизнь не устроена, в бараке живет. Крошечная комнатка скульптурами уставлена, посреди крест — символ страданий, а с потолка ангелы трубят — благие вести несут. Я поразился: столько зла вынести — и так в добро верить.

— А в каком раю он своего Адама нашел — эдакого силача?

— Я его спрашивал. Так он мне напомнил: “И поселил Господь Бог человека в саду Эдемском, чтобы возделывать его и хранить его”. Понял? Адам был садовником: один во всем Эдеме! Хилому тут делать нечего. Вот он и вырубил собственный автопортрет.

Витебский плотник создал Адама (а подстать ему и ядреную Еву) по образу и подобию своему. Но, оглядевшись, я убедился, что в этих райских кущах трудился не только он. Дополняя Книгу Бытия, здесь росло еще одно древо познания, а под ним резвилась совсем другая первобытная пара — оба изящные, кудрявые и веселые. Судя по всему, они уже отведали запретных плодов, но на лицах не было и тени раскаяния. А древо, “возделанное” из папье — маше и фольги, увитое медными ветками, листьями и яблоками, сияло огоньками разноцветных лампочек.

— Это фантазии Наталии Северцовой-Габричевской, — пояснил Вадим. — В образах Адама и Евы она изобразила себя и своего мужа — известного искусствоведа Александра Габричевского, из ребра которого, как она утверждала, и сделалась художницей. В их доме гостили художники, поэты, музыканты — Волошин, Фальк, Нейгауз… Смастерив Древо Познания в виде светильника, хозяйка ставила его на стол перед гостями, как образ Великого Разума, произнося вещие слова: “В день, когда вы вкусите Их, откроются глаза ваши”. И открывались. Наталья Северцова творила свой рай в дни “застоя”, когда интеллигенция на кухнях “вкушала” запретные плоды, мечтая о свободе.

Я вспомнил, что в те же годы, как “луч света в темном царстве”, нам открывалось наивное искусство. Явившиеся из вечности (будто извлеченные из прабабушкиных сундуков), эти бесхитростные картинки, скульптурки и всякие поделки озаряли тихой улыбкой, радостными красками и верой в обыкновенное чудо, в то самое, в которое ХХ век, замученный суперчудесами, уже перестал верить. Когда я впервые увидел эти странные вещи — земли и воды, исполненные красоты и плодородия , столы с обильными яствами, накрытые для всех, людей, похожих на богов, и зверей с человеческими глазами, — я подумал о том, что надежду убить невозможно. И больше всего поразило то, что люди, излучающие столь удивительный оптимизм, живут в глубокой провинции — там, где нынче не столько живут, сколько выживают.

Вероятно, подобные чувства (только на четверть века раньше, когда “наив” еще никто не принимал всерьез) испытал и Вадим Помещиков. Ибо, закончив Ленинградский художественный институт им. Репина (ныне Академию), сразу же отправился в народный Эдем. С тех пор он побывал во многих “садах” и собрал такие плоды, что, выставив их в Царицынском музеее-заповеднике, назвал “Райскими яблоками”.

Исполнение желаний

Дома у меня живут ангелы сергиевопосадского резчика Александра Варганова. Выструганное из сосновой щепы, небесное воинство мастера давно уже бродит по свету: я встречал этих крылатых странников в итальянских, французских, английских домах…

Здесь, в царицынском раю, варгановские ангелы выступали в роли хозяев. Стоя на пороге второго зала, выводили в землю обетованную. Пойдешь направо — попадешь на солнечную поляну, посреди которой девочка в платьице и мальчик в штанишках кормят голубей. Так Александра Тяпкина, читинская домохозяйка, представляла детство Адама и Евы. Изображая их на своих холстах, приговаривала: “Не сразу же они стали большими и голыми”. Пойдешь налево, выйдешь к дивному озеру, окаймленному сказочными деревьями — райскому источнику псковского крестьянина Николая Камолова, мечтавшего найти его, чтобы, искупавшись в нем, снова стать молодым. Но так и не смог оторваться от своей земли, детишек, скотины, могил предков.

— А ведь он и в самом деле дальше соседней деревни не выезжал, — сказал Помещиков. — Но какова фантазия: на его картинах — архитектура рая. В центре источник, вокруг древовидные папоротники, цветущие горки. И, согласно Писанию, именно отсюда выходит река для орошения земли, река жизни.

Эта река, выпущенная деревенским мечтателем из им же сотворенного “Озера”, здесь только начинала свой путь. Затем “перетекала” на висевший рядом расписной ковер легендарной белорусской мастерицы Алены Киш, один из тех, что в народе окрестили “Дываны малеваны”. И тут уже текла широко и вольно, покачивая на голубых волнах лодку, окруженную белыми лебедями. В лодке плыли жених и невеста, направляясь туда, где на живописнейшем берегу, среди берез, возле уютного красивого домика возлежали могучие добрые львы. Аленины “дываны” расходились по деревням и весям подарками к свадьбам. Их вешали над кроватями молодых, как символ райской жизни. И как бы ни складывалась потом жизнь земная, люди верили: не здесь, так т а м — все исполнится.

Впрочем, здесь, на выставке, все тут же исполнялось. Люди, вырастившие эти “райские яблоки”, с самого детства ждали обещанного светлого будущего. И, видимо, устав ждать, создали свой мир, в котором жили так, как хотели: на своих цветущих землях, в своих красивых домах… И даже в таком дворце, который воздвигла в прекрасном саду литовская мастерица Ядвига Наливайкене. Все для человека: живи — не хочу. Но хозяйка и тут трудится — ловит рыбу в садовом пруду. Таков простой человек: живет во дворце, а работой все равно не гнушается. Глядя на эту картину, я припомнил мудрый еврейский анекдот. Портного Хайма спрашивают: “Хотел бы ты быть царем?” — “Хотел бы, — ответил Хайм. — Только я бы жил лучше, чем царь: я бы еще немножко шил”.

Чужие среди своих

— Скажи, — пытал я Помещикова, — много ли в народе подобных мечтателей?

— Много, — ответил Вадим. — Однако, до таких вот выставок доживают единицы. Жизнь наивного художника коротка: во-первых, варятся в собственном соку, во-вторых съедаются своей же средой. Одних раздражает — зачем эти чудаки (а в народе “чудак” — все равно что дурак) изображают совсем не то, что вокруг. Другие недоумевают, почему они не хотят жить, как все. Третьи подозревают их чуть ли не в предательстве. Жены и вовсе третируют своих “фантазеров”, считают их бездельниками и мотами: добро бы только болтал, а то ведь последнюю домашнюю копейку убивает на бумагу и краски . Жена ныне всемирно известного “наивщика” Никифорова в годы его безвестности уничтожила сотни мужниных рисунков. К счастью, Никифоров выжил.

— Во время заметили?

— Вот именно, во время. Начали выставлять, покупать, чем сильно удивили родных и соседей. А вот гениальную крестьянку Любу Майкову открыли, когда бабушке было уже 86! Василия Григорьева спас рынок: кто-то надоумил его вынести на базар свои ярчайшие картинки на клеенках: попугаев, астры, ананасы… Вмиг все раскупили.

В размышлениях о парадоксах земного бытия я не сразу заметил, что вышел прямо к “Светлому будущему”. На знаменитой картине старейшего наивного художника Павла Леонова, которая в недавние времена обошла десятки выставок, царствовала научно-техническая революция. И вершил ее наш, советский, человек. Все, о чем мечтали и бредили доморощенные фантасты: летающие люди и луноходы, чудо-шары и (уж совсем необыкновенные для России) автобаны, сказочные сады, в которых веселились счастливые трудовые коллективы, — все, как писал классик, “смешалось в доме Облонских”. То была чисто социальная утопия, близкая и родная для людей, почти век проживших в безбожном государстве. И если в картинах наивного рая трепетала и билась мечта о простом человеческом счастье, то у советского утописта из убогого ярославского села на первый план выступала идеология: над социально-научным хаосом светился космический экран, отражавший Кремль, Красную Площадь, Мавзолей Ленина.

— Вот почему, — заметил Помещиков, — Павел Леонов, в отличие от других мечтателей, полностью принят своей средой. И хотя критикует любимых народом Шишкина и Айвазовского — зачем, мол, рисовали то, что уже и так есть (себя же называет “художником-изобретателем” и “автором счастливых проектов”), его считают своим. Что ж, он прошел огонь, воду и медные трубы, даже в тюрьме сидел. А, став живописцем “Царства справедливости”, явился и народным заступником. К нему до сих пор приходят за правдой обиженные, и он пишет гневные жалобы. Раньше писал прямо в Политбюро, теперь, наверное, президенту.

— Мне кажется, мы сбились с пути, — сказал я. — Хочу снова в рай.

— Тогда пойдем в царство зверей.

И, сев в Ноев ковчег армянского художника Сакияна, мы поплыли через весь зал в псковскую деревеньку Татищево, где на домике бордового цвета колхозного фантазера Василия Дмитриева таращилась на белый свет резная дремучая сова, а под окнами собралась компания вырубленных из дерева “райских” зверей: белый слон с розовыми ушами, пестрые, как дятлы, пингвины, смеющийся крокодил… А навстречу им вытанцовывал другой, украинский карнавал — нарядные медведи и волки, львы и тигры, сияющие майоликой. Апофеозом этого праздника был кроткий “Пасхальный барашек” Нико Пиросмани, писавшего бессмертные вывески для духанов. Помню, как на его родине в Сигнахи древние старики рассказывали мне о своем знаменитом чудаке: “Нико был очень странный. Ему заказывают вывеску под шашлык, а он рисует жертвенного агнца”.

Эпилог

— А вот и народная эротика, — объявил Вадим, указывая на белотелую полногрудую купальщицу. Стоя не берегу ночной реки, в лунном сиянии, эта крестьянская “ню” воскрешала народные представления о чувственности, красоте, плодородии. Как ни наивен был художник, а в свой рай привел не Еву — свою, деревенскую Венеру, которая будет и пахать, и сеять, и рожать.

— Люди хотят жить в раю, но — со всеми земными дарами, — размышлял Помещиков. — Потому и женщин изображают, как плод земли. И чтобы еды было навалом. Впрочем, тут важно и другое: еда должна быть красивой.

Зал изобилия, в который вели все дороги народного рая, наглядно подтверждал эту мечту. Курская мастерица Наталья Ларина, изобразив себя за столом, полным яств, наслаждалась невиданной клубникой — каждая ягода размером с яблоко!

Но самым прекрасным, желанным, загадочным райским яблоком был арбуз. Мы переходили от картины к картине, как от стола к столу, накрытых для всемирного пиршества, и всюду, как венец благополучия, сладости и красоты, медленно и вальяжно катились, светились и взрезались великолепные арбузы. Мы выбрали арбуз королевы “наива” Елены Волковой. Одним взмахом кисти художница рассекла упругую зеленую сферу, обнажив прозрачно-алую глубину. Благословенная плоть дохнула прохладным нектаром — будто занялась утренняя заря.

То был образ Вечного Лета, живущий в нас со времен Адама и Евы, прошедший с нами сквозь долгие годы изгнания, и сохранивший в человеке надежду, что когда-нибудь мы заслужим возвращение в рай.