9. Тель-Авив. Шехерезада для следователя

9. Тель-Авив. Шехерезада для следователя

 

Здание, куда меня доставили, с виду не походило на тюрьму. А одиночку, куда меня поместили, я сразу окрестил «мой Хилтон». На каменном возвышении – дермантиновый матрац, довольно мягкий, застеленный чистым бельем. Столик и стул. В углу – телевизор. Отдельно – туалет и душ. Позавидовать можно! Если бы я не был в растрепанных чувствах... Никогда со мной такого не бывало. Гвоздем сидел в голове вопрос: что они знают? Взяли наугад, на арапа? А если что-то знают, то чем это мне грозит? Формально я ни в чём не замешан. Хорошо, что Изабель далеко, до нее не дотянутся. Надо всё отрицать, отрицать, отрицать.

Появился какой-то молодой человек, записал мои данные и сообщил, что я имею право пригласить адвоката, а также обратиться в американское консульство. За адвоката надо будет платить. Я встал и торжественно произнес:

- Заявляю протест. Меня арестовали за какое-то убийство, к которому я никакого отношения не имею. Требую немедленно освободить меня и переоформить билет для вылета в США.

- Я передам вашу просьбу, - вежливо сказал молодой человек.

От встречи с дипломатом и адвокатом я отказался. Пока неясно, в чём меня обвиняют, нечего раздувать огонь. Чем меньше народу вовлечено в разборку, тем лучше.

На этом официальная часть закончилась. Взглянул на часы – вечер. Окон в Хилтоне не было, смотреть на закат над морем не получалось. Включать телик не было настроения. Осталось одно – на боковую. Подождем до завтра.

На мое несчастье, завтра оказалось нерабочим – суббота. Принесли завтрак. Я, по наивности своей, думал – придется хлебать баланду. Но быстро выяснилось – такую еду и для гостей выставить не зазорно, как по количеству, так и по качеству. Авокадо и апельсин даже заронили тайное желание: а, может, отдохнуть здесь пару недель?

День тянулся долго. Я прокрутил в памяти каждый час своего пребывания в Эйлате и не нашел никаких сбоев. Всплыла мысль: опаздываю на работу. Надо предупредить Стива и придумать для него очередную сказочку. Охранник сказал,  в коридоре есть телефон-автомат, можно звонить, куда угодно. Но это, конечно, на тот случай, если я задержусь.

В воскресенье с утра решил отправиться в тренажерный зал, но вот тут за мной и пришли. На допрос, понял я. Сгруппировался, собрался, настроился. Главное – не ляпнуть ничего лишнего.

В кабинете с непонятной табличкой на двери мне навстречу поднялся человек и на неплохом английском заявил:

- Вы находитесь в тюрьме предварительного заключения Абу-Кабир. Задержаны по подозрению в соучастии в убийстве. Я буду вести ваше дело. Меня зовут Анатолий Рувимский. Советую быть правдивым и отвечать на вопросы искренне, что может облегчить ваше положение. Если вы готовы сделать чистосердечное признание, это будет просто замечательно.

Следователь был слегка полноватым, слегка лысоватым, средного роста, на вид, лет сорока. Темная рубашка с короткими рукавами, загорелые руки. И самое удивительное – доброжелательный взгляд. Я ожидал встретить жесткого служителя закона – каюсь, начитался всякой литературы. И ответил я в том же дороброжелательном духе:

- Если бы я знал, в чём мне признаваться, я бы обязательно пошел вам навстречу. А так – извините.

- Неплохо для начала, - улыбнулся следователь. – Что ж, приступим. Садитесь.

Я сел и продолжил:

- Тут какое-то недоразумение. Я не делал ничего предосудительного. Спокойно отдыхал – и вдруг меня перед самым вылетом домой хватают, надевают наручники и, говоря по-русски, шьют дело.

Я специально вставил в свою английскую речь эту маленькую деталь в конце. Анатолий отреагировал сразу:

- Хотите, чтобы наша беседа велась на русском языке?

- Был бы не против. Насколько я понимаю, этот язык родной для нас обоих.

- Согласен. Теперь по сути. Вы считаете свое поведение в Эйлате безупречным. Я бы тоже так думал на вашем месте. Если бы не был связан с криминалистикой. Гостиница, в которой вы остановились в Эйлате, пользуется популярностью. Кроме местных – евреев и арабов, там живут гости из России и Америки. Мне не надо вам объяснять, почему для нас вопрос номер один – безопасность. Римоним Нептун – современный отель, и его владельцы установили внутри и снаружи камеры слежения. Надо сказать, это новшество есть пока далеко не всюду. Уже после того, как ваша знакомая из Перу улетела домой, полицейские решили посмотреть записи на камере. И увидели, как вечером вы крадучись пробираетесь к ее номеру, и она впускает вас. А под утро вы таким же образом возвращаетесь к себе. Опросили работников столовой, показали им снимки – они вспомнили: была такая яркая женщина, за одним столиком с ней – тот самый мужчнна. Кто-то еще видел вас вместе на пляже. В тот же день к вашей подруге открыто приходит господин Шульзингер. Через некоторое время его без сознания увозит скорая. Он умирает, по оценкам врачей,от сердечного приступа. Этого уже было достаточно для вашего задержания. После чего среди ваших вещей мы находим два тюбика зубной пасты. Зачем так много? Проверяем – у нас прямо здесь, на месте, судмедэкспертиза – и обнаруживаем в одном из них некую мазь. А в вашей аптечке – якобы глазные капли с точно таким же, как и мазь, эффектом – возбуждающим действием на сердце. Вы не видите между названными мной событиями никакой связи?

- Никакой, - покачал я головой с самым невинным выражением лица. – У меня бывает низкий пульс, и я иногда принимаю эти капли.

- А мазью мажетесь? Там одной щепотки хватит, чтобы сердце выскочило из груди.

- Первый раз такое слышу.

- Хорошо, тогда я продолжу. Вы назвали фирму, где работаете, и мы позвонили в Сан-Франциско. Ваш шеф сообщил, что в последнее время вы часто отпрашиваетесь и куда-то уезжаете. Например, сейчас должны были быть в Германии, а оказались в Израиле. А узнав про ваш арест, заявил – есть подозрение, что вы связаны с мафиозной группировкой в Европе и причастны к нескольким убийствам, например, в Вене. Хотя эта версия и не доказана. А закончил он разговор весьма своеобразно: передайте ему, что он уволен.

- Ничего себе! Значит, я, ко всему, еще и безработный. Что-то голова закружилась, - я наклонился вперед и закрыл глаза.

- Глотните воды, - следователь подал мне стакан.

Я сидел с опущенной головой и пытался разобраться с нахлынувшими мыслями. Они неслись галопом из разных направлений, но постепенно выстраивались в одну линию. Такая резкая оценка Стива застала меня врасплох. Еще не хватает, чтобы следователь связался с Веной, и там снова занялись делом Бреннера. Да и Пэрайсэр отправился на тот свет не от насморка. С Палкесом-Шульзингером тоже не всё чисто. Я – под колпаком. Выход? Ни в коем случае не подставлять Изабель. Если понадобится, возьму вину на себя. И всё-таки – выход? Загреметь на пару десятков лет в тюрьму строгого режима почему-то не хочется. Выход... выход... он должен быть. А если...

У арабов несколько веков назад появилась удивительная книга –«Тысяча и одна ночь». Состояла она из придуманных историй – частично они сочинили их сами, частично позаимствовали у персов. Когда-то я увлекался ею, да и как было не увлечься? 

Придя к выводу, что все женщины – распутницы, персидский царь Шахрияр стал каждый день брать новую жену и после ночи с ней казнить ее. Для простоты. Продолжалось это до тех пор, пока его выбор не пал на Шехерезаду. Та решила избежать участи своих предшественниц. Едва наступала ночь, она начинала рассказывать увлекательную историю, обрывая ее к утру на самом интересном месте. Царь обязательно хотел дослушать сказку до конца и откладывал казнь на следующий день. Так и выкрутилась умная жена.

А что, если использовать этот арабский прием, наполнив его невыдуманным содержанием? Стать Шехерезадой, рассказывающей абсолютно честно о том, что происходило в действительности? Раскрыться перед следователем... Вытащить на свет вещи, о которых никто даже не догадывается... Рискованная игра. Но, может, это и есть выход? В конце концов, кто не рискует...

Я поднял голову: 

- Господин следователь! Вы поставили передо мной слишком много проблем одновременно. Возможно, между ними и на самом деле есть связь, но я должен это осмыслить. Дайте мне время, чтобы подумать. До завтрашнего дня.

- Согласен.

Сидя в Хилтоне на постели, я стал обдумывать родившийся у меня план. Можно, конечно, отпираться и отрицать все обвинения. Про Шульзингера ничего не знаю, с Изабель познакомился случайно на пляже и так далее. Но во-первых, выставлю ее в нелестном свете, а во-вторых, если словам Стива поверят и начнут проверять их, хлопот не оберешься и неизвестно, до чего израильтяне докопаются, они народ въедливый. Значит, вариант с отрицанием не годится.

С другой стороны, если раскрывать всё, как есть, пусть и в завуалированнойформе, можно заработать поощрительные очки. У меня имеются доказательства – документы отца, я зарегистрирован в Бад Арользене. В крайнем случае, осудят на несколько лет. Но тем самым я полностью перечеркну перуанский след.

Я еще не знал, что позиция Изабель довольно прочная. Сначала ее попросили задержаться в Эйлате. Она отправилась в турбюро Шульзингера, выразила искреннее соболезнование и сказала, что их шеф подарил ей кольцо. Но она считает себя не вправе владеть им – и передала его секретарше. Кольцо было дорогое и красивое, а секретарша пожилая. Она охотно подтвердила полиции, что женщина из Лимы приехала к ним с деловым визитом. В то же время Изабель предъявила полицейским то самое письмо Шульзингера, которое не оставляло сомнений в его намерениях и подтверждало добровольность его прихода в гостиницу. И ее отпустили на все четыре стороны. Но узнал я об этом значительно позже.

А тогда, сидя в одиночке и перебрав все варианты, решил идти на риск. И, оказавшись на следующий день в уже знакомом кабинете, сразу взял быка за рога:

- Господин следователь, я признаю, что в ваших утверждениях есть логика. И в качестве подтверждения хочу поделиться с вами правдивой историей об одном моем хорошем знакомом. Его зовут... допустим, его зовут Антон. Обещаю – история будет интересной и поучительной, с продолжением, не хуже тех, что в «Тысяча и одной ночи». Вы будете первым слушателем и, надеюсь, оцените ее по достоинству. 

Рувимский усмехнулся:

- В любом рассказе есть доля авторского вымысла. Какой она будет у вас? 30 процентов? Половина?

- Я не отступлю от того. что сказал – в ней не будет ни капли лжи.

- В таком случае, согласен. Попробуем. Но учтите – если я посчитаю ее не заслуживающей внимания, то прерву вас немедленно и насовсем.

- Думаю, это не произойдет, потому что, как обычно, самое интересное ждет вас в конце.

- Только попрошу без воды. Мой день расписан, я работаю не только с вами. И еще, не забывайте самого главного – деталей. Они помогут мне лучше разобраться в истории вашего знакомого. А теперь не будем терять времени. Начнем?

- Хорошо. Жил-был мальчик, по имени Антон. В счастливой советской стране. В обычном белорусском селе. Отец – председатель колхоза, мать – учительница. Кончил школу. Поступил в Минске на химфак университета. В один печальный день он неожиданно получает из дому известие о смерти отца. После похорон мать передает ему синюю папку с документами, из которой он узнает: его отец – еврей, которого мальчишкой спасла от нацисткого лагеря одна местная семья. Он поражен. До этого момента всё было ясно: родители – белорусы, дед и баба – тоже. И вдруг... 

Смерть отца перевернула всё в Антоне. Нет, он не стал евреем, и не мог им стать. Он рос как белорус, любил эти поля и сосновые рощицы, свободно говорил по-белорусски, как его односельчане. Но случилось страшное – отца застрелили. Это понимали все, и все молчали. В его колхозе люди жили лучше, чем соседи, это кололо глаза, и кому-то надоело. Такое трагическое противоречие – свои спасли, свои же потом убили. Теперь Антон уже не мог жить, как прежде, исподволь он стал задумываться о судьбах всех своих предков. И понял, что будет искать следы погибших родственников...

Когда время допроса истекло, рассказ подошел к первому важному рубежу в жизни Антона – его решению эмигрировать в Германию. Рувимский ни разу не перебил меня. Но, отправляя назад в камеру, почему-то произнес:

- Вы кончили минский университет, а я днепропетровский. Только я не химик, а физик. И тоже всегда считал себя русским. До завтра!  

Может показаться странным, но принятое решение принесло мне облегчение. Очень многое я таил в себе, оно подспудно мучило меня, чего я, наверно, сам не понимал. Сейчас я получил возможность высказаться, посмотреть на себя со стороны.

Следующий день я посвятил Бад Арользену. Перипетии поиска Антоном родственников – как нашел их среди погибших, как нежданно-негаданно обнаружил их же в списках перемещенных лиц и не мог сдержать восторга: живы! Спасены! Осталось только найти, где они сейчас. 

Рувимский, как выяснилось, о Бад Арользене ничего не слышал. Он задавал вопросы и завершил нашу встречу словами:

- Вы меня заинтриговали.

Дальше пошло легче, я уже рассказывал без напряжения и не боялся, что меня прервут, и всё пойдет прахом. 

Третья часть моей саги поведала о том, как Антон с самыми радужными надеждами отправился в Вену, методом исключения вычислил там единственного человека по фамилии Бреннер, которого, казалось бы, искал, и... И, даже не приближаясь к нему, определил, что он – не его родственник. Дальше – Сан-Франциско, работа в турфирме у Стива. Попытки что-либо узнать у его отца о лагерном прошлом. Безрезультатно – тот на контакт не идет.

- Если говорить о деталях, - уточнил я, - представьте себе, что человек, который пережил нацистский концлагерь, не хочет вспоминать об этом. Маловероятно.

- А Антон просил передать, что его интересует?

- Конечно. Думаю, это только усугубило дело. Тогда он решил, что совершил ошибку – надо было все-таки поговорить с тем Бреннером. И, взяв короткий отпуск, полетел в Вену. Но до гостиницы, которой тот владел, так и не добрался – его подстрелили на улице.

Когда во время четвертого допроса я рассказал, как моего героя пытались отравить в Напе, а потом, как в Мюнхене он избежал участи быть взорванным во взятом напрокат автомобиле, Рувимский спросил:

- А почему вы – простите, - почему Антон ни разу не обратился в полицию?

- А что толку? Он не мог никого назвать, никого обвинить, у него не было свидетелей, только предположения. В каждой из трех стран, где это случалось, он был чужаком. А проблемы чужаков полицию волнуют меньше всего.

И дальше я подвел итог: за короткое время на жизнь Антона покушались трижды. Он не мог покорно ждать продолжения в том же духе. Он вынужден был принять вызов и предупредить возможность новых атак. Он имел на это право.

- Насколько я помню, - заметил Рувимский, - у Антона были припрятаны сердечные стимуляторы. Он рассчитывал на них?

- Честно говоря, тогда он о них не думал, даже не помнил. Он просто надеялся на благоприятные обстоятельства и удачу. А подстегнуло его то, что во время повторного посещения Бад Арользена Антон убедился: люди с фамилиями его родственников не могут быть ими по возрасту. Значит, здесь скрыт какой-то трюк.

Рувимский не торопил меня. Я догадывался, что мой рассказ в чём-то перекликается с его деятельностью – тоже поиск истины,стремление докопаться до того, что глубоко спрятано. И поэтому он следит за сюжетом с нарастающим интересом. Выслушав очередной фрагмент о поездках в Лиму и про вечер в мюнхенской пивной, он прокомментировал:

- Вы так бегло упомянули о знакомстве с Изабель в Лиме, что это выглядело как проходная интрижка. Да или нет? 

- Извините, господин следователь...

- Зовите меня Анатолий.

- Извините, Анатолий, вы женаты?

- Да, сын – в Технионе, дочь – в армии.

- А Антон – нет. Была жена, да сплыла. А семейного тепла хочется. И сына – тоже. Они почувствовали что-то, роднящее их, и решили пожениться.

- Я так и полагал. Итак, мы сегодня остановились на выводе Антона о том, что все трое его так называемых родственников – немцы. Завтра... 

- Завтра вы услышите о его первом подтверждении.

Шестой день. Самый драматический эпизод. Антона посылают к Бреннеру, в Вену, в «Ласточку». Схватка – он выигрывает, уходит и вскоре узнает, что хозяин гостиницы погиб в результате несчастного случая. Я выложил только внешнюю канву, основные моменты, побудив тем самым Рувимского задавать вопросы.

- Любопытно, - сказал он, внимательно глядя на меня. – То, что не было никакого несчастного случая, это и ежу понятно. Вы удачно срежиссировали эту сцену и отлично сыграли. Но как вам удалось довести спектакль до нужного финала? 

- Я тут вообще не при чём. Это всё Антон.

- Тьфу ты, разумеется, Антон. Оговариваюсь почему-то. Ладно, давайте конкретно. Как произошел так называемый несчастный случай?

- Как и положено случаю – случайно. У Бреннера на столе после завтрака стоял поднос, а на нём – графинчик с маслом. Антон по рассеянности сунул его к себе в сумку. А когда вышел на лестницу, то положил захваченный им пульт от телевизора пониже – возле стены, на четвертую ступеньку. После чего достал графинчик и очевидно, от неосторожного движения тот упал, и масло аккуратно разлилось по первым трем ступенькам. Надо думать, от расстройства Антон разбил графинчик и покинул гостиницу.

Рувимский понимающе кивнул:

- Бреннер вскоре освободился от своих пут, выскочил на лестницу, увидел пульт, сделал пару шагов, чтобы дотянуться до него и, поскользнувшись, полетел вниз головой в направлении кирпичной стены. Так было написано в газетах?

- В газетах особых деталей не было, но догадливый человек мог сообразить, что дело обстояло именно так.

- Хорошо быть догадливым человеком. И что же было дальше с вашим Антоном? Ведь он был последним, кто общался с Бреннером.

- Его задержали и попросили рассказать о разговоре с хозяином. И вот тут у него появились странные провалы в памяти – для посторонних, конечно, незаметные. Он начисто забыл о некоторых деталях того, что происходило утром, и изложил лишь то, что хорошо запомнил. А запомнил он следующее: переговоры были нормальными, всё обсудили, обо всём договорились. Господин Бреннер был любезен, предлагал пиво и вино. А графинчик с маслом вы не заметили? – спросил полицейский. Какой графинчик? – искренне удивился Антон. Может, вы заметили что-нибудь особенное? – спросил полицейский. Не знаю, ответил Антон, просто в какой-то момент господин Бреннер извинился и позвонил куда-то по телефону. Говорил недолго, но разволновался и сказал, что вынужден закончить нашу встречу. А вопрос о гиде, сказал он, мы обсудим позже. После чего я попрощался и ушел, подвел итог Антон. Полицейский задал еще несколько вопросов и взял с него подписку о невыезде. А через три дня его отпустили. 

- Разумеется, - развел руками Рувимчик, - никаких доказательств: ни отпечатков пальцев в кабинете, ни на пистолете, ни на осколках стекла от графина, ни на незапертой боковой двери во двор, через которую мог проникнуть посторонний, ни следов масла на туфлях. Не подкопаешься. 

В камеру я вернулся в приподнятом настроении – реакция следователя на операцию «Ласточка» была явно благоприятной. Даже петь захотелось. Но решил, что лучше слушать других и весь вечер смотрел телевизор.

Очередной день моей исповеди я сам для себя назвал «оперным». Это был очень ответственный момент в жизни Антона, начал я. Он уже понял, что главную роль в подозреваемой им троице играет Пэрайсэр. Самый жестокий из них. Он наверняка испугался, что Антон вольно или невольно о чём-то догадается или что-то раскроет и хотел уничтожить его во чтобы то ни стало. Он плел сети, в которые должен был угодить молодой белорус с еврейскими корнями. А тот, в свою очередь, не собирался уступать. Стив рано лишился матери при каких-то странных обстоятельствах. Она была американкой, и у Антона даже мелькнула мысль, что у нее могли возникнуть неудобные вопросы относительно ее мужа. И тогда Пэрайсэр за ответом отправил ее на тот свет. В общем, ожидать очередной выпад винодела не было никакого смысла, надо было его опередить. 

После этого необходимого вступления я прочитал вслух статейку из газеты «Сан-Франциско кроникл» о непонятной смерти зрителя во время спектакля.

- Ваш Антон, однако, виртуоз, - усмехнулся Рувимчик. – На сей раз обошлось без масла.

- Больше всего Антон боялся, чтобы Пэрайсэр его не узнал, - заметил я. – Остальное было проще. Когда-то, в детстве, он выловил из библиотеки чуть ли не все книги, связанные с историей. И однажды наткнулся на новеллу о знаменитой «черной королеве» Екатерине Медичи. Там, среди прочего, описывалось, как она убрала с дороги королеву Наваррскую Жанну с помощью отравленных перчаток. Антон вспомнил эту то ли легенду, то ли правду совершенно случайно. В книжке про природные особенности Перу, которая увлекла его по понятным причинам, он вычитал про поразительную жабу, одно прикосновение которой к человеку вызывает его смерть. Яд действует сквозь кожу. И тут он вспомнил не только Францию 16 века, но и то, что у него в аптечке хранится некая мазь.

- В тюбике от зубной пасты, - уточнил Рувимчик.

- Вот именно. Но сразу возникла проблема: реально можно попытаться воздействовать лишь на пальцы или ладони. А как заставить Пэрайсэра взять что-то в руки? Очевидно, он среагирует только на вещь, которая его безусловно заинтересует. Во время оперного спектакля это может быть редкая книга о его любимом жанре. Антон нашел такую книгу. Купил красивую тканую ленту со старинным рисунком и сделал из нее закладку. Один ее конец закрепил на задней обложке. Для того, чтобы посмотреть книгу, надо было хотя бы пару раз переместить закладку. Антон пропитал ее мазью, она сверху подсохла, однако при легком нажиме пальцы касались мази, практически не оставляя следов. Пэрайсэр клюнул на приманку.

- Но ведь Антон должен был сам держать и листать книгу!

- Он нашел в аптеке какую-то мазь на вазелиновой основе, которая наглухо покрывает кожу, закрывает все поры. И обильно смазал ею свои руки.

- Вы мне потом дадите адрес этого Антона, ладно? Наших специалистов могут заинтересовать его способности.

- Обязательно, - заверил я.

Рувимчик вышел из-за стола, пожал мне руку и вызвал конвойного – отвести меня в тюремный хилтон. На сей раз я не смотрел телевизор – наутро мне предстоял самый серьезный разговор. Все предыдущее было присказкой, а сидел я в одиночке по обвинению в убийстве израильтянина, и судьба моя зависела от того, как повернется ход завтрашнего допроса. В течение нескольких часов я пытался выстроить безукоризненную версию, отвергая один вариант за другим – в каждом находил проколы. Кончилось тем, что решил просто пересказать материалы аргентинских газет.

Южноамериканская эпопея Палкеса произвела на Рувимчика удручающее впечатление: 

- Вот подонок! Мало того, что творил подлые дела, так еще под видом еврея. Вообще-то у нас в стране хватает внутренних врагов, о которых мы ничего не знаем. Таких, как Шульзингер. 

О действиях, предпринятых мною и Изабель, рассказывать не пришлось – следователь уже понял, что к чему.

- Нет смысла возвращаться к тому вечеру в Римоним Нептун, - сказал он. – Я располагаю показаниями вашей подруги, подтвержденными медиками. Но у меня есть к вам один нескромный вопрос.

Он выключил магнитофон.

- Извините, но как вы решились на такой шаг? Я, например, не могу представить, чтобы я добровольно отправил свою жену в постель к постороннему мужчине.

- Вы правы, мне было очень трудно. Я согласился с ее доводами с тяжелым сердцем. Но во-первых, вы неправильно сформулировали суть дела – не я ее послал в постель, а к ней явился мужчина. Это совсем иная ситуация. А во-вторых, представьте, что ваша жена – актриса и снимается в эпизоде, где она в кровати с любовником. Ведь ничего страшного не происходит. Просто рабочий момент, который надо сыграть.

Рувимчик покачал головой: 

- Логично. Ну что ж, завершили свою историю?

- Не совсем.

- Разве? Ах, да, действительно, я совсем забыл. Вы упомянули, что основанием для ваших решительных действий послужили признания Бреннера. И что же он сообщил?

- А об этом я расскажу завтра.

И наступило завтра. Шехерезада завершала свою 1001 ночь.

... Приближается конец войны. Фашистская верхушка готовит временный уход в тень. Накануне нового, 1945 года в Берлин вызывают из Аушвица трех молодых крепких парней-охранников. Эсэсовцы, беспрекословно преданные фюреру, они ненавидели евреев и жестоко расправлялись с ними. В тоже время арийские черты у них выражены неявно. Они вполне подходят для тайной миссии – сохранить средства гитлеровской партии и направить их на возрождение нацизма. Чтобы обезопасить своих агентов от преследований, немецкие спецслужбы разрабатывают особый план.

Среди еще остававшихся в живых узников лагерей находят моэля – специалиста по обряду брит-мила. Он делает всем троим отобранным обрезание, после чего его сразу же расстреливают. Пока молодые эсэсовцы под присмотром врачей выздоравливают, другой узник учит их наиболее часто употребляемым выражениям разговорного идиша. Через два месяца лечение заканчивается – расстреливают и учителя, и врачей. Каждому из троицы наносят на левую руку татуировку – лагерный номер. Каждого наделяют именем и фамилией из числа уничтоженных. Дают им легенды, заставляют заучить явки. Они уже исхудавшие, поскольку их всё время держали на голодном пайке. И в апреле 1945-го их внедряют в семитысячный марш узников, которых немцы гнали из Дахау в Альпы.

В итоге они попадают к американцам, в лагерь для перемещенных лиц. Утверждают, что все их близкие родственники погибли, остались лишь дальние в других странах. Документов ни у кого нет, но американцы тщательно проверяют каждого, раздевают на медкомиссии. Разумеется, эта троица никаких подозрений не вызывает. Их выпускают под новыми именами – Парижа и Палкеса в США, Бреннера – в Австрию. Позже Палкес перебирается в Аргентину. Сначала они ложатся на дно – никаких связей друг с другом. Вживаются в обстановку. С 1957-го начинают потихоньку раскручиваться. 

По мере моего рассказа в глазах следователя возрастало удивление:

- И это всё вам честно выложил Бреннер?!

- Видите ли, многие детали стали мне ясны еще до «Ласточки» - особенно в Хофбройхаусе, когда я крутился неподалеку от столика, за которым сидели мои так называемые родственники. В их разговоре проскальзывали воспоминания – на это настраивала дата. Поэтому в общих чертах я верно прикинул картину их перерождения. Единственное, до чего не додумался, - так это до обрезания. Ну, а кроме того, во время моей словесной схватки с Бреннером у меня в руках был веский аргумент – пивная бутылка, занесенная над его головой. Жить каждый хочет.

- И чем же предосудительным они по-вашему занимались после 1957 года?

- Вот моя версия. Бесспорно, Пэрайсэр был главным – идейным вдохновителем и распорядителем кредитов. Где-то наверняка лежит, затаившись, его крупный банковский счет. Гостиница Бреннера, по-видимому, служила перевалочной базой, местом встреч, через которое осуществлялась связь с разными группами неонацистского толка, в первую очередь, из Германии. А у Палкеса была особая задача. Я понял это не сразу. Но, анализируя события, пришел к выводу: его лагерь – почти копия гитлерюгенда, где подросткам вбивали в голову идею об их исключительности и преимуществе над всеми. То есть готовили в Аргентине нечто вроде испаноязычного варианта нацизма, повторяющего гитлеровский. Меня подтолкнуло к такой мысли интервью с двумя инструкторами палкесовского лагеря: у них фамилии не испанского типа, а чисто немецкие. О том, что я имел дело не с безобидными бизнесменами, говорит тот факт, что в меня стреляли и взорвали «мерседес». Но вне зависимости от того, чем они занимались после войны, они должны были ответить за концлагерь, за уничтожение безвинных людей.

Следователь согласно кивнул:

- Оно, конечно, так. Но я предпочел бы суд. Я сторонник законных действий.

- Я тоже. Когда они разумны и обоснованны. И когда есть надежда, что в результате правосудие восторжествует. А если надежды нет, приходится искать другие пути. Позвольте напомнить вам одну, не такую уж давнюю историю. 1972 год. Мюнхен. Олимпиада. Группа террористов «Черный сентябрь» проникает в олимпийскую деревню, захватывает в заложники, а потом убивает делегацию одной из стран. Вопиющее преступление! Олимпиады были воссозданы именно как символ мира между народами. Чем надо было ответить? Немедленно остановить соревнования, отменить игры вообще, объявить международный розыск, поймать убийц и устроить показательный суд. Разве это сделали? Спортсмены продолжали бегать, прыгать, играть в футбол, как будто ничего не произошло. Шансы пострадавшей страны добиться правосудия были равны нулю. И тогда она поступила по-своему. Вы знаете, что это за страна и как она ответила террористам. 

Рувимчик задумчиво смотрел в окно. Стая птиц носилась по кругу, закручиваясь в спираль – наверное, с громкими криками, но в кабинете их не было слышно.

 - Если бы знать заранее, где затаился враг, кем он обернулся сегодня, за каким углом ждет... – его голос звучал глухо. – Если бы научиться распознавать ненависть по запаху... если бы...

Он повернулся ко мне:

- С сегодняшнего дня ваше положение меняется. Вы можете поселиться в гостинице, но покидать город вам запрещено. Будем ждать решения начальства.

До недорогого отельчика меня довезли. Очень скоро я заскучал по своему хилтону. Там три раза в день бесплатно кормили. А здесь пришлось перейти на двухразовое питание – из экономии. Каждые утро и вечер я обязан был докладывать дежурному по прокуратуре, что не сбежал. Знакомых нет, языка не знаю. Когда отдыхаешь, время летит быстро – не успел оглянуться, отпуск кончился. У меня сейчас тоже был своеобразный отпуск – рядом море, пляж и никаких ограничений. Но для меня время тянулось медленно; каждая минута, словно капля из не совсем плотно закрытого крана, долго собиралась с мыслями, набухала, наконец, шлепалась вниз, и потом надо было опять с мучительным напряжением ждать, пока появится следующая. На одиннадцатый день меня вызвали к следователю.

- Пойдем к шефу, - коротко сказал он.

Мы прошли узкий коридор с двумя поворотами, поднялись по узкой темной лестнице и вошли в комнату, неожиданно светлую, хотя и небольшую. Коренастый мужчина поднялся из-за стола нам навстречу.

- Рад познакомиться, - сказал он по-английски и пожал мою руку. – С большим интересом выслушал вашу повесть об Антоне. Знаете, один наш работник был по делам службы в Германии, попал в Бад Арользен и чисто случайно обнаружил там в двух списках фамилии, о которых рассказывал Антон. Бывают же такие совпадения! А вообще, я вас поздравляю! Мы установили, что вы действительно не имеете никакого отношения к происшествию в гостинице Римоним. Обыкновенный несчастный случай. Я должен извиниться за то. что мы вас задержали. Но вы понимаете...

- Конечно, конечно, - с полным пониманием кивнул я.

Шеф говорил серьезно и уловить какой-либо подтекст в его тоне было невозможно. Школа, с уважением подумал я.

Когда мы вышли, Рувимчик сказал:

- Ты свободный человек, Антон. Останься у нас. Насчет работы не волнуйся, мы тебя возьмем сразу.

- Спасибо, Анатолий. Я тебе благодарен. За всё. Остаться? Мне нравится ваша энергия, ваш оптимизм. И всё же... Я покинул Белоруссию, которую очень любил, потому что потерял там точку опоры. Я нырнул в Германию, а вынырнул в США. Хорошая страна, но я не почувствовал ее своей. Судьбе было угодно, чтобы я полюбил женщину совсем в другом краю. И теперь мое место будет там, где живет она. 

Мы расстались почти друзьями. Ожидая посадки в аэропорту Бен-Гурион, я поймал себя на том, что уже успел влюбиться в Перу. В ее неторопливый народ. В ее поразительное прошлое. В ее непредсказуемое будущее – может, видные лишь сверху линии Наски – это посадочная площадка? Которой еще не пользовались, но собираются, и скоро можно ожидать межпланетных визитов. И еще одна странная мысль взбудоражила мое воображение. Огромный американский материк, а цивилизации в течение веков возникали, гибли и опять возникали не где-нибудь на удобных равнинах, а здесь, высоко в горах, в самых сложных для жизни условиях. Почему? Будет над чем поразмыслить.