- Господи, помилуй рабов твоих, в рассеянии сущих на острове Тубабао.
Человек двинулся дальше по главной улице американской столицы, но мысли его были далеко, там - на маленьком филиппинском острове, в лагере русских беженцев, эвакуированных из Шанхая, куда приближалось пламя китайской гражданской войны. Путник начал терять силы, но при этом принялся еще усерднее молиться об умирающих в бывшем американском военном госпитале, о страждущих, об отчаявшихся, об изнывающих от голода, ураганов и тропических болезней. Человек подумал, что если сейчас, уже у подножия миниатюрно-игрушечного Капитолийского холма, показавшегося вдруг непреодолимой горной вершиной, он упадет, то вряд ли найдет в себе силы подняться. Но, к счастью, среди хлюпавшей под ногами земляной каши, он вновь ощутил бетонно-асфальтовую твердь.
Здесь, уже на 1-й стрит, его догнал, запыхавшийся, совершенно обескураженный профессор Николай Николаевич Александров:
- Владыко Иоанн, вы прямо по воде яко посуху. За вами не угнаться.
В голосе профессора угадывался акцент старого петербуржца. Александров был грузный, крупный человек, одетый в дорожный темно-серый костюм с накладными карманами. Он часто моргал, сопел и постоянно поправлял очки, пытаясь сохранить представительный вид. Он поспешил поднять над владыкой хлипкий складной зонтик, который был сейчас совершенно бесполезен.
Владыка перекрестил его и улыбнулся:
- Идемте, голубчик, у нас мало времени, нехорошо опаздывать. Нас наверняка ждут.
Александров покачал головой. Он не стал перечить архиепископу, но у него, знатока местных нравов, были сомнения на сей счет. Эти сомнения только усилились, когда монах и профессор подошли к дорическим колоннам приземистого по сравнению с соседним величественным Капитолием, но не лишенным античной изысканности трехэтажного здания Сената имени Рассела. Вокруг не было ни души. Только здесь на крыльце главного входа монах достал спрятанные под рясой туфли и обулся. Все-таки они были почти на самой вершине политического Олимпа планеты.
В фойе заспанный охранник с любопытством посмотрел на двух мокрых насквозь посетителей, словно выброшенных на берег со дна морского. И хотя в здание по старой американской традиции мог войти любой человек с улицы, страж порядка в этот раз особо внимательно и подозрительно проверял документы. А когда Александров из непромокаемого саквояжа все-таки выудил папку с приглашением на заседание сенатской комиссии по делам беженцев, только удивленно покачал головой.
Александров понял его жест.
- Зря мы сегодня пришли, - сказал профессор владыке, когда они стали подниматься по широкой мраморной лестнице. - Утром по местному радио объявили штормовое предупреждение, жителям рекомендовано не покидать свои дома. А американцы – люди законопослушные.
Монах и профессор долго ходили по пустым коридорам власти, стараясь не наследить мокрой обувью. На всех этажах стояла гулкая тишина. Все кабинеты были закрыты.
Наконец расстроенный Александров, давно снявший свой набухший от влаги пиджак, заметил:
- Пойду спрошу у охранника, где здесь можно просушить одежду?
Владыка кивнул, а сам продолжил обход бесконечных закоулков. Вдруг в углу скрипнула дверь и из нее вышел высокий, по-военному подтянутый мужчина лет сорока. Он был спортивного вида, но сильно прихрамывал и при каждом шаге лицо его искривлялось гримасой. Мужчина, стоя спиной к владыке Иоанну, достал связку ключей и открыл соседнюю массивную дверь, в которую уже стучались сегодняшние посетители. Вдруг почувствовав на себе чужой взгляд, он обернулся и застыл от изумления, увидев маленького мокрого человека с огромной всклокоченной бородой. Если бы не черное монашеское одеяние незнакомца и не ранняя осень за окном, то гостя можно было вполне принять за Санта Клауса. Подавив в себе желание рассмеяться, мужчина спросил:
- Могу ли я помочь вам, сэр?
- Наверное, можете, - сказал владыка Иоанн с сильным акцентом. Он улыбнулся с какой-то беспомощной и вместе с тем обезоруживающей улыбкой, и мужчине уже ничего не оставалось сделать, как пригласить его в кабинет.
Как выяснилось, профессор Александров был абсолютно прав. Никакого заседания комиссии Сената сегодня и быть не могло. И вообще, было очевидно, что теперь из-за смещения графика слушания о поправке к закону по квотам беженцев будут перенесены. Все это, напоив гостя горячим кофе, и объяснил хозяин кабинета - Джеф Уолкер, который оказался новым, только что назначенным помощником сенатора.
- На сколько перенесено? Никто не знает. Может на месяц, а может и на два, - пожал плечами Уолкер. – Но наверняка это произойдет только в новом финансовом году.
Впрочем, Джеф посоветовал не отчаиваться. Для Сената это и так реактивные скорости. Всего лишь пара месяцев.
- Некоторые поправки как привидения гуляют по здешним кабинетам годами! – улыбнулся чиновник.
Владыка не ответил, а только принялся считать вслух:
- Два месяца – это восемь с половиной недель. А значит, восемь человеческих жизней. А может и все шестнадцать!
- Почему восемь или шестнадцать? – вскинул брови Джеф.
- Еженедельно на Тубабао от тропической лихорадки умирают один-два человека. А если случится тайфун, то жертв может быть сотни или даже тысячи.
- Тубабао?! – переспросил мужчина.
- Это на Филиппинах. Провинция Самар. Не слыхали?
Мужчина усмехнулся:
- Не только слыхал, но даже оставил там часть себя…
- Как это?
Джеф закатил брючину по щиколотку и постучал по темно-серой, как кора дуба, голени. Послышался глухой деревянный звук.
- Протез. Нога осталась там, в джунглях, весной 45-го, после минометного обстрела японцев.
Они проговорили два часа. Джеф Уолкер угощал владыку Иоанна и присоединившегося к их беседе профессора Александрова домашними бутербродами, расспрашивал о Филиппинах, показывал семейные и фронтовые фотографии, рассказывал, как старые армейские друзья совершенно неожиданно нашли для него и его беременной жены уютное местечко в Вашингтоне. Потом, когда ненастье немного утихло, Джеф предложил подвести в город профессора и монаха. Владыку Иоанна, которого он, не зная как величать, называл запросто Джоном, Джеф подвез к самому дому - к маленькой квартирке рядом с епископальной церковью. Напоследок сказал:
- Джон, мне бы очень хотелось вам помочь. Но я здесь человек маленький. Максимум, что я могу сделать, это постараться проконтролировать, чтобы ваш вопрос случайно не выпал из повестки дня ближайшего заседания комиссии. Но даже если комиссия одобрит поправку, в Сенате ее могут легко положить под сукно. Каждый комитет пробивает свою повестку дня и вокруг каждой крутятся лоббисты. И я не знаю силы более могущественной здесь, чем эти незаметные люди в неброских костюмах с простыми фамилиями и безукоризненной вежливостью.
- В чем же их могущество? – поинтересовался архиепископ.
- За ними большие деньги. Очень большие.
- И неужели никто в Капитолии не может им противостоять?
Уолкер пожал плечами:
- Не знаю. Но в любом случае вам надо запастись терпением и… бумагой, чтобы каждый день бомбардировать всех законодателей запросами, справками и ходатайствами.
Владыка чуть приободрился и прищурился - на мокром ветровом стекле вдруг заиграли пробившиеся сквозь тучи солнечные лучи:
- О, наш профессор Александров – просто мастер эпистолярного жанра. Но сколько времени может занять эта переписка?
Джеф закатил глаза:
- Это только одному Богу известно.
- Значит, будем обращаться сразу к нему, - улыбнулся архиепископ и, поблагодарив водителя, вышел из машины.
Джеф, перед тем как тронуться с места, еще долго смотрел вслед этому чудаковатому маленькому человечку, вызвавшему у него неожиданную симпатию и даже жалость, как вызывает жалость любой наивный неудачник. Капитан морской пехоты Джеф Уолкер, прошедший сквозь ад боев на Гуаме и Мидуэе, был оптимистом по жизни, но сейчас, взвесив факты, он решил, что затея русского монаха обречена на провал в Вашингтоне.
А тем временем владыка Иоанн начал действовать. Начиная с 6 сентября, он стал ходить по кабинетам законодателей, по правительственным инстанциям, встречаться с журналистами. Он написал письма спикерам обеих Палат Конгресса, а также в Белый дом, в Госдепартамент. Кроме того обратился в международную организацию по делам беженцев при ООН (ИРО), добиваясь строительства на Филиппинах горного санатория для больных туберкулезом.
Во время съезда Восточно-американской епархии Русской зарубежной церкви, на который пришлось съездить в Нью-Йорк, владыка Иоанн подготовил послание политическим лидерам США, Канады, Австралии, Аргентины, Бразилии и Венесуэлы. В нем были такие строки:
«…Насельники лагеря находятся в полной неизвестности о своем будущем, в постоянной тревоге, страдая, кроме того, от местных климатических условий и стихийных бедствий. Около 80% переболело недавно, от перенесенных тропических болезней силы их истощаются. Внезапный тайфун может уничтожить все постройки лагеря и причинить неисчислимые бедствия его обитателям (…)
Мы, представители Русской Церкви за границей, послушные велениям своей совести, возвышаем свой голос и заявляем во всеуслышание, что приходит последний момент для помощи соотечественникам на острове Самаре. Просрочка каждого дня может оказаться роковой. Мы умоляем во имя Бога, еще древле рекшаго устами пророка Моисея: Возлюбите пришельца (Втор. 10, 19), просим обратить самое серьезное внимание на судьбу несчастных «cамарцев» и возможно скорее принять меры к переселению их туда, где они смогут не только найти приют, но и в значительной степени стать снова людьми, полезными обществу и своим семьям, и послужить стране, их приютившей».
А в Вашингтоне 16 сентября 1949 года владыка Иоанн вместе с профессором Александровым выступил на заседании сенатской комиссии. Это выступление произвело на законодателей весьма благоприятное впечатление. Но пока это было только впечатление. А время летело. И каждый день там, на Тубабао, каждое новое предательски ласковое дуновение ветерка, каждая новая обманчиво нежная капля дождя грозили обернуться беспощадным смертоносным ударом тайфуна. И вот тогда неутомимый монах - в комнате которого даже не было кровати, потому как, по воспоминаниям очевидцев, ночь он проводил с молитвой на устах, стоя на коленях или сидя в кресле - поставил перед собой цель побывать в офисе каждого сенатора, периодически организовывавшего личные встречи.
Он часами мог сидеть в приемных. Если не удавалось встретиться с самим законодателем, то владыка Иоанн обращался к руководителю его аппарата. Если и он не мог найти времени для беседы, то шел к секретарю. Если же и тот был занят, то оставляя свое письмо-ходатайство, архиепископ успевал перекинуться парой-тройкой фраз по существу дела с водителем, со стажерами в офисе, с почтальоном, с другими посетителями. Одни смотрели на него с искренним участием, другие – с безразличием, третьи - с плохо скрываемой неприязнью. Но последних было явное меньшинство, в то время как первых становилось все больше. Через месяц архиепископ знал уже по имен многих людей в огромном четырехугольнике сенатского здания-крепости, мог запросто заговорить о делах семейных с охраной или сотрудниками аппарата. Причем, владыка Иоанн все делал так искренно и непринужденно, что любой из его собеседников не сомневался: этот русский монах только затем и добрался сегодня сюда пешком, чтобы пожелать ему хорошего дня. И действительно, в момент такого разговора каждый случайный собеседник становился для владыки Иоанна самым дорогим, самым значимым человеком, будто перед ним оказывался сам президент Соединенных Штатов.
Секретарша, работавшая в офисе сенатской комиссии по делам беженцев, как-то заметила коллегам, что когда в приемную входит Mister Maksimovich, а так официально значилась фамилия монаха в документах, то у нее такое чувство, словно в комнату вдруг проникает солнечный свет через плотные темные шторы.
Владыка, обивавший пороги в правительственных учреждениях, никогда ничего не просил для себя и не жаловался на других. Но всегда был готов откликнуться на помощь другому человеку. Однажды, по совету местных репортеров, архиепископ записался на прием к одному молодому конгрессмену, который, в отличие от сенаторов, хоть и не имел касательства к голосованию в верхней палате парламента и вообще был на Капитолии человеком совсем новым, но через друзей-бизнесменов обладал особыми личными связями на Филиппинах, а следовательно, мог ускорить процесс иммиграции «русских самарцев». Аудиенция откладывалась, потому как никто не знал, заглянет ли в этом день конгрессмен после командировки сразу в офис или все-таки сначала заедет к себе домой. Владыка Иоанн вышел прогуляться по коридору и… пропал. А тем временем приехал хозяин офиса и, к всеобщему удивлению, сказал, что у него есть хорошие новости из Манилы для мистера Максимовича. Помощники сбились с ног, разыскивая русского монаха, но его будто след простыл.
Владыку обнаружили на заднем дворе, где он помогал менять проколотое автомобильное колесо водителю пикапа из местной обслуги. Пикап был старый, белый, большой, а шофер напротив молоденький, маленький, черный как смоль парнишка, видимо, еще совсем неопытный водитель. Видя, как он неловко управляется с ключами и домкратом, монах молча закатил рукава и принялся ему помогать.
Все это заметила отрывшая окно секретарша.
- Срочно поднимайтесь, мистер Максимович. Шеф сейчас в кабинете, но он уедет через минуту.
- Как же я уйду? - развел руками владыка Иоанн. - Ведь этот юноша сам не управится!
Когда конгрессмену доложили об этом эпизоде, он долго гортанно смеялся, обнажив свои белоснежные зубы и не выпуская при этом изо рта сигару. Но потом вдруг замолчал, насупился, будто небо перед грозой, резко поднялся и, расплющив окурок в пепельнице, нервно заходил по кабинету. Конгрессмен был под пулями в Нормандии в 1944-м и лично поднял свой батальон в атаку под шквальным пулеметным огнем немцем. В Арденнах, прикрывая отход разбитой бригады, он был тяжело ранен и за мужество в бою удостоился престижной военной медали «Серебряная звезда». Дома, на Юге, его встречали как героя. Но когда в родном городе на скамейку к нему неожиданно подсела пара чернокожих ребятишек, игравших поблизости и привлеченных видом яркой медали на его груди, он вдруг поднялся и, ничего не объясняя, быстро пошел, почти побежал прочь. Он испугался. Причем так сильно, как не пугался, может быть, никогда там, на фронте. Испугался, что кто-то из знакомых может увидеть его в компании негритянских детей. Конгрессмен никогда и никому не рассказывал об этом. Да и сейчас не рискнул бы обмолвиться об этом своим помощникам в своем кабинете. Но остановившись у окна и мельком глянув, как внизу катит колесо низкорослый, тщедушный на вид пожилой человечек в монашеской рясе, конгрессмен выпалил:
- Этот монах самый отчаянный парень, которого я встречал в своей жизни. И разрази меня гром, если я не помогу ему в его просьбе.
Зимой был готов первый проект закона, по которому русским беженцам позволялось переехать в США, но в документе упоминались только три тысячи двести человек, находящихся на Самаре.
- Но как же быть с шанхайцами, оставшимися в Тяньцине, Гонконге, на Формозе..? - всплеснул руками Иоанн в разговоре с Джефом Уолкером.
- Ну, знаете, вы хотите невозможного, - возразил помощник сенатора и по лицу его пробежала тень обиды.
Владыка поспешил извиниться:
- Джеф, я каждый день благодарю Бога за встречу с вами. Вы необыкновенно щедрый, смелый и умный человек. Но в одном вы ошибаетесь…
Уолкер приподнял брови и монах поспешил ответить на этот немой вопрос:
- Вы ошибаетесь, когда категорически судите, что возможно, а что нет в этом мире. Ибо милосердие Божие не знает границ.
…После 15 часов непрерывной дискуссии переработанный законопроект, с учетом новых поправок, был все-таки утвержден Сенатом Соединенных Штатов Америки. Голосование состоялось на Страстной седмице, в Великую среду 1950 года. А уже на следующий день, в Чистый четверг, новый закон подписал президент США. Минуло еще 10 месяцев, прежде чем в гавань Сан-Франциско 25 января 1951 года вошел лайнер «Генерал В.-Дж. Хаан», на котором прибыла первая группа многострадальных русских беженцев с Филиппин. Это было событие для города. Новых иммигрантов встречали не только, как полагается, чиновники федеральных служб, но и местные репортеры, политики, лидеры общественных организаций. И среди тех, кто смог первым подняться на борт ставшего на якорь судна, был архиепископ Иоанн.
А этому большому событию предшествовало другое, внешне совсем незаметное и скромное, происшедшее в часовне Епископальной церкви Вашингтона. Служба в арендованной православным приходом часовне уже закончилась, прихожане разошлись, когда владыка Иоанн увидел стоящих у входа Джефа Уолкера и его жену Маргарет. На руках они держали крепко спеленутого спящего младенца. Архиепископ, закрыв двери алтаря, поспешил к ним.
- О, я вижу у вас в семье долгожданное прибавление! Очень рад за вас.
Джеф смущенно улыбнулся.
- Мы назвали сына Джоном в честь вас и хотели бы, чтобы вы стали его крестным отцом.
Сына Джефа и Джессики крестили именем Иоанн в этом новом приходе, основанном владыкой Иоанном. Вскоре архиепископ покинул американскую столицу. Дальше путь его служения лежал в Калифорнию, затем в Европу, потом снова в Сан-Франциско, где после его смерти мощи святителя стали предметом поклонения для православных христиан со всего мира.
А приход, основанный архиепископом Иоанном в Вашингтоне, и сейчас живет и здравствует. В квартале от 16-й улицы, которую еще называют «улицей церквей» и которая упирается прямо в Белый дом, прихожане за десятилетия, собирая по доллару, построили кафедральный собор Русской православной церкви за рубежом в честь Иоанна Предтечи. У входа в него есть надпись: приход основан святителем Шанхайским и Сан-Францисским Иоанном. Местная православная община чтит владыку Иоанна как своего заступника и небесного покровителя. А нынешний настоятель собора протоиерей Виктор Потапов как-то сказал: «Это не наш – это его приход». Верующие люди считают чудом то, что удалось сделать владыке для русских беженцев тогда, в 1949-м, в Вашингтоне. Скептики полагают, что архиепископ просто удачно оказался в нужном месте – на Капитолии и в нужное время – когда в Сенате шли бурные дебаты о новой иммиграционной политике с учетом новых послевоенных реалий. Но факт остается фактом. Этот безденежный монах, ходивший когда-то по Шанхаю и Парижу босиком, всякий раз отдавая свою обувь нищим и устраивая местных бездомных ребятишек в приюты, этот, казалось бы, далекий от политики чудаковатый человек с вечно всклокоченной бородой и лучистым, мягким, но при этом каким-то абсолютно бесстрашным взглядом, оказался самым удачливым «русским лоббистом» за все время существования Капитолия. Почему? А об этом уж, любезный читатель, суди сам.
Добавить комментарий