Ему позировали Михаил Барышников и Иосиф Бродский, Петр Вайль и Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий и американский поэт Аллен Гинзберг, Сергей Довлатов, Булат Окуджава, Дюк Эллингтон, Милош Форман... Мы беседовали с фотохудожником Леонидом Лубяницким в его квартире-мастерской в Верхнем Манхэттене.
-Леонид, наше интервью проходит в канун 90-летнего юбилея Булата Шалвовича Окуджавы. Вы встречались и общались с ним в Нью-Йорке в 1990 году. На сделанном вами портрете он не очень, я бы сказал, жизнерадостен. Предвидел скорый крах Союза и связанные с ним беды?..
— Он вообще был грустный человек. Давно замечено, что во многой мудрости много печали. А то, что он был не просто исключительно умён, но и, по большому счету, мудр — знают все, кто с ним общался. Он был совестью нашего поколения. Возможно, вы не знаете, что он был первый, кто сдал свой партбилет. (Не путать с Марком Захаровым, предавшим свой партбилет огню на глазах миллионов телезрителей — В.Н.). Ну а как модель он вполне меня устраивал: был мягок, послушен...
— Остальное, как говорил Есенин, в моих стихах, то есть в вашем портрете Окуджавы, да? По приезде в США вы пару лет ассистировали знаменитому американскому фотомастеру Ричарду Аведону. Можете назвать его своим учителем?
— Я начал снимать в 6 лет. Думаю, господин Аведон взял фотоаппарат в руки позже, чем я (смеется). А первым и главным моим учителем был отец, профессиональный фотограф. Он умер, когда мне исполнилось 17; на следующий после похорон день я пошел работать в фотоателье — к тому времени я уже был профессионалом.
— Ну а что все-таки дала вам работа с Аведоном?
— Для меня это была школа бизнеса в фотографии. Как говорит один мой коллега, навести на фокус — не фокус, а вот получить в результате этого деньги — действительно, фокус (смеется).
— В Интернете мне попалась «жалоба» Михаила Барышникова: одержимым фотографией он стал благодаря вам...
— Году в 79-м Миша собирался в путешествие в Таиланд. И просит меня:
— Купи мне, рыжий, (так меня звали друзья. От этой рыжины, как видишь, ничего не осталось) какую-нибудь камеру. Я купил ему «Никон» с тремя объективами и полутора десятками катушек пленки. Показал ему, как ее заряжать-разряжать, наводить на фокус, определять выдержку. И напутствую его:
— Снимай как можно больше, приедешь — покажи мне материал.
У него оказался потрясающий глаз! Я заметил, что многие балетные люди — хорошие фотографы. Позже он начал заниматься фотографией более осмысленно, я свои знания с удовольствием передавал ему. Лет 7-8 назад он уже сам купил себе камеру, но не пленочную, а диджитал. И стал ею снимать. Возможности электронной камеры потрясающие: терпимость к недостатку света и тому подобное.
С этой-то камерой Миша отправился в новое путешествие — в Доминиканскую республику, где у него, как известно, есть дом. Он сделал серию фотоснимков доминиканских танцев, пригласил меня их посмотреть. Это были потрясающие работы: мгновения схвачены точно, как у стрелка. В одном-двух случаях он засомневался: «Мне кажется, здесь не тот цвет». Я пояснил, что при передаче движения цвет как таковой не имеет значения, потому что имеет место фантасмагория цвета. Миша, человек непафосный, принялся надо мной подшучивать:
— Фантасмагория, фантасмагория!..
Я — ему:
— Сиди, молчи и слушай старших! (Он ровно на десять лет моложе меня.)
Потом Барышников решил сделать свою первую выставку фотографий и вновь обратился ко мне за помощью. Я согласился, но при одном условии — не обижаться на отбраковку его снимков. Мы принялись отсматривать его негативы. Моя работа продолжалась несколько месяцев, с негативов сделали отпечатки, которые я обработал композиционно, сделал, выражаясь профессионально, крок или крокинг.
— Что это такое, Леонид, поясните, пожалуйста.
— Ну, это обрезание, только не в традиционном смысле (смеется). Вы имеете большую картинку, надо ее обрезать так, чтобы получилась лучшая композиция — это и есть крок. Я подготовил около ста картинок, принес их Михаилу. Для выставки мы отобрали тридцать. Получилась первая очень компактная выставка фоторабот Михаила Барышникова. Она прошла в Сохо, в 2007 году, и имела большой успех. Прошло 5-6 лет, Михаил сделал громадные успехи в фотографии, прошла его вторая выставка — авангардного балета, ее я тоже помогал ему готовить. Это были уже, я бы сказал, матерые работы...
— Леонид, скажу честно: я не знал, что автором всемирно известного фото Высоцкого с гитарой являетесь вы. Коротко: как проходила та, можно сказать, историческая съемка?
— В 1975 году я в первый раз оказался в Париже — меня командировал журнал «Тайм». Марина, Володя и я встретились, я сделал их фотографию. Через полгода Володя приехал в Нью-Йорк и пришел ко мне в студию:
— Старик, я записываю в Канаде пластинку, мне на конверт нужна фотография...
Я провел фотосессию, и наряду с той известной фотографией, о которой ты знаешь, сделал и цветной портрет Володи. К сожалению, у артдиректора канадского проекта были свои идеи: на конверт он поместил цветное фото. А черно-белое у меня попросил журнал «Америка», где оно и было опубликовано.
— У вас есть тот номер журнала «Америка»?
— К сожалению, нет. Если поможете достать его — буду весьма благодарен.
Кстати, гонорар от «Америки» я тогда получил. А вообще я работал здесь для 22 журналов, занимался модой, рекламой — счета за квартиру, студию приходят ведь регулярно, каждый месяц. Моя студия находилась в центре Манхэттена: на углу 6-й авеню и 38-й улицы. Именно там я и сделал знаменитое фото Высоцкого.
Когда он умер, посыпались просьбы: напечатай эту фотографию! А печатаю черно-белые снимки с негатива я сам. Идите сюда (ведет меня в комнату с завешенными черными портьерами окнами. Здесь — небольшой творческий бардак: на полках — множество конвертов, по-видимому, с фотографиями, у окна — стол с нависшим над ним огромным увеличителем). С помощью этого монстра я и увеличиваю черно-белые негативы.
С оригинального портрета Высоцкого мне сделали две тысячи постеров, то есть копий. Я пробовал печатать их в 25 типографиях Нью-Йорка, пока не нашел лучшую. Постеры я не продавал — дарил друзьям. Почему дарил? Потому что постеры — не в русской культуре. Русские не понимают: как это — покупать фотографию?
Что произошло потом? Какие-то шустрики из России, тогда еще Советского Союза, сделали с постера репродукцию и растиражировали фотографию Высоцкого миллионами экземпляров! Репродукция — это далеко не оригинал, согласны? Тем не менее в нынешней России и странах бывшего Союза мой фотопортрет Высоцкого, пожалуй, самый известный.
Мне рассказывали мои друзья, что один из московских фотографов, не буду называть его фамилии, выдает мою работу за свою.
— Ну, это уж совсем по-советски. Расскажите что-нибудь веселенькое, Леонид.
— Расскажу вам одну леденящую душу историю (смеется). Звонит мне как-то старушка, «из раньшего времени», как говорил Остап Ибрагимович.
— Вы господин Лубяницкий? Я была на вашей выставке, — начала она петь дифирамбы. Я ее поблагодарил, она продолжает:
— Вы случайно не снимали Адольфа Гитлера?
Я подумал: эту мистификацию друзья устроили и в тон ей отвечаю:
— Нет, а вот Александра Македонского снимал.
И что, вы думаете, ответила она?
— Как жаль! У него были такие выразительные глаза...
У него, действительно, были, как у аляскинской лайки, породы хаски, голубые глаза.
— Вернемся, Леонид, к цвету. Вокруг нас множество сделанных вами портретов и знаменитостей, и не только. Все они — черно-белые. Это ваш принцип — не делать цветных портретов?
— Цвет я знаю очень хорошо. Когда не существовало диджитал (digital — цифровой) фотографии, вы были в плену пленки: какой цвет она даст, тем вы и довольствуетесь. На самом деле цвет можно тянуть, чем я довольно много занимался, начиная еще с Ленинграда. Папа мне объяснил, как регулировать цвет. Но чтобы напечатать одну цветную картинку, надо возиться с ней не меньше недели. Это каторжная работа! В «Тайме» я пересекся с величайшим фотографом — Эрнстом Хаасом. Он — настоящий исследователь цветной фотографии, с его работами ваши читатели без труда могут ознакомиться.
— Можно ли понять, Леонид, что цвет для портрета не столь важен, как для фотографий природы и тому подобное?
— Я бы сформулировал так: цвет для портрета — отвлекающий фактор. Вы, конечно, знаете художника Василия Кандинского? Он написал замечательный труд: «О духовном цвете». Цвет для морковки, овощей и тому подобное — замечательно, для портрета, как я уже сказал — отвлекающий фактор. За годы жизни в Америке — а я здесь уже больше сорока лет — я посетил около 5 тысяч выставок. И когда я покидал выставки цветных фотографий, я ничего из увиденного вспомнить не мог! На этом прервем мою лекцию, боюсь, ваши читатели на этом месте могут заснуть (смеется).
— Ну а представительницы высокой моды в вашей жизни и творчестве присутствовали?
— Моду я снимал довольно много. Мой съемочный день стоил примерно 50 тысяч долларов — это, согласитесь, огромные деньги. Но вы должны заплатить гонорар модели, гримеру, парикмахеру, ассистенту и так далее. Надо всех кормить, оплачивать проезд. Единственный человек, ответственный за все, — фотограф. После съемки, а она продолжалась 10-12 часов, все ее участники хватали в зубы чеки, подтягивали галстуки, оскаливали зубы и — ауфвидерзеен.
А фотограф должен отправить в лабораторию цветной негатив, через три часа получить оттуда клип-тест, сделать коррекцию времени проявки негатива, и утром отнести готовые снимки в рекламное агентство.
— Как происходит работа с фотомоделью?
— Принцип моей работы простой: я даю возможность портретируемому двигаться, разговаривать. Мое подсознание при этом регистрирует такие вещи, в которых сознание не участвует. Есть такое понятие: библиотека ощущений. Снимая человека, я пытаюсь найти тему интересного нам обоим разговора. Мне важна реакция человека на какое–то сообщение. Когда человек тебе доверяет, работа идет быстро. А бывает и так: между тобой и фотомоделью встает невидимая психологическая стена, и пока ее не разрушишь — ничего хорошего от своей работы, то есть фотопортрета, не жди. Приведу один пример: как–то снимал я известного итальянского режиссера Бернардо Бертолуччи. Человек он, как я успел заметить, очень застенчивый и к тому же сдержанный. Мы перекинулись двумя–тремя словами — по итальянски, конечно. Я неплохо выучил его во время ожидания под Римом визы для въезда в Америку. Бернардо мой итальянский очень обрадовал, он–то и стал ключиком к беседе. А совсем растопила лед настороженности Бертолуччи наша беседа о самом дорогом для него — кино. Я оказался большим поклонником именно Бертолуччи!
— Вы получали какие-нибудь награды за свои работы?
— Дело в том, что в групповщине я не замечен (смеется). Меня не интересуют разные фотоклубы — а их много, ни в какой конкурентной борьбе я не участвую, поэтому наград, которым грош цена, не получаю. Впрочем, в течение трех лет я получал грамоты «Нью-Йоркского клуба рекламы» (The Advertising Club of New York) за лучшую проведенную рекламную кампанию. Благодаря этой кампании мы вытащили из могилы журнал «Вог», который умирал, и раскрутили его тираж до 5 миллионов экземпляров.
— Ваши авторские права нарушались когда-нибудь?
— А как же без этого? Вот одна история. До определенного времени обложки журнала «Тайм» были рисованные — с фотографий «Человеков года». Однажды художник Борис Шаляпин, сын Федора Ивановича, сделал рисунок «Человека года», в котором я узнал свою фотографию, точную ее копию. Мой адвокат сказал, что может отсудить у «Тайма» тысяч 25, но отсоветовал обострять ситуацию — получилось бы себе дороже. Редакция «Тайма» написала мне извинительное письмо, заплатила какие-то деньги, мы пожали друг другу руки и расстались друзьями.
Что касается моей личной жизни — поговорим об этом в следующий раз...
Добавить комментарий