Борис Наумович Голубицкий родился 24 ноября 1944 года в Курске. В 1968 году окончил режиссерский факультет Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии (мастерская М. В. Сулимова). В 1968—1970 гг. — режиссер Куйбышевского государственного драматического театра им. М. Горького. В 1970—1973 гг. — режиссер Ростовского театра драмы им. М. Горького. В 1973—1983 гг. — режиссер Липецкого государственного академического театра им. Л. Н. Толстого. В 1987—2012 гг. — главный режиссер и художественный руководитель Орловского государственного академического театра им. И. С. Тургенева. В 1991—1996 гг. — Секретарь Правления Союза Театральных деятелей России. Заслуженный деятель искусств Российской Федерации (1995 г.).
— Борис Наумович, вы ведь были одним из самых молодых студентов Ленинградского театрального института? Следовательно, рано пришли к пониманию того, что ваше предназначение — театр. Это, возможно, связано с детскими впечатлениями?
— У мальчишек послевоенного поколения выбор пути был не слишком разнообразным. Кто не хотел идти в бандиты или спиваться, шел в спорт или в художественную самодеятельность. Я с детского сада "выступал": стоя на стуле, читал заученные с голоса стихи. Меня показывали — вот, мол, читать ещё не умеет, а стихи наизусть шпарит.
Единственным источником художественной информации было радио. Как раз над моей кроватью висела эта черная тарелка. Никто его, кроме меня, не слушал. А передавали спектакли — театр у микрофона. Я их все знал наизусть. В комнате собиралось довольно много народу, вечерами все старались держаться вместе, поближе друг к другу, сидели, разговаривали, пили чай. А я залезал босыми ногами на спинку кровати и, прижав ухо к репродуктору, слушал свой Театр. В основном это были спектакли МХАТа с великими стариками, чьих имен я не знал, а голоса узнавал сразу. Потом узнал и имена: Качалов, Хмелев, Книппер-Чехова. Они меня завораживали.
В школьные годы начал ставить спектакли во дворе дома. Вешали на веревку простыню — занавес — и играли разные маленькие сюжеты, сами их придумывали. Взрослые приходили со своими сидениями, покупали билеты, которые мы изготавливали, смотрели и аплодировали. Успех бывал огромный. На собранные деньги покупали сладости и делили их между участниками. С четвертого класса начал ходить в драмкружок Дома пионеров. Там мне указали на дефект речи — картавил. Сказали, если исправишь, будешь играть роль. Сам разыскал логопеда и занимался с ним, пока не научился. Осенью пришел и получил роль. Так что с Театром, можно сказать, родился. Кстати, роддом в Курске помещался в доме графа Волкенштейна, у которого крепостным был Михаил Щепкин. Его-то тень и осенила меня при рождении. Я потом много чего в честь Щепкина сделал.
— Ваше решение поступить в театральный вуз на режиссерскую специальность было делом почти безнадежным — ведь вам и восемнадцати лет не было, когда вы сдавали экзамены. А в то время стаж работы требовался для зачисления, как известно.
— Да, именно по этой причине я не попал в 1962 году на режиссерский курс Георгия Александровича Товстоногова. В театральном мире Ленинграда, да и всей страны, он был в то время непререкаемым авторитетом и лишь благодаря его помощи и содействию все эти формальные требования мне не помешали. Георгий Александрович практически за руку привел меня в институт в следующем году. Мне даже не пришлось сдавать дополнительные испытания по творческой направленности. Я был зачислен на курс Мара Владимировича Сулимова, бывшего в то время художественным руководителем театра им. Комиссаржевской.
Этот день мне запомнился на всю жизнь. Параллельные Литейный и Моховую соединяет дуга улицы Белинского, в шестидесятые годы прошлого века по ней ходил юркий трамвай. У Моховой не было остановки. И вот, когда я ехал на нем в институт посмотреть списки принятых, трамвай почему-то замешкался у перекрестка с Моховой и неожиданно, как будто специально для меня, распахнул двери. Я выскочил, подошел и — в списках значился!
Перипетии моего поступления, несколько ярких эпизодов, связанных с учебой, я описал в статье, опубликованной в сборнике "Режиссерская школа Сулимова". Его подготовило издательство Санкт-Петербургской Академии театрального искусства к 100-летию Учителя. Замечательно, что о Маре Владимировиче помнят, более того — приходит подлинное понимание его уникального вклада в театральную культуру.
— В этой статье вы называете ваших сокурсников, многие из которых достигли профессиональных высот, стали известными деятелями театра…
— Наш курс, безусловно, интересный. Мы были очень разные, непросто выстраивались отношения. Сложный период был тогда у Мара Владимировича — он ушел из театра им. Комиссаржевской, очень переживал по этому поводу. Возможно именно мы стали для него своего рода отдушиной: он выкладывался, стараясь донести до нас все, что знал и понимал в профессии режиссера. Главное — он научил нас постоянно учиться, впитывать знания, развиваться. И мы, как могли, старались соответствовать. То, что давал нам Мар Владимирович, другие талантливые преподаватели, попадало на благодатную почву. Многим из нас удалось пронести вот эту окрыленность, неуспокоенность через всю жизнь. Достаточно посмотреть на творческий путь моих однокурсников: Леонида Эйдлина, Виктора Аристова, Владислава Пази, Юрия Григорьяна, Руслана Хакишева, Ирины Далиненко, Виталия Меньших…
— Сам город, его улицы, дворы тоже давали свои уроки?
— Это особая, очень важная для меня тема. Институт расположен на Моховой улице, одной из старейших. Когда я учился, она была не заасфальтированной, а мощеной брусчаткой. И по этой брусчатке вышагивали будущие гении. В доме 34 и напротив в доме 35, где был учебный театр, одновременно собирался весь цвет театра: Товстоногов, Вивьен, Акимов, Зон, Райкин, Меркурьев, Музиль, Сулимов и многие-многие другие. В Большом зале филармонии можно было услышать выступление оркестра Мравинского, в театрах работали выдающиеся актеры. Приоткрылся железный занавес, и мы могли видеть лучшие зарубежные спектакли. Каждый вечер приходилось выбирать куда пойти. А в свободный вечер можно было просто побродить по улицам и набережным Великого Города. У меня из этих прогулок даже родилась статья "Три дороги Родиона Раскольникова", напечатанная в одном из столичных журналов. И навсегда сохранилась любовь к классике.
— А с будущей женой — Ольгой Михайловной Нестеровой Ленинград-Петербург познакомил?
— Нет, познакомились мы раньше, в Курске, в том самом Дворце пионеров. А поженились в Ленинграде, когда я учился на третьем курсе. Оля, кстати, тоже училась на Моховой, только в центре Москвы, где находится ее университет. Окончила с отличием филологический факультет. С Васильевского острова, из ЗАГСа, мы шли пешком — не было денег на трамвай. И были веселы и счастливы. До сих пор отмечаем 30-го числа каждый месяц нашей совместной жизни...
— Вы один из тех студентов, которые проявили себя уже в годы учебы. Наверное, была возможность остаться в Ленинграде, вы же обратили на себя внимание интересными постановками еще в студенческие годы?
— Это давно очень было… Но о каких-то успехах и сейчас вспомнить приятно. На третьем курсе, выполняя задание инсценировать советский рассказ, я взялся за загадочного Андрея Платонова. Несмотря на то, что к нему тогда неоднозначно относились, да и сложный он автор для театра, моя "Жена машиниста" с Иваном Краско и Варей Шебалиной была хорошо принята. Я стал победителем Ленинградского смотра работ молодых режиссеров, Юрий Толубеев вручал мне диплом. А Мар Владимирович, который в это время работал на Ленинградском телевидении, снял телеверсию. Даже шла речь о возможном переносе этого спектакля в один из театров Ленинграда, в театр имени В.Ф. Комиссаржевской конкретно.
— Но вас надежно захватили эти платоновские пространства?
— Захватили, причем надолго. К слову, и распределение после учебы никто не отменял. Так что мы, хотя и не без сожаления покидали Ленинград, но с надеждой на интересную работу. Я был воодушевлен успехом моего дипломного спектакля в Калининградском театре. Это была ранняя комедия Эдурадо де Филиппо "Человек и джентльмен". Меня приглашали туда работать, квартиру обещали, жене работу. Подарком было из ряда вон выходящее событие: на премьеру прилетел сам Сулимов.
— Но от «балтийского сценария» вы отказались и совершили долгое путешествие от берегов Невы к берегам Волги.
— Да, мы поехали в Куйбышев. Местом моей работы стал прославленный театр имени Горького, который прислал на меня персональную заявку. Соблазнил главный режиссер П.Л.Монастырский возможностью поставить "Доходное место" А.Островского. В спектакле были заняты Юрий Демич — Жадов, это была его первая большая роль, его отец Александр Иванович Демич, игравший Вышневского, Николай Засухин — Юсов, Валерий Никитин — Белогубов, Жанна Романенко (Надеждина) дебютировала в роли Юленьки, а Любовь Альбицкая сыграла Полину. Состав был первоклассный. И все же — мы с главным режиссером оказались разных "групп крови". Он не принимал никаких "новшеств", а я был полон ими. Меня очень поддержали молодые актеры и зрители. Но — конфликт нарастал. Я поставил там еще несколько спектаклей, и после гастролей в Москве и Ленинграде ушел из этого театра. Кстати, там начал педагогическую деятельность, к которой всегда тянулся.
— Какой была атмосфера в провинциальных театрах того времени, их коснулись перемены, затронули новые веяния?
— Далеко не всегда было интересно работать. Это был конец 60-х. Театры только начинали поворачиваться к новому содержанию. Так, приходилось бороться, например, даже за то, чтобы Жадова, молодого человека, играл бы молодой артист. Это сейчас так очевидно, а тогда... Таганка, Эфрос, Современник, Товстоногов — это все в Москве и Ленинграде. А в провинции совсем другой расклад. И мы, молодые режиссеры, с кровью боролись за перемены.
А потом меня пригласил театр имени Горького в Ростове-на-Дону. Здесь дышалось легче, чем в Самаре. Но проблемы были почти что те же. Сильные маститые старики, еле оперившаяся молодежь. К тому же Ростов, мне казалось, был тогда нетеатральным городом — Ростов-папа. Способ игры — всегда на зал, всегда на себя тащить одеяло. Никакого партнерства, никакого общения. А нас учили по-другому, совсем по-другому.
И тем не менее, я поставил за три года несколько очень принципиальных спектаклей, подружился с актерами старшего поколения, на них делал ставку. На мне лежала современная тема, особенно дорожу своими постановками пьес Алексея Арбузова. "Сказки Старого Арбата" и комедия "В этом милом старом доме". В моих спектаклях дебютировала молодая Елена Прудникова, будущая Катя в фильме "Два капитана". Молодой Игорь Богодух входил в силу у меня.
Запомнилась постановка пьесы Макаенка "Таблетку под язык", это была "сельская тематика. В спектакле были заняты легендарные старики — Петр Лобода и Виллиан Шатуновский. А молодой, но уже очень популярный Борис Казинец блестяще играл эпизод "руководящее лицо". Он распекал колхозное руководство, а уходя со сцены, каждому барственно пожимал руку и говорил:"До свиданья, товарищи!" Этот уход и рукопожатие были так узнаваемы, всегда зрители награждали его аплодисментами. На сдачу спектакля явилось на худсовет руководящее лицо от культуры. Его выступление было последним. Положительно оценив всю работу театра, он категорически потребовал исключить эпизод "с руководящим лицом" из спектакля как абсолютно нежизненный. После чего со словами "До свиданья, товарищи!" подошел к каждому из членов худсовета и пожал им руки — точь- в-точь как персонаж Бориса Казинца. Когда он вышел, обомлевший худсовет несколько мгновений безмолствовал, а потом разразился гомерическим хохотом: с юмором в Ростове всегда было все в порядке. Ничего менять в сцене я не стал, и Борис играл свой "недружеский шарж" по-прежнему, с убойной силой обличения советских чинуш.
А параллельно я работал в народном театре, поставил "Золотую карету" Леонида Леонова, очень важная для меня была постановка. И однажды сам сыграл слепого Тимошу, главную роль. Это был единственный случай моей актерской деятельности. Больше не играл никогда — разные профессии. Режиссер Геннадий Тростянецкий начинал у меня в самодеятельном коллективе, я помогал ему и в институт поступить в Ленинграде. И все же из Ростова пришлось уходить.
— Вы получили приглашение в Липецк?
— Да, и десять лет в Липецком театре были поистине счастливыми. Я поставил больше двадцати спектаклей, многие стали заметными не только в городе. Моноспектакль молодого актера Александра Тихого "Сон смешного человека" по Достоевскому был показан в Москве, и в Ленинграде, во многих городах. О нем писали в книгах и монографиях по творчеству Ф.М. Достоевского. А "На бойком месте" Островского получил на фестивале в Костроме семь победных дипломов. Ленинградское телевидение сняло его во время гастролей и показывало много раз. По тем временам это был революционный спектакль. Не изменив ни строчки автора, я поменял все ритмы и характеры, по-другому раскрыл взаимоотношения персонажей и финал истории. Суть дела сводилась к тому, что это была бойко скачущая тройка, но только — на месте. На бойком — да, но на месте! Смысл вещи прояснялся и резко отличался от традиционного: куда ж несешься ты? И ответ был — на месте. Это был 1978 год.
Большим событием для меня стала постановка "Последнего срока" Распутина, где прекрасно сыграла роль старухи сорокалетняя актриса Зинаида Горячева, а текст от автора звучал в исполнении Бориса Петровича Чиркова, с которым я познакомился во время стажировки в театре имени Гоголя. Спектакль шел много лет, как и "Бойкое место", с неизменным зрительским вниманием. И еще надо сказать о постановке пьесы Иона Друце "Возвращение на круги своя" о последних днях Льва Николаевича Толстого. Его с потрясающей внутренней силой играл Михаил Соболев, особенно запомнилось — играли на станции Астапово, в двух шагах от последнего пристанища великого старца. После этого спектакля театру было присвоено имя Льва Толстого, я очень горжусь, что способствовал такому хорошему делу. Идеи Толстого были мне близки во многом.
— Могли бы назвать театрального деятеля, оказавшего наиболее сильное влияние на ваше творчество?
— Анатолий Васильевич Эфрос, вне всякого сомнения. Я познакомился с ним во время двухгодичной стажировке в Москве. Я был его последним стажером в театре на Малой Бронной и должен был провести с ним два года. Но в апреле 1984-го он ушел главным на Таганку, и ему не разрешили взять с собой стажера. Таким образом, я был рядом с ним всего несколько месяцев, но это было незабываемо. Кроме репетиций в театре, где он ставил пьесу Игнатия Дворецкого "Директор театра", я посещал его занятия с режиссерским курсом ГИТИСа, присутствовал на лаборатории режиссеров под его руководством, бывал на его творческих встречах и публичных выступлениях в Москве и Ленинграде.
В 2015 году ему исполнилось бы 90. Недавно в Москве, на заседании комиссии по драматическим театрам при Секретариате СТД России, членом которой я являюсь, подняли вопрос — как отметить эту дату? Я рассказал, что уже провел беседы о тургеневских постановках Эфроса — в Москве и в Орле. Это очень одобрительно было принято, и мне поручили провести цикл таких бесед в разных городах страны. Мне есть что рассказать об этом потрясающем художнике и человеке. Его имя нигде не увековечено, а он был эпохой для театра. Конечно, есть его книги, но, по справедливости, должен быть театр его имени. Если говорить коротко, А.В.Эфрос — мой идеал художника. И еще: я считаю себя его учеником, хоть и не учился у него буквально.
— В Липецке для вас лично все складывалось наилучшим образом, почему же вы решили приехать в Орел?
— Это был 1987 год. Все мы ждали перемен, надеялись на них. Мой театр успешно гастролировал в Москве на сцене Малого Театра СССР — так он тогда назывался. Я стал получать интересные и лестные предложения от разных городов возглавить театры. Уже не ставились во главу угла вопросы моей партийности (вернее беспартийности) и национальности, как это было еще недавно. Среди них особенно заманчивыми были два: создать новый театр в городе Тольятти и возглавить драматический театр в Орле. В последнем положение было очень непростым — театр переживал упадок, кризис. Я знал об этом не понаслышке — приходилось бывать в Орле на гастролях, общаться с актерами, местной интеллигенцией.
Надо сказать, что Орел был для нас с Ольгой Михайловной близким городом, мы ведь родились и выросли в Курске. Спасское-Лутовиново я помнил и любил с детских лет. Имя Тургенева для нас много значило. Но все было не так просто: предыдущий главреж, между прочим, сбежал, не проработав и сезона. Репертуара не оказалось, поскольку старые спектакли списали, а новые не поставили. Труппа находилась в состоянии непрекращающейся склоки и непримиримой вражды всех со всеми. Процветало пьянство, особенно среди ведущих артистов.
И то, что нам, при поддержке всех, кому в Орле небезразлично было доброе имя театра, удалось сделать, меня радует и до сего дня: все это было не напрасно. Мы чувствовали поддержку и понимание у интеллигенции и очень благодарны всем любителя театра. Вспоминаю незабываемую встречу в музее Грановского, на которой мы с Ольгой Михайловной впервые поделились развернутой, долгосрочной программой действий по возрождению театра. Мы почувствовали тогда, что наши планы поняты, приняты и от нас ждут реальных дел. И постепенно наш театр и стал тем самым Тургеневским домом, который мы хотели построить.
В этой связи не могу не вспомнить о созданном нами музее истории орловской сцены — одном из самых дорогих мест, с которым связано преображение театра. Там собрано множество уникальных материалов, и было очень радостно, когда съехавшиеся к нам со всей страны директора театральных музеев, признали его лучшим в России. В нем был еще и действующий театр: мы воссоздали сцену первого орловского театра, основанного графом Сергеем Михайловичем Каменским в 1815 году. В этом "театре Каменского" мы показывали спектакли по произведениям великих земляков: Тургенева, Лескова, Андреева, Писарева. Обращаясь к истокам, театр осознавал и возвращал свое достоинство.
— А начиналось все с "Мандата" Николая Эрдмана?
— Можно сказать и так. Эту великую пьесу, созвучную новому времени, мы поставили первыми в России. Мы много чего потом сделали первыми, но это событие запомнилось надолго. Десять лет "Мандат" был визитной карточкой, открывал все гастроли и начинал сезоны, неизменно собирал полные залы. В спектакле была занята практически вся обновившаяся труппа, когда он шёл, в театре чувствовался праздник.
— Праздник чувствовался всегда, как только зритель переступал его порог, это я с уверенность говорю, так как со времен "Мандата" видел ваши постановки и то, как менялся и развивался театр. Уже тогда особое место в вашем репертуаре заняло русское классическое наследие. В 1988 году в Орле впервые прошел Всероссийский фестиваль "Русская классика".
— Сердце сжимается, когда вспоминаю его зарождение. В нем в те годы многое соединилось: и скромная, даже стыдливая радость складывающегося ладного театрального дела, и тихая надежда на неожиданно скорый праздник, а ведь прошел всего сезон! Мы провели семь фестивалей с 1988 по 2008 год — каждый с оригинальной внутренней темой. Именно фестивали, наши спектакли в их программе, зачастую это были премьеры, давали силы, умножали достоинство.
Очень много значило общение со смелыми, талантливыми друзьями — критиками, историками театра, драматургами — Татьяной Шах-Азизовой, Татьяной Родиной, Виктором Калишем, Александром Свободиным, Николаем Жегиным, Константином Щербаковым, не хочется останавливаться, говорить "и другие", но приходится.
Фестивали собирали труппу и вбрасывали такой мощи энергию в программу "Классика"! Цепочка наших спектаклей, только их названия, — полнозвучны и показательны: "Старинный спектакль"— Провинциалка" и "Хлопотун", "Дым", "Последний колдун", "Царевич Алексей", "Комедийки" и "Василиса Петровна", "Нахлебник", "Отцы и дети. Роман".
Уже первый фестиваль подарил нам Веру Кузьминичну Васильеву, которая двенадцать лет играла вместе с нами и лесковскую Воительницу, и Филумену, и Кручинину. Её героини излучали свет и доброту, рядом с нею мы становились лучше, укреплялись в поисках своего символа веры. А наша тургеневская "Провинциалка" побила все рекорды долголетия: родившись на веранде Спасского дома, она двадцать три года выходила к зрителям, ей аплодировали в Москве и в Болгарии, в Париже и в Буживале.
Театр участвовал в десятках фестивалей в России и за рубежом, наша программа "Классика" ширилась, стала предметом изучения и подражания, появилась книга "В театральном Тургеневском Доме", где наш опыт осмыслялся. Театру присвоили звание академического, многие артисты получили высокие звания.
Надеюсь, что театр эта четверть века изменили навсегда. Ведь сейчас в нем много молодежи — три выпуска Орловской студии Санкт-Петербургской театральной академией, которую мы с ее ректором Львом Геннадьевичем Сундстремом организовали. Некоторые работают в Москве и Петербурге, снимаются в кино, я горжусь своими учениками.
— В 2014 году вы отпраздновали двойной юбилей — 70-летие со дня рождение и 50-летие творческой деятельности. Почему этот особый День рождения вы отмечали в Москве?
— Многие годы дружбы связывают меня с Библиотекой-читальней имени Ивана Сергеевича Тургенева в Москве. Сколько интересных дел, выступлений, театральных маршрутов задумано и осуществлено там! Директора библиотеки Татьяну Евгеньевну Коробкину все тургеневское сообщество зовет Татьяной Тургеньевной. И вот она, не знаю как, узнала о моих предстоящих датах и предложила провести юбилей на любой площадке в Москве по моему выбору. Я выбрал ее библиотеку, ставшую мне родной за многие годы дружбы. Вечер получился незабываемым. Приехали актеры из разных городов и сыграли сцены из поставленных мною спектаклей.
Народный артист России Валерий Никитин из Нижнего Новгорода показал своего замечательного Кузовкина из "Нахлебника", орловские мои ученики вспомнили многие наши постановки. А легендарная Вера Кузьминична Васильева сыграла сцену из "Без вины виноватых" с актером Антоном Багровым, выпускником нашей орловской студии, а теперь — ведущим молодым артистом Санкт-Петербургского театра имени Ленсовета. У нас он играл Жадова, а сейчас играет Незнамова. Приехал из Костромы мой многолетний соратник и замечательный художник Борис Голодницкий. И прямой наследник рода Каменских Алексей Николаевич произнес прекрасные слова. А Председатель Союза Театральных деятелей России Александр Калягин прислал цветы и поздравления с Татьяной Никитиной, руководителем московского отделения СТД. Особенно приятно было выслушать поздравления и от режиссерской Гильдии России, и от Тургеневского общества. Радостно было, что рядом со мной в этот вечер были актеры Орловского театра имени Тургенева Сергей Бурлаков, Наташа Ткаченко, Екатерина Гусарова.
Но самое трогательное ожидало меня по возвращении в Питер: Петр Логачев, наш выпускник и воспитанник, сейчас он снимается в большом сериале, подговорил художников, и они расписали стену дома напротив наших окон очаровательным пейзажем Спасского.
— Вы живете сейчас в Петербурге, есть ощущение… возвращения? Что вас сейчас волнует, тревожит? Расскажите о своих планах?
— Мы живем в доме на Литейном проспекте, и он своим внутренним двором соприкасается с двором театральной академии на Моховой. В этом есть что-то символическое для меня. Сохраняю самые добрые отношения с alma mater. Уже в третий раз они приглашают меня возглавить Государственную Аттестационную Комиссию по режиссуре. Я смотрю спектакли молодых режиссеров, участвую в заседаниях кафедры, встречаюсь с выпускниками и их педагогами, принимаю дипломные работы. Но и от своей прямой профессии не отстаю — получаю приглашения на постановки от разных театров. Особенно волнует судьба нашего классического наследия. То, что вижу в театрах в этом направлении, часто очень огорчает поверхностным подходом, данью моде. Но мода приходит и уходит, а классика остается.
О праздновании Международного Дня Театра. Говорит Борис Голубицкий (30 марта 2015 г)
Добавить комментарий