Лев Визен родился в Москве.
Мать его шила театральные костюмы, а журналист-отец любил российскую словесность настолько, что был временно откомандирован на Север, где избранная творческая интеллигенция обогащалась терминологией населения уединённых и охраняемых мест, в которых только и выживал единственно-правильный-и-способный-выжить могучий и великий.
Когда началась война, отец, вместе с такими же, как он, шлемазлами, был отправлен бить антисемитов, посмевших нарушить договор о дружбе с семьёй братских народов, которoй они, эти антисемиты, ещё накануне были роднее кровных братьев.
Окончил войну отец Льва в Манчжурии, где на его полуторку вдруг выкатилась японская танкетка. От полученной контузии отец не мог оправиться до конца дней и, когда сердился на сына, называл его самураем.
Традиции, память предков и разумная гигиена в семье чтились.
Льва старались не пускать за стол с немытыми руками, а когда он добрался до седьмого класса - доверили жуткий секрет: как писала ещё живая тётя Беттина с Пушкинской (бывшей Итальянской) улицы в Одессе, одним из главных пра-пра Льва был знатный пришелец из Германии, который никогда не говорил прямо, что у него на уме. Тётя Беттина писала, что, вскоре после "питерской заварушки", дед Льва, Иосиф, удалил, как и подобало храброму красному командиру, эти три буквы из семейных документов. Тётя очень хотела бы, чтобы сын Иосифа, её любимый племянник Исаак, равно как и его жена Ольга, дочь бывшего ротмистра императорской кавалерии и владельца двух кузниц в Казани Прокофия Захарова, не имели к этому "фону" никакого отношения. Тётя надеялась также, что ни на их сына Льва, ни на его маленькую сестру Лизавету тень от зарубежного "фона" не упадёт.
- Кто знает, как все повернётся? - писала тётя. - За это нельзя сказать насовсем.
И Льву было велено не произносить нехорошее слово из трёх букв ни во дворе, ни в школе. И он не произносил. Благо, в его лексиконе уже давно были другие, куда более востребованные трёхбуквенные сочетания.
А вот с мытьём рук у Льва была напряженка. 29 жильцов его коммунальной квартиры пользовались по очереди единственой раковиной. Когда Лев появлялся дома за пять минут до обеда, ванная была свободна далеко не всегда.
В десятом классе у Льва были лучшие в школе шпаргалки и он даже заполучил серебряную медаль за иногда примерное поведение. Лев попробовал медаль на зуб и, раз и навсегда, понял, что государству доверять нельзя.
Ещё надеясь, что "все пути открыты молодым", он отправился подавать документы в Литинститут. В приемной сидели две дамы в очках — толстая и не очень. Та, которая была не очень, прочла фамилию Льва вслух и спросила, правильно ли она ее произнесла.
Лев, помня русскую народную мудрость "хоть горшком назови, только в печь не сажай", с энтузиазмом заверил даму, что она произнесла всё именно так, как надо.
- Надо? - подозрительно спросила дама, - Кому?
И велела прийти потом.
Потом Льва попросили прийти ещё потом, а ещё потом сказали что уже поздно.
В приёмной комиссии МГИКа дамы были куда более интеллигентны и внимательны. Они сказали Льву, что он может оставить своё заявление и копию школьного аттестата и что они ему позвонят. Но в подъезде, где жил Лев, телефон был только у генерала Сазонова на третьем этаже. Генерал обещал позвать Льва, когда дамы из МГИКа будут звонить, но они не звонили. Лев поехал в МГИК опять, и уже другие очень интеллигентные дамы сказали ему, что никаких его документов в приёмной комиссии нет и не было.
МГИ - Московский Горный Институт - зачислял медалистов по закону, без собеседований. И,, узнав что в Горном всем шьют прямо-таки гусарские мундиры с золотыми пуговицами и квадратными контрпогонами, Лев подался в шахтёры.
Институтское время Лев использовал с толком, сочиняя тексты песен, мелодии к которым писали, в частности, Александр Цфасман и Владимир Шаинский. Песни эти пели, среди прочих, Клавдия Шульженко и Владимир Трошин. Гонорары с выпущенных пластинок позволяли Льву размачивать сухой студенческий провиант.
Однако истинная слава нашлась в капусте. КВН был тогда эмбрионом и ещё не вечнозелёный Масляков набивал руку на капустниках в МГУ, а Лев заправлял капустниками в своем МГИ.
И однажды обе овощные бригады оказались на одной конкурсной сцене в каком-то клубе на Таганке, искренне сожалея что ни серпов, ни молотов им было не положено.
Университетчики ударили ниже пояса, расшифровав МГИ как “МГ...извините”.
Лев ответил импровизацией:
Существует двести лет МГ-Университет.
Целых двести лет подряд там остроты говорят.
Милый Университет,
Тем остротам двести лет!
После зтого творческого всплеска утомлённый Лев женился на самой симпатичной морковке из своего огорода. Союз оказался на редкость удачным. Стороны развелись только через пять месяцев и то - только по обоюдному согласию.
А потом всё было очень соцреалистично:
-- инженер в угольной шахте на Донбассе;
-- шесть часов в завале на глубине в 150 метров;
-- госпиталь и вполне логичный отказ от продолжения подземного времяпровождения;
-- оригинальные заметки и репортажи на ещё более оригинальную тему “Хорошо в Стране Советской жить" для солидной и влиятельной газеты "Комсомолец Донбасса";
-- 1960 - первая книжка: эпохальные очерки “Дела студенческие”.
А потом - фортуна сменила гнев на милость.
-- 1961 - подготовка первого в мире печатного издания о полете первого человека в космос, которое вышло в свет уже через сутки после получения фотографий с места посадки корабля "Восток". Когда Гагарин шел по ковровой дорожке к мавзолею, гости торжества на Красной площади держали это издание в руках;
-- 1962 - встреча с будущей женой Наташей. Она редактировала что-то очень классическое в журнале Искусство и, прошагав целых четыре лестничных пролёта позади неё (и ниже на шесть ступенек), Лев понял, что, как честный человек, он должен жениться;
-- 1964 - в еще престижной тогда ЖЗЛ издана написанная Львом биография Хосе Марти с предисловием кубинского классика Хуана Маринельо;
-- 1970 и 1972 - дипломант Всесоюзных Конкурсов художников-графиков;
-- Медаль за доблестный труд на благо.
-- Последнее место работы - зам. ответственного секретаря еженедельника “Новое Время”.
В 75-м спецкор “Нового времени“ Лев Визен оказался в стране муссонов “с ручкой и блокнотом” в те самые дни, когда северовьетнамцы наводили порядок в Сайгоне. Вместо пулемёта в его руках грохотал фотоаппарат "Зенит".
Лев отснял больше сотни пленок в Сайгоне, Ханое и на границе с Камбоджей, куда северовьетнамцы отправляли танки с "дружеской помощью". Нагляделся. Вернулся домой взъерошенный. Пришел в себя только где-то через месяц.
И потом его понесло. После Вьетнама он уже мало чего боялся и даже стал заглядывать на митинги у памятника Пушкину. А когда редколлегия журнала обсуждала очередную статью про поджигателей-сионистов, вдруг взял да и брякнул, что если евреи, немцы, армяне и вообще кто угодно, хотят уехать - пусть себе едут, надо их выпускать, потому как мысленно они уже не в стране победившего социализма, а где-то, где социализм еще не победил. Вот и пусть едут туда и побеждают.
Льву сходило с рук многое, но это - не сошло.
- Не наша позиция. - сказал один тихий, но весьма влиятельный сотрудник. - Что значит “выпускать”? Откуда? Советский Союз - не тюрьма народов. И, кстати, мне совершенно случайно стало известно, что существуют фотографии, на которых наш замответсекретаря стоит у подножия хорошо известного нам памятника почти что рядом с некоторыми также хорошо известными нам недоброжелателями...
И уже через неделю руководство журнала “Новое Время” осталось без своего единственного беспартийного. Но, в застойном духе тогдашних времен, Лев не был послан туда, куда его отца посылали.
Почти всех знал Лев в тогдашней Москве. Почти все его знали тоже, но найти работу он не мог. Ясное дело, ему то что, он-то уже спёкся, а у людей семьи, дети...
Вскоре тащить в коммиссионку стало нечего, и Лев, наплевав на прослушку, открытым текстом сообщал в Тель-Авив нужные для вызова биографические данные. Но вызовы не приходили. Целых два года. Добивая любимые Жигули, Лев кормил семью ночным извозом.
Когда, наконец, почтальонша Марьяша принесла Льву сразу четыре конверта с красивыми израильскими марками, на лице у нее было выражение личной потери. Она, конечно, знала, что это за конверты, но не знала, как ей себя вести.
И дело было не только в том, что на Новый год и Восьмое марта Марьяша принимала конвертики с наличной благодарностью за то, что почта Льва не валялась на вонючем полу в подъезде. У Марьяши был роман с Чарликом, кудрявым существом, которое нельзя было не любить, даже если оно и принадлежало человеку со странной фамилией. Чарлик отличал Марьяшины шаги от шагов соседей и встречал ее на задних лапах. Марьяша ставила сумку с почтой на пол, опускалась на колени и взаимные признания начинались незамедлительно.
Израильские и советские почтовые штампы на конвертах подтверждали, что вызовы были отправлены в Москву и получены в Москве два года назад. Но конверты не были ни измяты, ни затерты, ни порваны. Только вскрыты. Чекисты умеют работать с письмами.
В ОВИР Лев отнес все четыре вызова сразу.
Суровая вершительница судеб с капитанскими погонами строго спросила, почему так много и почему от разных людей.
- Семья большая.- сказал Лев.- Много нас.
– Понятно, - сказала вершительница. - У меня тоже родни полно.
Лев хотел было спросить, в каких кибуцах живет ее родня, но звереющая очередь за дверью вздыхала так громко и свирепо, что он воздержался.
- Распишитесь в добровольном отказе от советского гражданства, - сказала вершительница. - Билеты будете доставать сами. Десяти дней должно быть достаточно, чтобы достать и собраться. Если с билетами будут трудности - позвоните или зайдите, мы поможем.
И вдруг, каким-то другим голосом, спросила:
- В Америку?...
- Ещё не знаю, - ответил Лев. - Куда нибудь.
Добавить комментарий