К 70-летию со дня гибели матери Марии (1891 - 1945)
В этой книге (1) впервые публикуется подробная биография монахини Марии (Скобцовой), летопись земного пути женщины, чье имя входит в совсем не многочисленный список людей, о которых можно было бы сказать, что это настоящие христиане ХХ века. Ее жизнь, сначала в России, а затем в эмиграции, была очень деятельной и яркой. Мать Мария открывала бесплатные столовые, дома для престарелых и бездомных. Во время Второй мировой войны и оккупации Франции она спасала и укрывала советских военнопленных. Эта опасная деятельность связала ее с французским Сопротивлением и в результате привела к ее трагической гибели в концлагере Равенсбрюк.
Имя матери Марии до сегодняшних дней используют как знамя для самых разных идей, а с ее жизнью и прославлением в Русской православной церкви связано много споров и недомолвок. В СССР ее преподносили обществу как партизанку и большевичку, а на Западе – как борца с косным православием и заступницей евреев. Это противостояние вокруг многогранной личности матери Марии (Скобцовой) продолжается до сих пор.
Монахиня Мария на протяжении всей жизни по-разному подписывала свои произведения: Лиза Пиленко, Е. Ю. Кузьмина-Караваева, Е. Скобцова, Юрий Данилов, Ю. Д. и Д. Юрьев, ММ и, под самый конец, мать Мария. Что же скрывалось за этим перечнем подписей, как не поиск себя, личности, которая всей своей парадоксальностью до сих пор вызывает споры не только в художественной среде, но и в церковной. Может быть, лишь в 2004 году, когда она была названа Святой матерью Марией (Скобцовой), наконец окончательно оформилась эта личность?
Ее деятельность всегда вызывала у одних интерес и восхищение, у других – осуждение и недовольство. Она была просто женщиной: грешила, несколько раз выходила замуж, и дети ее – все от разных мужей; она влюблялась, курила, была активной эсеркой, нажила массу недоброжелателей, ко всему прочему была поэтом и художником... И вдруг приняла постриг и стала монахиней в миру. Монахиней тоже странной, не традиционной которая вызывала много нареканий и недовольства в церковной среде, и до сих пор эти споры не утихают. Но не будем забывать, что она была дочерью своего времени, той Европы и России, которая чаяла катастроф и взрывов, чуяла и предрекала безысходность. Ее вера в Господа была и неугасимой лампадой, и теплом, согревавшим одиноких людей и питавшим ее творчество.
События перевернувшие историю России в 1917 году и последовавшая гражданская война непосредственно коснулись Елизавету Юрьевну Кузьмину-Караваеву - будущую мать Марию. Эти «окаянные дни» стали во многом поворотными в ее дальнейшей судьбе, которая вынесла ее за пределы России в исход , где началась ее вторая жизнь.
Со смертью дочери Гаяны вплоть до начала войны она всё чаще в своих стихах говорит о смерти. Её грёзы наяву о собственной гибели, исчезновении от огня оказались пророческими. Будто недели и часы, которые она проведёт в лагере Равенсбрюк через пару лет, были уже заранее описаны ею в рисунках и поэмах. Не дожив до победы двух месяцев, она погибла в печах концлагеря Равенсбрюк.
Встреча с Александром Блоком
В декабре 1907г. двоюродная сестра Лизы, Ольга Щастливцева, желая выбить её «из колеи патетической тоски и веры в бессмыслицу», пригласила её на один из поэтических вечеров. В своих воспоминания к пятнадцатой годовщине смерти А. Блока м.Мария пишет: «Я была для неё «декадентка». По доброте душевной она решила заняться мной. И заняться не в своём, а в моём собственном духе. Однажды она повезла меня на литературный вечер какого-то захолустного реального училища, куда-то в Измайловские роты. В каждой столице есть своя провинция, так вот тут была своя измайловско-ротная, реального училища — провинция. В рекреационном зале много молодого народу. Читают стихи поэты-декаденты. Их довольно много. Один высокий, без подбородка, с огромным носом и с прямыми прядями длинных волос, в длиннополом сюртуке, читает весело и шепеляво. Говорят, это Городецкий. Другой — Дмитрий Цензор, лицо не запомнилось. Еще какие-то, не помню. И ещё один. Очень прямой, немного надменный, голос медленный, усталый, металлический.
Тёмно-медные волосы, лицо не современное, а будто со средневекового надгробного памятника, из камня высеченное, красивое и неподвижное. Читает стихи, очевидно новые, «по вечерам, над ресторанами», «Незнакомка»… и ещё читает.
В моей душе — огромное внимание. Человек с таким далёким, безразличным, красивым лицом. Это совсем не то, что другие. Передо мной что-то небывалое, головой выше всего, что я знаю. Что-то отмеченное… В стихах много тоски, безнадёжности, много голосов страшного Петербурга, рыжий туман, городское удушье. Они не вне меня, они поют во мне самой, они как бы мои стихи. Я уже знаю, что ОН владеет тайной, около которой я брожу, с которой почти сталкивалась столько раз во время своих скитаний по островам этого города.
Спрашиваю двоюродную сестру: «Посмотри в программе — кто это?»
Отвечает: «Александр Блок».
О странной гипнотизирующей манере поэта читать стихи вспоминает и М. Волошин: «Сам он читает свои стихи неторопливо, размеренно, ясно, своим ровным, матовым голосом. Его декламация развертывается строгая, спокойная, как ряд гипсовых барельефов. Все оттенено, построено точно, но нет ни одной краски, как и в его мраморном лице. Намеренная тусклость и равнодушие покрывают его чтение, скрывая, быть может, слишком интимный трепет, вложенный в стихи. Эта гипсовая барельефность придает особый вес и скромность его чтению»
В этот темно-рыжий, нескончаемо холодный период её жизни, превратившийся из месяцев в годы тоски, произошло чудо! На следующий день она нашла книжку стихов Блока, вчиталась и поняла, что это навсегда. Она услышала не только голос, но и встретила родственную душу: «Я не понимаю… но и понимаю, что он знает мою тайну. Читаю всё, что есть у этого молодого поэта. <…> Я действительно в небывалом мире. Сама пишу, пишу о тоске, о Петербурге, о подвиге, о народе, о гибели, ещё о тоске и… о восторге!»
Ей было 16, поэту почти 30.
Стихи, весь облик Блока, созвучные мысли, родили в её голове абсолютную уверенность что он — это живое воплощение Мудреца. Он знает сокровенные тайны мира, он предвидит и наверняка сможет ответить на мучившие ее вопросы. Нет сомнений, что она влюбилась в него с первого взгляда, это была любовь без стыдливости хорошо воспитанной барышни, это была любовь не поклонниц талантов великих певцов и актеров, нет, это была встреча своего второго Я, которая чудесным образом в отчаянный момент жизни была послана ей во спасение.
Она узнаёт его адрес и 6 февраля 1908 года идёт к нему на Галерную. В одном из своих текстов она пишет: «Я шла как на плаху!». Она приходила к Блоку дважды и не заставала дома, ждала у подъезда. На третий раз попросила горничную разрешения подождать поэта в его кабинете. «Жду долго. Наконец звонок. Разговор в передней – входит Блок! Он в чёрной широкой блузе с отложным воротником, совсем такой, как на известном портрете. Очень тихий, очень застенчивый. Я не знаю с чего начать. Он ждёт, не спрашивает, зачем пришла. Мне мучительно стыдно, кажется всего стыднее, что, в конце концов, я ещё девочка, и он может принять меня не всерьёз».
Он долго молчал, внимательно слушал, ей удалось разговорить поэта; за окном уже темно, зажигаются фонари. По необъяснимым обстоятельствам эта почти девочка сумела вызвать в нем отклик: «Уходя с Галерной, я оставила часть души там. Это не полудетская влюбленность. На сердце скорее материнская встревоженность и забота. А наряду с этим сердцу легко и радостно». Реакция наивная, она не знала, что Блок был увлечен Н.Н. Волоховой, и разговор с Лизой был своего рода мыслями вслух, размышлениями о себе и его любовных переживаниях.
Материнская встревоженность у 16-летней девушки к взрослому мужчине?! Может показаться странным, но таков уж был у неё характер – она опекала, покровительствовала и любила тех, кто был слабее её, кто нуждался в ней. Даже к собственной матери она относилась как к младшей сестре, постоянно заботясь о ней.
Через неделю она получила от него письмо из Ревеля, в ярко-синем конверте, в которое он вложил свое стихотворение, посвященное ей:
Когда вы стоите на моем пути,Такая живая, такая красивая,Но такая измученная,Говорите всё о печальном…Думаете о смерти,Никого не любитеИ презираете свою красоту -Что же? Разве я обижу вас? О, нет! Ведь я не насильник,Не обманщик и не гордец,Хотя много знаю,Слишком много думаю с детстваИ слишком занят собой.Ведь я - сочинитель,Человек, называющий все по имени,Отнимающий аромат у живого цветка. Сколько ни говорите о печальном,Сколько ни размышляйте о концах и началах,Все же, я смею думать,Что вам только пятнадцать лет.И потому я хотел бы,Чтобы вы влюбились в простого человека,Который любит землю и небоБольше, чем рифмованные и нерифмованные речи о земле и о небе. Право, я буду рад за вас,Так как - только влюбленныйИмеет право на звание человека.
В своем письме он говорит об умерших, ему кажется, что Лизе нужно искать выход, может быть, в соединении с природой, в соприкосновении с народом: «Если не поздно, то бегите от нас умирающих». Её реакция бурная: «Не знаю, отчего я негодую. Бежать — хорошо же. Рву письмо и синий конверт рву. Кончено. Убежала. Так и знайте, Александр Александрович, человек, всё понимающий, понимающий, что, значит бродить без цели по окраинам Петербурга и что значит видеть мир, в котором Бога нет».
Не прошло и нескольких месяцев, как Лиза знакомится с молодым поэтом Николаем Гумилевым, студентом университета. Он читает ей стихи и как бы шутливо за ней ухаживает; уже тогда за ним закрепилась роль «рокового обольстителя». Пройдет несколько лет и он «перепосвятит» ей свое стихотворение «Это было не раз…», написанное ранее для А. Горенко (Ахматовой).
Это было не раз, это будет не разВ нашей битве глухой и упорной:Как всегда, от меня ты теперь отреклась,Завтра, знаю, вернёшься покорной...
Его мимолетное увлечение Лизой можно отнести к зиме 1908-1909 гг. Со временем между двумя поэтессами, Анной и Елизаветой, установились довольно натянутые отношения. Гумилев же сохранил по отношению к Лизе Пиленко самые добрые чувства. Пройдет несколько лет и он познакомит Лизу с ее будущим мужем Д. В. Кузьминым-Караваевым и они вместе 20 октября 1911 года откроют первый «Цех поэтов», в котором молодая А. Ахматова и Елизавета Кузьмина-Караваева станут активными участницами.
1. К. И. Кривошеина. Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней. М., Эксмо, 2015
Добавить комментарий