Отрывок из записок эмигрантки из России
«А тебе в твоем дому хорошо ли одному?»
Нам вообще очень трудно объяснить, что у нас происходит. Если мы говорим, что не опасно, не страшно, - то это, во-первых, неправда, так как нам страшновато, во-вторых, тогда получается, что мы неизвестно зачем убиваем несчастных палестинцев. А если мы говорим, что да, у нас опасно, то это приводит к таким ситуациям, как было с авиалиниями, запретившими своим самолетам к нам летать: мы были совершенно отрезаны, потому что по земле до нас не доберешься и от нас не выберешься.
В то лето – в 2014 году - в моду вошли надувные бассейны. Большие. Круглые и прямоугольные. Их поставили все мои соседи, у которых были садики или большие балконы (на моем балконе места не хватило бы). И все плескались в воде и смеялись. Было шумно, но приятно: жизнь, радость. Быстро кончилось. В июле началась война. То ли всех призвали (много народу призвали), то ли уже настроения не было. Бассейны прикрыли синим пластиком, но комарье все равно разводилось. А я пошла к онкологу в Хадассе, центральной иерусалимской больнице в Эйн-Кареме – у меня за полгода очередь была заказана, обычный визит, не отменять же. Все у меня в порядке, и народу не было, освободилась рано. Медленно иду к парковке - идти вверх, но еще не жарко и смотреть вдаль упоительно красиво: зеленые холмы. И вертолетик над холмами летит: всегда красиво это сочетание вечной неподвижности и движения. Но когда вертолет приближается, перестает быть красиво, становится страшно, так как он военный. И вдруг он начинает стрелять. Оказывается, это ракеты не по цели, а информационные: он говорит нам, что он садится, но ведь это надо знать, а я не знала. Вертолетная площадка прямо рядом с парковкой - всё на глазах. Пока изнутри открывают дверь (или у вертолета это называется не дверь, а люк?), на площадку въезжает машина скорой помощи. Выскочившие солдаты быстро вытаскивают две пары носилок - двух раненых бойцов. Их перекладывают в машину скорой помощи и увозят. Кто-то из солдат едет с ними, а трое остаются у вертолета - у него пропеллер по-прежнему крутится и дверь открыта. Банальна фраза о том, что у солдат усталые лица, но у них действительно очень усталые лица, и они оттирают пот с лица. Потом все время читала новости, хотела узнать, а кого из раненых привезли в Хадассу, - не нашла.
Я поехала в Кфар Сабу, чтобы забрать Иддо из детского сада. Детский сад очень по-человечески хороший. Воспитатели любят детей. Единственный недостаток, с моей точки зрения, - это именно то, за что Аля этот сад выбрала: наличие двух коз и курятника как попытка приблизить детей к природе. Дико воняет. Но дети обожают, когда им разрешают брать яйца из-под "своих" кур. Иддо, правда, боится брать сам, ждет, когда ему дадут в ладошку. А Аля - наш мнимый любитель природы - боится эти яйца есть, подменяет на магазинные. В общем я собиралась взять Иддо в половине пятого, но спускаясь в лифте (они живут на пятом этаже), услыхала сигнал тревоги. В Иерусалиме в эту войну было уже несколько сигналов тревоги, и они на меня совершенно не произвели впечатления, но тут было как-то по-другому. Я все-таки вышла из здания и посмотрела на небо в растерянности. И дверь подъезда за мной захлопнулась. Незнакомые мне люди, которые в этот момент стали спускаться по лестнице в убежище, явно решили, что я не могу войти в дом, не зная домовой код, а по правилам военного времени тревогу нужно было пережидать внутри. Эти незнакомые люди бросились к двери дома, чтобы открыть мне ее, и это было очень мило с их стороны. Я всегда буду вспоминать их с благодарностью: они всерьез принимали опасность и необходимость прятаться в убежище, но пожертвовали для меня несколькими секундами, которые в общем-то вполне могли оказаться роковыми.Я позвонила Володе, попросила включить телевизор или радио, узнать, что происходит. Он сказал, что снаряд уже перехвачен, можно бежать в детский сад.
Детишки сидели в комнате с наглухо закрытыми ставнями. Всё было прекрасно организовано: при первых же звуках тревоги каждый ребенок получил по мороженому. Иддо кричал воспитательнице (он очень общительный): «Смотри, Батэль, я совсем не испачкался!»
Жалко, я не догадалась их сфотографировать.
А потом – в другой раз, но на той же войне - их сфотографировали в детском саду и разослали родителям: дети сидят рисуют (Иддо слева, личика не видно). И подпись к фотографиям прислали «дети рисуют подарки для солдат на передовой».
И еще одна фотография – это следы брошенного камня в бронированном окне трамвая, на котором мы ехали. Я, конечно, знаю, что это часто происходит, но не думала, что при свете дня. Мы сидели спиной к этому окну, чуть ближе к началу вагона, - спинки наших сидений видны на фотографии, сделанной Володей, когда состав после нашей конечной отогнали поближе к нашему дому - на тупиковый путь. Когда мы приехали на нашу конечную, здесь нас уже встречало много полиции, вызванной охранником или вагоновожатым - не знаю. Они тоже фотографировали окно, как будто это улика, по которой можно поймать преступника.Те, кто в Шуафате сидели напротив нас, лицом к этому окну, говорят, что камень был большой, не с какое-нибудь куриное яйцо XL, а всерьез большой, сантиметров 20 в диаметре. Почему-то было два щелчка, как будто два выстрела, и те, кто не видел камнеметателя (те, кто видел, объяснили подскачившему к нам охраннику, находившемуся, как обычно, с нами в вагоне, что араб был близко, но уже убежал) решили, что стреляют внутри трамвая, и быстро попадали на пол - в основном женщины в длинных юбках. Я тоже думала, что стреляют, но как идиотка не бросилась на пол, а стала смотреть налево вглубь вагона: кто, мол, стреляет, - хотя при этом крепко схватила Володю за руку, что дает ему теперь право говорить, что я трусиха. Еще бы не трусить!
А потом трамваи стали забрасывать камнями почти каждый день, или по несколько раз в день, и мэр города отдал распоряжение не сообщать об атаках в новостях, чтобы не пугать еврейское население.
Вроде я по этой трамвайной теме и о том, что я живу в плохом районе, на конечной, близко от всех границ - уже писала, а все равно тянет.
Поехала вчера в город. Нужны были пакеты для пылесоса (в старости хочется жить в чистоте). Ну, и в парикмахерскую –там рядом (в старости хочется выглядеть прилично) , и на рынок (в старости хочется питаться полезным). И как-то я запозднилась, а на вечер у меня были планы: в семь часов смотреть трансляцию гала- концерта конкурса Чайковского по французскому музыкальному каналу Медичи. Не знаю, почему меня так на этот конкурс потянуло. С 1958 года я его не смотрела, а тут вдруг прямо оторваться не могла. Может быть, ностальгия. Я была на стороне Маслеева, хотя, конечно, все мои русскоязычные знакомые за Дебарга. Я изменилась - поправела - за эти почти шестьдесят лет. Тогда – в 1958 году в советской России – только и мечтали, чтобы американец победил, душечка такой Ван Клиберн. А сейчас я переживаю за русского. Я думаю француз этот – Дебарг – очаровательный, но разве трудно быть таким милым в Париже? В Париже-то фасады домов и все прочее только и подсказываю тебе: жизнь прекрасна, искусство вечно. А в Улан-Уде что? Я, правда, там не была, но мне кажется, не Париж. Да и с питанием вряд ли там в детстве Маслеева благополучно было, вряд ли качественные продукты свободно, как в Париже, можно было достать.
В общем, я несколько торопилась и ужасно обрадовалась, вскочив в подошедший трамвай. Но он несколько остановок проехал и остановился у улицы «Праведник Семен».
Такой водитель хороший - не промолчал, а все нам объяснил, пассажирам: в Шуафате волнения, год ровно прошел с убийства евреями арабского мальчика, они отметить хотят, неизвестно поедем ли мы дальше, полиция велела стоять. Народ – а шесть часов, полно в трамвае народу – зашумел: хоть проезжай еще одну остановку , там на «Пригорке амуниции» автобусов до черта, в любую сторону добраться можно, а тут ни одного. Водитель говорит: «Не могу, приказ свыше», - и на небо перстом указывает. В общем многие вышли, неизвестно куда пошли, а я решила ждать: морковь, кабачки, огрурцы, помидоры, зеленушка по мелочи, куда я с такой сумкой пойду? Стала мужу звонить, объяснять, что задерживаюсь, чтобы он не волновался. Идиотка, напугала его до смерти, он стал меня уговаривать взять такси. А тут как раз водитель в окно высунулся, кричит: «Приказ сверху, отправляемся, возвращайтесь скорее в трамвай». Муж говорит: «Ты мне звони, если что». А я думаю: «Мальчика, между прочим, жалко». Так и подумала: «между прочим». И очень мне стыдно стало, что я про человеческую смерть могу так «между прочим» подумать. Но ведь это меня довели.
Проехали благополучно. Улицы Шуафата были пустынны, только на перекрестках усиленные отряды полиции. Утром, правда, прочла в новостях, что два трамвайных состава были повреждены в результате камнеметания, но человеческих жертв не было. И еще одну заметку прочла. Про то, что к северу от Иерусалима, рядом с КПП Каландия – от моего дома рукой подать - застрелили арабского террориста, напавшего на армейский джип. Мне главное жалко того, кому стрелять пришлось. Вряд ли он по живой цели стрелять любил. Но это ранним утром. А они еще с вечера ужасно шумели. Совершенно мне концерт испортили! Очень шумно было: стрельба, крики. Пришлось даже окно закрыть. Нас теперь предупреждают, что могут усилиться беспорядки, я, пожалуй, буду поменьше из дому выходить.
Окончание см. Часть 2
Добавить комментарий