Когда мы приехали в Италию, а это было в 1992 году, с убийства Александра Меня прошло два года. С собой в дальнее и неизвестно что сулившее путешествие я взяла вырезанную из газеты статью Сергея Бычкова, посвященную трагической гибели священника.
Шло расследование, но, как и сейчас в случае Бориса Немцова, оно топталось на месте.
Вот и 25 лет прошло – а убийца и его заказчики так и не найдены. Мне кажется, с делом Немцова ситуация более определенная. Общество хорошо знает, кому нужно было убрать политика, собравшего кучу компромата на главное лицо государства, начавшего сбор документов о позорной войне на Украине, к тому же организатора и главаря готовящегося весеннего протестного марша в Москве. До марша, обещавшего собрать тысячи противников войны на Украине, оставался один день. И тут произошло убийство. Наглое и вызывающее, прямо у стен Кремля. Такое политическое уравнение легко решается даже не знакомыми с математикой людьми.
В деле же Александра Меня, как кажется, было больше «заинтересованных» лиц. Хотя я всегда – тогда и сейчас - придерживалась одной версии убийства, целиком основанной на интуиции.
Незадолго до злодейства я услышала по радио радиоспектакль «Моисей». Он меня буквально приковал к приемнику, я слушала боясь пошевелиться и пропустить хоть одно слово. Случилось небывалое.
По радио передавали спектакль религиозного содержания, и мало того, в его центре стоял герой Ветхого Завета, великий Моисей, который вывел евреев из египетского рабства и даровал им Закон – Скрижали завета. Радиопьеса принадлежала Александру Меню. Сергей Бычков, ученик пастыря, автор ненапечатанной книги об отце Александре «Хроника нераскрытого убийства» (1996), в статье, прочитанной мною уже сегодня, приводит удивительную цифру. Шестнадцать артистов участвовали в создании радиоспектакля. Участвовал в нем и сам Александр Мень.
А тогда, пораженная необычным спектаклем, я была настигнута внезапной мыслью об его авторе: обречен. Они не оставят его в живых. Кто – они? Церковники, православные мракобесы в рясах. Даже мне, человеку нецерковному, было понятно, что Мень бросил вызов привычным русским церковным канонам, по которым обращение к Библии, ее древнейшей части Ветхому Завету, – едва ли не кощунственно, ибо существует Евангелие.
Для православного духовенства, а следовательно, и для паствы, на первом месте стоит Благодать, а за ней уже следует Закон. Иерархия сия письменно закреплена еще в 11 веке митрополитом Иларионом, с его «Словом о законе и благодати», восславляющим благодать Евангелия в противовес Ветхозаветному закону. Библейское Пятикнижие для православных - текст сомнительный. А в спектакле Моисей, беседовавший с Господом, получивший от него Заповеди, показан как предтеча Христа, как его духовный предшественник. Крамола! Крамола заключалась и в том, что на Христа падала тень «еврейского пророка», все же Моисей никогда не был чтимым персонажем православия, он был «предводителем еврееев» и олицетворял иудейство.
Уже тогда сердцем, интуицей я прозревала кровавую развязку - плату за «выход за черту». Но мог ли человек такого замеса, как Александр Мень, остаться за флажками? Я намеренно использую здесь лексику песни Высоцкого «Охота на волков». И за Владимиром Высоцким, и за Александром Менем тянулся шлейф «чуждости», «инородности», за отцом Александром, по-видимому, шла настоящая охота.
В Италию мы ехали уже зная, что остановимся в Parrish. Это английское слово каждый раз употреблял наш итальянский друг и инициатор нашего отъезда Паоло, бывший ректор университета, где Саша (муж) получил грант. Что обозначает это слово, мы понимали весьма смутно. Паоло на своем итальянском английском в замысловатых фразах объяснял нам, что грант для Саши выделен очень маленький, только на одного человека, а нас едет четверо, поэтому жилье мы снимать не сможем и поселимся у его друга в этом самом Parrish.
Вначале я предполагала, по созвучию с Парижем, что нас разместят в месте, напоминающем столицу Франции. Святая простота! Parrish, или по-итальянски Parrocchia, как мы узнали после, в переводе на русский, обозначает «церковный приход». Паоло, встретив нас на вокзале в А. (мы ехали туда поездом из Рима, куда прилетели рейсом Москва-Рим), посадил нас со всеми сковородками и прочими атрибутами переселенцев в свой фиат и привез к каменной, не слишком казистой на вид церкви.
По длиннющей каменной лестнице, гуськом, мы поднимались наверх. Остановились на четвертом этаже перед дверью, слева от которой висела картина: Святой Мартин рвет на части свой плащ и половину отдает раздетому и продрогшему нищему. В нашем случае таким нищим, по-видимому, были мы, семья ученого, доктора наук, чей институт больше не платил зарплаты, вынуждая сотрудников или подаваться в торговлю, или уезжать.
Ну а в роли милосердного Святого Мартина выступил, как быстро выяснилось, Дон Паоло, итальянский священник прихода церкви Святых Козьмы и Дамиана, в просторечии – «Сан Козьма». Священник был нестарый, маленький и подвижный, с большими выпуклыми глазами, глядящими живо и дружелюбно. С особой теплотой его взгляд скользнул по ангельской мордочке пятилетнего Илюши, впоследствии ставшего его любимцем. Он попросил нас подняться наверх на один этаж по каменным ступеням все той же длинной и тяжелоподъемной лестницы. Там была квартира привратника, - две небольшие комнатки с кухней и ванной, - в ней нам суждено было прожить семь последующих лет. Но главное не в этом.
Главное – в том, что слева от дверей, примерно в той же диспозиции, что и картина со Святым Мартином, висела... о да... висела большая, чуть даже больше оригинала, репродукция Владимирской Божьей матери. Это было первое чудо.
К Владимирской Божьей матери я чувствовала какую-то всегдашнюю тягу, еврейка, некрещеная и креститься не собиравшаяся, к Владимирской я приезжала иногда в 1970-х просто так, постоять – и уйти. Было сие еще в те дни, когда икона, освобожденная от оклада, в ранге экспоната музея, висела в зале древнерусских икон Третьяковской галереи. Впоследствии, по требованию церкви, ее передали в церковное владение, окружили свечами... Новшество, скажу по правде, мне не понравилось. Владимирская, снова ставшая «предметом культа», как-то от меня отодвинулась, что-то потеряла от своей былой для меня притягательности... Было это, правда, уже в 1990 –х.
А тогда, в Италии, встретить возле двери твоего предполагаемого жилища «хорошую знакомую», твой оберег – было чудом. Впоследствии мы узнали, что было оно "рукотворным". Дон Паоло перед нашим приездом решил сделать нам сюрприз, вывесить почитаемую в России икону.
Второе чудо было нами поначалу не прочувствовано, мы просто не поняли, что происходит. Живой и веселый Дон Паоло, не дав нам опомниться, тут же повлек всю нашу четверку вниз по нескончаемой лестнице. Спускались мы долго, аж до подземного этажа, чтобы оттуда войти в большое, сумрачно-прохладное, в тот момент до упора набитое людьми нутро церкви.
Католическая церковь называется по-итальянски «кьеза».
И вот эта кьеза в первый же день нашего прибытия с любопытством глядела на нас глазами всех своих прихожан. Что это было? Для чего они собрались? Это мы узнали много позже. А в тот первый день своего приезда поняли только то, что Дон Паоло представил нас, «русских», прихожанам Сан Козьма, собравшимся под ее сводами в неисчислимом количестве. Позднее, когда мы уже понимали по-итальянски, Дон Паоло объяснил, что мы приехали к нему – сами того не зная – в престольный праздник – день Святых Козьмы и Дамиана. Вот оно – второе чудо.
Прошу прощения у читателей за долгое отступление в историю нашего приезда в Италию. К отцу Александру Меню оно имеет весьма косвенное отношение. Хотя как сказать. Так случилось, что Сергей Бычков, ученик Меня и много о нем пишущий автор, сегодня стал моим хорошим знакомым, пусть и заочным. И вот в одном из писем он сообщил мне, что отец Александр Мень был тесно связан с Италией. Вот кусочек из его письма (привожу с разрешения автора): «Лена Мень, дочь о. Александра, уехала с мужем и сыном в Италию еще в 1988 году. С тех пор она живет там, занимается иконописью. У нее прошло несколько выставок. Она талантливый иконописец. Несколько лет назад к ней приехала ее дочь от первого брака и вышла замуж за итальянца. Так что теперь там небольшая колония Меней».
Когда мы оказались в Италии, в небольшом городке А. на Адриатическом побережье, мы ничего этого не знали. Но, как я сказала, со мной была газетная вырезка об отце Александре Мене, о его жутком убийстве и проволочках в следствии, тогда еще двухгодичном. Языка я на первых порах не знала, но каким-то образом, используя весь свой слабый запас итальянских слов, пыталась рассказать Дону Паоло о страшном злодействе, случившемся в Москве 9 сентября два года назад. Он, к моему удивлению, об отце Александре знал, знал и подробности убийства. Сейчас я думаю, что убийство священника, хоть и православного, но такого веса и значения, как Александр Мень, должно было стать и стало международной новостью, как например, убийство Альдо Моро.
Дон Паоло как-то сближал оба эти злодеяния, для него они были чем-то схожи. Альдо Моро он лично знал, и видно было, что трагическая гибель политика была для нашего итальянского друга и личной утратой.
Я же видела отца Александра всего один раз – на вечере Московского молодежного музыкального клуба при Доме композиторов. Не запомнить отца Александра, очень недолго пробывшего на сцене Московского Дома композиторов, было нельзя. Причем, помню не содержание его речи, а именно впечатление. Впечатление - как о человеке полетном, светлом, увлеченнном... Он чем-то напоминал архангела, посланного к людям с благой вестью.
Как-то совершенно случайно я посмотрела на ютьюбе фильм о Юлии Рейтлингер, удивительной женщине, с необычной судьбой, возвратившейся в Россию из Парижа и под старость оказавшейся в Ташкенте, всеми забытой и слепой. Она писала удивительные по самобытности и эмоциональному напору иконы. В Париже ее опекал отец Сергий Булгаков. Как-то из своего азиатского угла она приехала в Москву, и ее познакомили с Александром Менем. И он стал ей помогать.
Когда в фильме показали светлое лицо отца Александра, ей-богу, я зарыдала. Ну конечно, кто, как не он, должен был помочь этой одинокой незрячей женщине в ее горе-беде? кто, как не этот несущий окружающим свет и утешение человек? В фильме рассказывалось, как Юлия Рейтлингер тайно пересылала отцу Александру маленькие иконки своего письма – в коробках из-под макарон; религия была в те времена «под запретом», а значит, запрет был и на пересылки произведений «культового назначения». Опять обращусь к письму Сергея Бычкова, которому написала об этом фильме:
«Старушку звали Юлия Николаевна Рейтлингер. Она была духовной дочерью отца Сергия Булгакова и ученицей Мориса Дени. После войны вернулась в Россию уже монахиней и ее отправили в Ташкент. Каждое лето она приезжала к нам в Москву и часто бывала у отца Александра. По его просьбе, писала иконы для наших прихожан, когда случалась свадьба. На мою она тоже написала - до сих пор хранится у меня. Была святой. В старости ослепла и ее опекал один из прихожан о. Александра, который жил в Ташкенте».
И еще несколько слов скажу вот о чем. Отец Александр в своих книгах и проповедях выступал за экуменизм – слияние религий. Мне всегда казалось странным, что христианские конфессии так истово блюдут свою особость, хотя объединяет их больше, чем разделяет. Но Александр Мень, возможно, имел в виду не только слияние православия, католичества и других ответвлений христианской церкви. Ему как еврею, я думаю, была близка мысль, что и само христианство, и его ритуалы – во многом восходят к религии древних иудеев, первоначальной вере самого Иисуса, обрезанного по еврейскому обряду, посещавшего синагогу, вступавшего в споры с иудейскими мудрецами... Сегодня существует иудео-христианство. К сожалению, я не знаю, как отец Александр относился к этому течению.
Когда в нашей Сан Козьма я стала посещать воскресные мессы – из чистого любопытства, да еще из любви к Дону Паоло и желания его послушать, - то увидела, что каждая месса строится по определенному трафарету. Вначале идет чтение глав из Библии (Ветхого Завета), посвященных избранной священником теме, затем на ту же тему читаются страницы Евангелия. Проповедник, выступающий в конце, объединяет в своей проповеди мудрость Ветхого и свет Нового завета, ссылается на тексты как того, так и другого, добавляя к ним что-то свое.
Дон Паоло читал проповедь очень просто, не использовал риторических оборотов, красивостей, он обращался к человеческим сердцам. Было видно, что он искренен, что все, что он говорит, им прочувствовано. После его проповедей я не могла слушать других священников. Все они казались мне либо актерами, либо статистами...
В православных храмах, которые я любила посещать с юности – из-за прекрасного пения, - мне всего один раз удалось услышать проповедь. Может быть, поэтому всегда казалось, что главное в службе, - это пение, обряд...
Жаль, что я не слышала вживе проповедей отца Александра. Почему-то мне кажется, что наш итальянский Дон Паоло чем-то его напоминал...
***
Добавить комментарий