Вышел новый номер поэтического альманаха СВЯЗЬ ВРЕМЕН. Предлагаем взятое оттуда интервью Игоря Михалевича- Каплана с Ириной Чайковской.
Игорь Михалевич-Каплан. С первого момента, когда Ваш рассказ попал в портфель нашей редакции «Побережья», я понял, что в эмиграции появился талантливый прозаик. Время показало, что так оно и есть. У Вас вышли прекрасные книги в России и в Зарубежье, у Вас есть имя и опыт. Ваша проза поражает знанием исторического периода и материала, и, если Вы пишете о 19-м веке, то языком того времени. Это редкое качество. Как Вы вживаетесь в образ, что Вас больше всего волнует в героях: Панаевой, Белинском, Некрасове, Тургеневе?
Ирина Чайковская. Игорь, дорогой, я не привыкла к таким словам и оценкам, Вы слишком щедры. Вообще-то, хотя я с детства всегда что-то писала, писание воспринимаю как некое спасение. Вот было мне очень плохо в Москве 1980-х - и одна за другой написались повести, все связанные со школой, я тогда работала учителем литературы...Посылала их в журналы, но они молчали. Все, естественно, осталось ненапечатанным[1]. Когда приехали в Америку в 2000 году, у меня не было ни единой строчки напечатанной, за исключением нескольких статей по теме диссертации и газетных, и тут – от ужаса и тяжести незнакомой и не очень приветливой жизни - у меня написались сразу три рассказа, очень разных и с разным местом действия – Италия, Россия и Америка. Куда их деть? Послала в нью-йоркский «Новый Журнал», оттуда получила странный ответ: «У вас хорошие рассказы, но мы их никогда не напечатаем». Кто-то в редакции, когда я туда позвонила, посоветовал: «Попробуйте в «Побережье». Вы тогда взяли «Звуки и шорохи», рассказ про американского юношу, эдакого Холдена Колфилда современного...
И вот с Вашей подачи я начала печататься, сначала здесь, потом, когда открылись двери для «зарубежных», - в России. Почему много пишу о 19-м веке, Тургеневе, Панаевой, Некрасове? Это связано с моей литературоведческой работой. Чтение писем, воспоминаний погружает в эпоху. Пишешь статью – и много вопросов в голове возникает, какие-то коллизии возможные. Но статья – научная, в ней не очень пофантазируешь, - вот и пишу прозу. Они все у меня «свои», я их вижу по-своему, хотя это известные люди, писатели. Вот почему я не хочу называть их полными именами, всегда что-то проделываю с именем. Так, Белинский у меня не напыщенный Виссарион, к которому так и просится определение «неистовый», а домашний, дружеский Висяша...
И М-К. У Вас совершенно замечательные интервью. И, прежде всего, тем, что это не просто цепочка вопросов, а диалоги. Я бы так и назвал, если Вы будете издавать на эту тему книгу – «Диалоги». Особенно это интересно с Волковым. Очень талантливо сделано. И я каждый раз слежу за Вашими диалогами, жду их в печати, особенно в журнале «Чайка». Ваши интервью, как я вижу, стали историей современной литературы и культуры. Я уже не говорю о Ваших многочисленных статьях, рецензиях и эссе. Их герои: Станислав Рассадин, Булат Окуджава, Симон Шноль, Сергей Дягилев, Генри Джеймс, Корней Чуковский, Владимир Жаботинский и многие, многие другие – всех не перечислить… Как Вам удается охватить такой диапазон?
И.Ч. Вы правы, Игорь, у нас с Соломоном Волковым получаются не интервью, а диалоги, а иногда даже споры – такие мы разные, так разнятся наши подходы к вопросам искусства и жизни. Не всегда мы с ним спорим, но когда мнения схлестываются, это, возможно, самые интересные места для читателя. Хотим эти диалоги собрать в книгу – уже накопился материал о Шостаковиче, Лосеве, Довлатове, Бродском... Сейчас я расшифровываю многочасовую беседу с Соломоном о нем самом, чрезвычайно интересную, проливающую новый свет и на всю историю с Шостаковичем с его «Свидетельством»...[2]
Люди, которых я интервьюировала, - все без исключения, были мне интересны, хотелось спросить их о самом важном и о том, о чем их никогда не спрашивали. Интервью – это пьеса, а я изначально драматург, мне очень важна форма, важны рифмы, внутренние пересечения, соразмерность... Возможно, это придает моей работе в жанре интервью некоторую динамичность. А диапазон – он возникает сам собой, я не стремлюсь его искусственно расширять.
И М-К. Чему Вас научил Московский педагогический университет, который Вы окончили, и МГУ, где Вы слушали лекции корифеев? Кто Вам особенно запомнился, кого считаете своим учителем и наставником? И, конечно, имеет большое значение то, что Вы выросли в столичном городе – Москве. Скучаете по златоглавой? Прижились ли в Бостоне?
И.Ч. Начну с последнего вопроса. Уехав из России в 1992 году, мы многие годы были, выражаясь по-итальянски, «vagabondi», по-русски –«бродяги»: семь лет в Италии жили в квартире при церкви, потом переместились в Солт Лейк Сити, где мне было как-то очень некомфортно, душевно тяжело. И вот – Бостон, где мужа взяли на работу в биотехнологическую компанию. Город показался чем-то похожим на Москву, бульвар в центре, Boston Common, стал для меня неким аналогом Чистых прудов, местом, где мы жили в Москве. Я поняла, что это тот город, с которым я не хочу расставаться[3]. И мне кажется, у многих российских бостонцев похожие эмоции. А Москва – она остается со мной, люблю ее и боюсь - как ребенок сказку. В августе 1991 года муж защищал Белый дом, я не спала все три ночи – слушала сначала «Эхо Москвы», потом «Свободу». Говорили, что путчисты вот-вот пустят в ход авиацию... Это были дни революции, народ вышел отстаивать свою свободу. Отстояли. А все, что случилось потом, подтолкнуло нас к отъезду в 1992-м.
Об институте. В МГПИ мы с сестрой Верой, две медалистки, оказались после неудачной попытки поступить в МГУ (в Перестройку, кажется, в «Новом Мире» был опубликован секретный циркуляр тех лет, запрещавший брать евреев на филфак МГУ).
В МГПИ мы решили вначале поступать на вечернее отделение; удивило, что всех евреев объединили для сдачи экзаменов в одну группу. После экзаменов в группе остались мы одни, потом, правда, нескольких добавили, но уже нам не знакомых. Мы не стали рисковать и остались на вечернем отделении. Днем вели в школе факультативы, вечерами ездили на лекции. Это был праздник.
На вечернем отделении было много замечательных педагогов, которым по каким-то причинам не давали преподавать на дневном. Назову фольклориста Китайника, психолога Нудельмана, чудесного преподавателя древнерусской литературы Прокофьева, зарубежной – Кондратьева, тогда еще только начинающего лингвиста Добродомова. А еще мы посещали лучшие лекции в МГУ - сами, как вольнослушательницы. И здесь я должна назвать Сергея Михайловича Бонди, текстолога и пушкиниста, на чьи лекции мы ходили еще будучи школьницами. Если говорить об учителе, о некой школе, то я ученица Сергея Михайловича.
И. М-К. Ваш итальянский период длился семь лет – в городе Анкона на Адриатическом побережье. Я сам жил немного в этой стране и могу понять ее влияние на Вашу жизнь и на Ваше творчество. Пересказать это невозможно – это надо почувствовать. Конечно, итальянский период поисков отличается не столько страной и местом действия, сколько героями. Там у Вас появилось новое мироощущение: философский и религиозный подтекст, аскетизм, трагедии и драмы юных героев, людей «из народа», священнослужителей. Мне очень нравится этот цикл рассказов. В них всё настоящее и пережитое. Чего стоят только образы Лючии и пастора Дона Паскуале! Ушел этот период от Вас или иногда напоминает о прошлом?
И.Ч. Италия подернулась дымкой, но не ушла. Нет уже двух наших итальянских друзей, священника Дона Паоло, давшего нам кров, доктора Сандро Тотти, помогавшего в сложных ситуациях, укреплявшего наш дух единственно своим примером, тем, как он жил. Оба были праведниками, лучших людей я не встречала. Такой же праведницей была «нонна» (бабушка) Лидия, прототип моей Лючии, о которой Вы упомянули. Все трое были на удивление добры и самоотверженны, возможно, это происходило от их близости к церкви. Но в католической церкви есть разные люди, и мы это видели. Так что нам просто повезло. А вызвал нас в Италию тоже необыкновенный человек, Паоло Бруни. Он, будучи ректором Анконского университета, приехал с женой в Москву на какую-то конференцию. Так случилось, что мы провели вместе один вечер. И потом, без всяких наших просьб, Паоло прислал нам приглашение, муж получил грант при Анконском университете.
И. М-К. Вашим читателям и почитателям мало известно о пьесах и Вашей драматургии в целом. Оно и понятно. Драматург всегда зависит от режиссеров и актеров, от искусства театра и всем, что с этим связано. А у литературных журналов на пьесы не хватает места. И всё-таки, и всё-таки… В нашем журнале «Побережье» была опубликована Ваша пьеса «Посланник Богов». Я вылавливаю новости, что в Бостоне идет читка Ваших пьес, что-то ставится на местной сцене. Очень удачные чтения Марка Чульского. У меня есть предчувствие, что с пьесами появится «окно в Россию». Что-то происходит в этом направлении?
И.Ч. Вы, Игорь, удивительно чуткий интервьюер, задаете вопросы в десятку. Пьесы, театр – это моя боль. Я начинала писать как драматург, писала и пишу пьесы – это мой жанр. Но никому-то они не нужны, не думаю, что только мои. Когда вышла моя книжка «В ожидании чуда» в питерской «Алетейе» и там были пьесы, я ведь и вправду ждала, что сейчас, вот сейчас кто-то из режиссеров прочтет, восхитится – и поставит. Редактор-петербурженка, кстати говоря, отозвалась о книжке так: «В ней лучшее – пьесы, хотя и рассказы хороши». И вот... воз и ныне там. В Бостоне прошли сценические чтения нескольких моих пьес. Здесь очень важно было «найти человека». Помогли режиссер и актриса Лиля Левитина, режиссер и актер Борис Фурман. А Марк Чульский сделал моноспектакли по нескольким моим рассказам. Вы, Игорь, чуткий человек еще и потому, что даже из Филадельфии слышите наше бостонское «копошение». Актриса –профессионал Ирина Яблонская взялась сценически воплотить мою Авдотью Панаеву. Уже была назначена дата выступления, уже договорились об аудитории в Бостонском университете. Но - по воле обстоятельств - пришлось отказаться от спектакля.[4] Очень обидно! Пьесы пишу. Вслед за «Послаником Богов» - спасибо Вам за публикацию! – написались «Сцены в раю». Видите, у меня все «божественные» сюжеты. «Божественные» еще и потому, что героини последней пьесы - три божественно неординарные женщины: Авдотья Панаева, Полина Виардо и Лиля Брик. Все три – персонажи моих статей и прозы. О них я много знаю и много думаю. Но пока пьеса «висит»[5], даже опубликовать ее как всегда негде. А что до постановки...
И. М-К. Есть у Вас такая сфера деятельности, как преподаватель-славист. Вы ведь по образованию педагог-филолог, кандидат педагогических наук. И здесь, в Америке, у Вас есть свои ученики: и русские, и американцы. Очень интересная у Вас получается эта стезя. И, наверняка, есть свои наблюдения, истории. Я даже кое-что читал в Ваших записках. Интересен ли Вам этот процесс – человек начинает говорить по-русски? И как далеко это заходит?
И.Ч. Помните, у Цветаевой? «Поэт – издалека заводит речь. Поэта – далеко заводит речь». Если перефразировать, иностранца русская речь заводит далеко. Русская речь, с ее поговорками и пословицами, с ее сложностью – над каждым словом практически нужно задумываться – какое окончание? какое ударение? - с ее богатством суффиксов и приставок, позволяющим выражать тонкие оттенки мысли и всевозможные эмоции, о, эта русская речь, она может завести в такие дебри... Вот говорят, что русская литература породила русскую революцию. На мой взгляд, она не породила революцию, а предупредила о ней. Посмотрите, русская литература задолго до всех революционных событий била в колокола, показывала, чем и как живет народ и отдельный человек, призывала обратить внимание, увидеть, что кругом творится, – и только слепая и глухая власть ничего не видела и не слышала. Немного похоже на то, что происходит сегодня. Я люблю всех своих учеников. В моей автобиографической книге «От Анконы до Бостона: мои уроки» две части. Одна называется «Мои итальянские ученики», другая - «Мои американские ученики». Общее у тех и других одно – все они странные, не похожие на своих соплеменников, особенно те, кто учат русский по зову души. А таких у меня большинство. Русский язык сейчас не в моде. Но те, кто ко мне приходят, - все на редкость интересные люди. Недавно одна моя немолодая ученица сказала, что чувствует, что в прошлой жизни была русской (у нее англо-саксонские корни). Мы с нею обе бывшие хористки и на уроках поем - к обоюдному удовольствию. Она влюблена в русские народные песни. Хочу записать в ее исполнении «Грузинскую песню» Окуджавы.
И. М-К. На Западе Вы более двадцати лет, с 2000 года в Америке. У Вас, на мой взгляд, удачно сложилась писательская карьера, и, по крайней мере, занимаетесь Вы тем, что Вам ближе всего по духу, по культуре, по интересам… Но… у писателей всегда должны быть драмы, неудовлетворенность, ностальгия… Через двадцать лет какие изменения Вы бы хотели, чтобы произошли в Вашей жизни, и в каком направлении… Что Вас волнует на сегодняшний день? Мы знакомы с Вами много лет, и я знаю, что Вы человек неравнодушный, в вечном беспокойстве и переживаниях. Одна только Ваша статья «Наследники Сталина» чего стоит! Как говорится, за что будем бороться в этом мире в дальнейшем?
И.Ч. Игорь, мир нестабилен. В Америке мы не обрели рая. Здесь тоже много разных проблем. Но... признаюсь честно, меня не так волнует Америка, как Россия. Душа болит за Россию. Там происходит неладное – и это видно даже издалека. У меня сейчас есть блог в журнале ЧАЙКА, и я еженедельно разговариваю с читателями[6]. И если раньше это были в основном разговоры о культуре, то сейчас к ней прибавляется политика, ибо все сегодня сплелось в клубок, не отделишь одно от другого. Что до Сталина, эта проблема, на мой взгляд, так и осталась неразрешенной, что угрожает уже новым поколениям. Мне не хочется видеть будущее в черном свете. Хочется, чтобы силы добра сплотились, взялись за руки, как в песне Окуджавы. А если говорить о собственном будущем - чего я сама себе пожелаю, то вспоминаются строчки горько-просветленной пушкинской «Элегии»: «Порой опять гармонией упьюсь / Над вымыслом слезами обольюсь / И, может быть, на мой закат печальный / Блеснет любовь улыбкою прощальной». В моем случае, в переложении на «смиренную прозу», это может выглядеть как пожелание себе творческой работы, сильных и ярких художественных впечатлений, ну и человеческого счастья, которого всегда так жаждет душа...
Май 2013
Филадельфия-Бостон
[1] Так было в 2013, но за два года положение изменилось. Повесть «Московская баллада» была напечатана в альманахе «Семь искусств» http://7iskusstv.com/2014/Nomer12/Chajkovskaja1.php, «Убить Мармеладова»
в майских «Зарубежных задворках» № 14, 2015, третья часть трилогии «В неведомую глубь» скоро появится там же. А еще в № 1 «Крещатика» за 2015, http://magazines.russ.ru/kreschatik/2015/1/5ch.html вышли ранее не публиковавшиеся записки об Италии «Путешествие в ...».
[2] Книга пока так и не вышла – по не зависящим от меня причинам.
[3] Расстаться все же пришлось – и снова из-за работы мужа. С августа 2014 мы живем в Б. Вашингтоне, в городе Роквилле.
[4] В итоге моя Авдотья Панаева была воплощена на сцене актрисой Викой Коваленко, моноспектакль поставила Лиля Левитина, он два раза - при полных залах - прошел в Бостоне, а затем был показан в Мэриленде, в Рэндолф-театре, на вечере журнала ЧАЙКА в июне 2014 года.
[5] Опубликована в журнале ЧАЙКА № 13, 2014 http://www.chayka.org/node/5530
Последняя по времени пьеса «Звездные мальчики» должна быть опубликована в № 12 журнала НЕВА за 2015
[6] С тех пор я стала редактором ЧАЙКИ, а мой блог превратился в колонку «Неделя культуры с Ириной Чайковской».
Добавить комментарий