Окончание. Начало см. Часть 1
После трёх месяцев на гастролях, в начале 1905 года Эльманы, вернулись в С. Петербург. Послушав Мишу, Ауэр нашёл, что его игра была в полном порядке. «Вам нет никакой нужды бояться за Мишу-, сказал Ауэр Саулу. - Он уже не ученик. Сегодня он уже законченный артист. Вы можете гастролировать с ним по всему свету, и у меня нет ни малейшего сомнения, что его прогресс будет продолжаться».
Что Эльманы и сделали. Лондон, Париж, Вена... Миша их всех покорил. В будущем критики будут спорить о мудрости решения Ауэра. Генри Роз заметил: «Лишь только Эльману исполнилось четырнадцать лет, его формальные занятия окончились. Это, вне всякого сомнения, очень серьёзно отразилось на его будущем музыкальном развитии. Ни один 14-летний ребёнок, даже талант гениальных размеров, не должен прекращать занятия под наблюдением учителя, особенно в 20-м веке, с его повышенными музыкальными и репертуарными требованиями.»
Эльманы переехали в Лондон и купили там дом. До 1914 года Лондон стал Мишиной базой. Пока очень успешно гастролируя по Европе, Эльманы думали о покорении главной цели - Америки. Но американская публика не интересовалась вундеркиндами. И тут вмешалась судьба.
Знаменитая певица Нелли Мельба организовывала в Лондоне благотворительный концерт в пользу бедных итальянцев. Все солисты были знаменитые оперные певцы, такие как Карузо или Баттистини. Мельба захотела исполнить Аве Мария и попросила Мишу сыграть партию облигато для неё. Саул поставил условием, что Мише тоже дадут возможность сыграть сольное произведение. Мельба согласилась.
Была предварительная договоренность, что «бисов» на концерте не будет. Но игра Миши настолько всех покорила, что, после нескольких минут шумных аплодисментов, ведущий концертом попросил его вернуться на сцену. Одного «биса» было мало. Зал заставил Мишу исполнить ещё четыре произведения перед тем, как программа могла продолжаться.
Так случилось, что среди слушателей был Оскар Хаммерстайн, знаменитый американский импресарио, чей Манхэттенский oперный театр соперничал с Метрополитен oперой (которая впоследствии купила оперный театр Хаммерстайна за миллион долларов).
Работа Хаммерстайна была с оперными певцами, но он был выдающимся бизнесменом. Он увидел, как он мог использовать Мишин успех у публики. В Европе оперные представления шли и по воскресеньям. В нью-йоркской Метрополитeн oпере, где заправляли пуританские лидеры большого бизнеса, по воскресеньям опер не ставили. Манхэттенская опера Хаммерстайна должна была следовать их примеру. Оскар Хаммерстайн принял очень умное деловое решение: он заключил контракт с Эльманом на десять сольных концертов в Нью-Йорке по воскресеньям, когда его театр пустовал.
Вскоре после подписания контракта Хаммерстайн вернулся в Нью Йорк и начал энергичную и очень продуманную рекламную кампанию. Он организовал большое количество статей в различных газетах и журналах по всей Америке, в которых Миша был представлен как величайший вундеркинд, когда-либо существовавший. Через несколько недель, когда интерес публики был разогрет, он объявил что, после долгих переговоров, Хаммерстайн смог уговорить Мишу Эльмана пересечь океан (из воспоминаний Саула).
6 декабря 1908 года Эльманы прибыли в Нью-Йорк. Через два дня Миша «сделал» свой американский дебют в Карнеги-Холле с Русским симфоническим оркестром под управлением Модеста Альтшулера. Этот оркестр называли «оркестром концертмейстеров», так много его скрипачей стали концертмейстерами оркестров по всей Америке. Большинство русских в оркестре говорили на отличном идише. Каждый год оркестр исполнял несколько концертов новейшей русской музыки. В этом он напоминал Дягилевские концерты, которые проходили в Париже примерно в то же время. Дягилев, на деньги русского государства, начал в Париже с концертов русской симфонической музыки, ставил русские оперы и лишь потом начал свой знаменитый Русский Балет.
Во времена эльмановского дебюта Скрипичный концерт Чайковского уже игрался в США, но всё ещё был почти новинкой. Все билеты на концерт с Мишиным участием были проданы, и дополнительные стулья были поставлены на сцену. Сенсационное выступление с концертом Чайковского немедленно сделало Эльмана одним из самых знаменитых скрипачей в Америке, а его интерпретация концерта Чайковского стала одной из самых популярных в его репертуаре. Вскоре по кассовым сборам он затмил даже Крейслера.
Между тем, Мише исполнилось 18 лет, и ему необходимо было пойти служить в армии. Он мог отказаться от русского гражданства и получить британский паспорт. Но он предпочёл этого не делать. Так как Эльман играл несколько раз для британской королевской семьи, королева Александра, жена английского короля Эдварда VII и сестра матери Николая II, попросила о нём. Эльман вскоре получил освобождение от воинской службы, в котором царь объявил его государственным сокровищем.
Эльманы тяжело боролись за то, чтобы достичь вершины и на вершине оставаться. Говорят об английском поклоннике, который спросил Эльмана, почему он так редко играет в Европе. «В Европе, - спросил папа Эльман, который прислушивался к их беседе, -Европе, вы сказали? Скажите мне, а против кого может мой Миша играть в Европе?»
Эльман был в числе самых высокооплачиваемых скрипачей своего времени. В свои лучшие годы, он получал $2 000 и больше за концерт. Его записи пользовались громадным успехом. Запись «Элегии» Массне с его другом Энрико Карузо была практически в каждом доме. Только в одном 1913 году Эльман получил $35 000 долларов за свои записи, $840 000 в долларах 2015 года.
Миша ревниво охранял свою популярность. Он установил правило, что его агент не может работать ни для какого-либо другого скрипача. Цимбалист вспоминает: «Oн пришёл к своему агенту и поставил ему ультиматум: «У вас есть Эльман, величайший скрипач в мире. Если вы хотите держать Крейслера и Цимбалиста, у вас не будет Эльмана!» Парадоксально, но в это время Эльман постоянно хвалил Цимбалиста и Крейслера, когда о них заходил разговор».
Впоследствии Эльман и Крейслер подружились на всю жизнь. Эту историю любил рассказывать сам Эльман: «В ресторане гостиницы «Савой» в Лондоне, где Эльман и Фриц Крейслер ужинали вместе, официант принес им письмо, адресованное «Величайшему в мире скрипачу». Эльман передал его Крейслеру, сказав «Фриц, это для тебя». Но Крейслер настаивал: «О, нет, Миша, это тебе». В конце концов любопытство взяло своё; один из них открыл конверт и достал письмо. Оно начиналось: «Дорогой Яша...» Официант вернулся к их столу и указал на шутника - это был Чарли Чаплин, который ужинал в другом конце ресторана. Чаплин был близким другом Эльмана.
Популярность Эльмана была феноменальной. 22 октября 1917 года он играл свой очередной концерт в Карнеги-Холле. Все билеты были проданы; дополнительные стулья были установлены на сцене. Один рецензент написал об этом концерте: «Г-н Эльман был в своей лучшей форме в отношении звука, чистоты интонации, энергичности смычка, ослепительного блеска левой руки, законченности фразировки и очевидной искренности исполнения».
Всего лишь пять дней спустя, 27 октября, 16-летний Яша Хейфец сыграл свой знаменитый американский дебют в Карнеги-Холле. Стоит повторить знаменитую историю, рассказанную аккомпаниатором Яши Андре Бенойстом:
«Во время антракта, Леопольд Годовский (знаменитый пианист), который сидел в ложе первого этажа, прибежал в артистическую. Он сказал, что у него есть бесценная история, и Яшины глаза загорелись. Годовский рассказал о Мише Эльмане, который, будучи гостем в ложе Годовского, неожиданно расстегнул воротник рубашки, воскликнув, что в зале очень жарко. На что великий пианист остроумно ответил: «Да, для скрипачей, но не для пианистов!»
С появлением Хейфеца у Эльмана появился достойный конкурент. Скрипачи имели много общего. Оба были еврейские вундеркинды из России. Оба учились у Ауэра, в чей класс они пришли полностью технически подготовленными. Оба имели сенсационные берлинские дебюты, большой успех в Европе и феноменальные дебюты в Карнеги-Холле.
Различались они символически (Миша родился в 19-м веке, а Яша - в 20-м) и вполне реально.
Эльман действительно принадлежал 19-му веку. Его романтический подход предполагал, что ноты, написанные композитором, были только отправным пунктом для артиста; это был стиль, который подчёркивал доминирующую роль интерпретатора, как необходимого и жизненно-важного посредника между композитором и слушателем.
Романтическая традиция подчёркивала личность, индивидуальность и, прежде всего, стремление к общению с публикой как важнейшие компоненты искусства интерпретации. Это был стиль, который превозносил субъективизм, стиль, в котором красота звука и бравурная виртуозность были достоинствами, а не ненужными преувеличениями. Последующие истории иллюстрируют подход романтических исполнителей к печатному тексту.
Oднажды Эльман слушал великого бельгийского скрипача Эжена Изаи в концерте Мендельсона. В одном из пассажей Изаи добавил интересное украшение, которого не было в нотах, и это заинтересовало Эльмана. После окончания концерта он спросил у Изаи, «почему Вы так сыграли? Ведь Мендельсон этого не написал» Изаи улыбнулся и сказал: «Но если бы Мендельсон послушал меня, как я это играю, он бы так и написал».
Вот еще одна история, которую любил рассказывать Эльман: «На концерте моего коллеги–скрипача, пока я аплодировал его исполнению Чаконы Баха, женщина коснулась моего плеча и прошептала: «Это было приятно, но ведь это не был Бах, не так ли, мистер Эльман?» На что я ответил: «Извините меня, мадам, но я никогда не слышал, как сам Бах её играл. Итак, не говорите мне, что это не Шуман, или это не Мендельсон. Нет правильной или неправильной интерпретации, и необычная интерпретация совсем не означает что она неправильная. Рахманинов однажды играл в Лондоне один из своих концертов, а рецензент написал, что он не играл его в стиле композитора».
Великий композитор и дирижер Густав Малер делал большие изменения в темпах и даже оркестровке симфоний Бетховена. Это было вполне нормально для романтической интерпретации.
Великий дирижер Артуро Тосканини пошел новым, объективным путем исполнения музыки, особенно бетховенской. Oн требовал строжайшего следования напечатанному тексту. Это был новый подход, подход 20-го века. Яша Хейфец принадлежал к этому крылу, и объективизм выиграл битву.
Дело было не просто в техническом совершенстве Хейфеца. Его интерпретации более соответствовали меняющимся вкусам, чем эльмановские. Но Эльман этого не смог увидеть. Популярность Хейфеца всегда была загадкой для него. Один из друзей Эльмана рассказывал: «Всегда во время своих званых обедов он оборачивался к соседу по столу и спрашивал: «Скажите мне, почему Хейфец имеет такой успех?» Хейфец был для него великим скрипачом, и он никогда слова не говорил против него. Но для него было совершенно непонятно, почему именно Хейфец олицетворял собой скрипку».
Необходимо подчеркнуть, что вкусы публики менялись медленно. Популярность Эльмана продолжала быть громадной. В конце 1918 года он играл серию воскресных концертов в Ипподроме, огромном концертном зале, где привлёк столько слушателей, что они заполнили все 6 000 мест. А через год Эльман открыл свой сезон 1919 года в том же самом зале, и привлёк такое же количество восторженных слушателей.
Эльман оставался очень близок с Ауэром. В мае 1923 года он дал концерт в Карнеги-Холле с Ауэром как дирижёром. В программе были концерты Вивальди, Бетховена и Чайковского. Поэтому для многих было непостижимым, что в 1925 году Эльман отказался играть в Карнеги-Холл гала-концерте в честь 80-летия со дня рождения Ауэра. В числе исполнителей были С. Рахманинов, И. Гофман, О. Габрилович, П. Стассевич. Ауэр предложил поставить в программу концерт Вивальди для трёх скрипок. Солистами должны были быть трое его самых знаменитых студентов - Хейфец, Цимбалист и Эльман. Эльман отказался под предлогом, что у него был собственный сольный концерт за два дня до бенефиса Ауэра. Когда Цимбалист пошел упросить Эльмана, чтобы он всё-таки принял участие, Эльман шокировал его своим ответом: «Почему я должен участвовать? Я сделал Ауэра, а не он сделал меня!» По возвращении Цимбалист рассказал Ауэру о разговоре с Эльманом (но так, чтобы не обидеть старого профессора). «Ну что ж, -Ауэр пожал плечами, - тогда я сам сыграю с тобой и Яшей.»
Хотя Эльман был очень ревнив к соперникам-скрипачам, он был очень щедрым в отношении всех других. Рассказывает Андре Бенойст: «Группа музыкантов собралась в доме Миши Мишакова (бывший ученик Ауэра, наверное, самый выдающийся американский концертмейстер) поиграть камерную музыку. Во время перерыва Эльман случайно положил один из своих бесценных смычков на стул. Мишаков не заметил смычка и сел на стул, на котором был смычок. Результат: поломанный смычок у Эльмана и разбитое сердце у Мишакова! Беднягу не могли успокоить за его ужасную промашку. Конечно, все присутствовавшие ожидали шум и гром от темпераментного Эльмана. Но, к общему удивлению, Эльман взял Мишакова за руку и постарался его успокоить. Частично это ему удалось. Эльман предложил всем пойти в ближайшее кафе и там поесть за его счет и забыть всё, что произошло». Эльман втайне финансово помогал многим музыкантам; он дал много бенефисных концертов в пользу самых различных организаций.
В 1925 году Эльман женился. Его богатая жена решила сделать ему подарок. Эльман играл на Страдивари 1735 года, купленном в Париже в скрипичном магазине Карессы и Франсэ. Когда новобрачные посетили Париж, этот магазин имел ещё лучший - «золотого периода» - инструмент Страдивари 1717 года.
Эльман в него влюбился. К сожалению, американский коллекционер по имени Познер тоже заинтересовался этим инструментом. Каресса поместил двух покупателей в разных комнатах и носил скрипку из одной комнаты в другую. В конце концов, когда цена достигла $50 000, Эльману эта игра надоела, и ситуация казалась подозрительной; а был ли действительно ещё один покупатель? «Послушайте, - он сказал Карессе, - я люблю эту скрипку, но больше этой суммы я не заплачу. Меня не волнует, кто ещё находится в соседней комнате, но я артист, и я буду использовать её на сцене. Если Вы хотите её продать мне, прекрасно. Если Вы хотите продать её кому-то ещё за большие деньги, это меня тоже устраивает». Каресса больше не пошёл в комнату Познера. «Вы правы, - сказал он Эльману, -скрипка Ваша».
Эльман продолжал сомневаться, а был ли действительно второй покупатель, но вскоре его познакомили на банкете с Познером, который рассказал ему, что он был его соперником. Это подтверждение того, что Каресса не только поступил с ним честно, но и пожертвовал большей выгодой, чтобы Эльман имел эту скрипку, оказало глубокое впечатление на него. Когда внук Карессы и Франсэ Жак Франсэ стал владельцем лучшего в Нью-Йорке скрипичного магазина, Эльман до конца своей жизни был его постоянным покупателем.
Эльман поддерживал связи со знаменитым импресарио Солом Юроком. Юрок был его агентом не всегда, Эльман уходил от него к другим. Юрок привёз из Парижа Русскую оперу с Фёдором Шаляпиным, но потерял на этом огромные деньги. Дошло до того, что ему пришлось спать на нью-йоркских скамейках в парке, так как его из гостиницы прогнали за неуплату. Когда Эльман вернулся после «медового месяца» в Европе в сентябре 1925 года, Юрок уже ждал его на причале. «Миша,- сказал он, - у тебя концерт завтра вечером. Это благотворительный концерт». «Благотворительный, - спросил Эльман, - а для кого?» - Для меня,-,сказал Юрок, поведав сагу с Русской оперой. Эльман концерт сыграл.
По возвращении из Европы Эльман организовал свой квартет, который гастролировал два года по Америке. Знаменитый скрипичный педагог Карл Флеш написал: «Миша Эльман посвятил себя струнному квартету; он исполнял партию первой скрипки в сольном стиле с беспрецедентным совершенством, хотя и за счёт той простоты и беззаветности, характерной для камерной музыки. Несмотря на внешнее совершенство, его интерпретации оставляли меня равнодушным; они были рассчитаны более на галёрку, чем на партер. Его выступления с квартетом не были результатом его внутреннего побуждения, а сознательным желанием оживить свою сольную карьеру. Он прекратил играть в квартете так же неожиданно, как и начал. Всё же надо признать, что с чисто инструментальной точки зрения, его исполнение партии первой скрипки было вершиной совершенства».
Эльман рассказывает историю о десятилетнем мальчике, который играл для него. «Он произвёл на меня сильное впечатление своим талантом и способностями, и мне было интересно, что Флеш о нём скажет. Я послал мальчика к нему. Через час ребенок вернулся. «Ну, что м-р Флеш сказал о твоей игре?» «Он мне ничего не сказал. Он даже меня не слушал. Он всё спрашивал меня: «Что такое красивый звук? Что такое красивый звук?» Я не знал, что ответить, так я вернулся к Вам, м-р Эльман». Меня так возмутило отношение Флеша к ребенку, что я ещё раз позвонил ему и сказал: «Вы знаете, что такое красивый звук? Я скажу вам, что такое красивый звук. Красивый звук - это то, чего у вас нет.»
Как солист Эльман играл свыше ста концертов в год. Он концертировал в Европе с Эженом Изаи, играл на Дальнем Востоке, в Южной Африке и Южной Америке. Так случилось, что Хейфец гастролировал в Южной Америке в то же самое время. Аргентина была богатейшей страной с самым большим числом любителей классической музыки. Пока Эльман плыл туда на корабле, Хейфец полетел самолётом. В Буэнос-Айресе он дал пять сольных концертов в знаменитом и громадном театре Колон, и все билеты были проданы. Пока Хейфец всё ещё был в Аргентине, туда прибыл Эльман. Он дал восемь сольных концертов в театре Колон, тоже с полностью распроданными билетами. Хейфец назначил ещё один концерт, в тот же день и час, что и Эльман. На концерт Эльмана в театре Колон все билеты были проданы, и билетёры должны были выпроваживать безбилетников. Хейфец не смог заполнить гораздо меньший зал в другом конце города. Борьба была не на шутку. И Эльман вышел победителем.
Хейфец продолжил их соперничество, полетев из Аргентины в Чили. Эльман обещал своей семье, что не будет летать самолётом в Южной Америке. В то время, единственной возможностью пересечь Анды, чтобы добраться до Чили, была поездка на муле. Эльман, со своим Страдивари, и его аккомпаниатор пересекли горы на мулах, восхищаясь бесконечными просторами глубокого, чистейшего снега и скалистых обрывов. «Мы пересекали реки и должны были подтягивать ноги, чтобы их не замочить», писал его аккомпаниатор, - и лишь надеялись, что мул в этот момент не поскользнётся».
Более эмоциональный подход Эльмана к исполнению музыки продолжал быть популярным у слушателнй в Южной Америке. В США такое исполнение становилось всё менее популярным. Хейфец выигрывал битву – и со слушателями, и с критиками. Одна из типичных жалоб рецензентов на исполнение Эльманом концерта Бетховена была: «Не только он «сентиментализировал» благородство мелодии, но он исказил правильную длительность нот, так что чистота и возвышенность музыкальной мысли была испорчена и Бетховен звучал по- чайковски».
Кто-то спросил Эльмана, что он думает о рецензентах, на что он ответил: «Спросите фонарный столб, что он думает о собаках».
Помимо разницы в интерпретации, «были и другие причины, почему Хейфец привлекал внимание публики так, как Эльман не мог, - пишет Эдгар Федер, один из румынских беженцев, которому Эльман помог с визой и работой в Америке. - Жизнь Хейфеца была красочной. Он ездил на лошадях, он был актёром кино, и в самых различных вещах он был в центре внимания публики. Он был более шикарным, не только как скрипач, но и как человек. В то же время в нём была отчуждённость – это делало его более загадочным, а значит более желанным. Эльман, с другой стороны, жил очень тихой жизнью. Я ни в коей мере не хочу поставить кого-либо из них выше или ниже; но есть много причин, которые необходимо учитывать, рассматривая разницу в их привлекательности у публики».
Вопреки своим критикам, Эльман продолжал быть очень популярным скрипачом. Арнольд Стайнхардт, в будущем первый скрипач знаменитого квартета Гварнери, так описывает сольный концерт Эльмана, который он посетил в детстве: «Мои родители взяли меня послушать Мишу Эльмана в зале Филармонии. Мои родители преклонялись перед Эльманом. Когда я слушал его записи дома, ноющая меланхолия пронизывала его игру – игру, которая мне напоминала о днях, когда моя мать пела еврейские песни. Пока мы ожидали его выход на сцену, я представлял себе, как бы он мог выглядеть. Возможно, он будет красивым, но уж точно представительным, с копной вьющихся и длинных волос, которые мои родители посчитали бы «артистическими».
Но человек, который наконец-то появился на сцене, был маленький, лысый, непритязательной наружности, и его легко можно было бы принять за директора зала, который собирается что-то объявить. Эльман держал в руках скрипку и смычок и комически кивал вверх-вниз головой в ответ на аплодисменты публики. Эльман – колодец, в глубину которого ты можешь смотреть, но никогда не увидишь дна. Его звук был легендарным.
Он настроил скрипку, поднёс её к подбородку и начал играть, неловко качаясь со стороны в сторону, вперёд и назад. Я с удивлением смотрел вокруг себя на полный зал, восторженно слушавший его игру. Его манеры никого не смешили. Фраза за фразой улетали со скрипки Эльмана и парили через весь зал к нашим дешёвым местам в последних рядах. Я ещё никогда не слышал великого скрипача живьём. Игра Эльмана была восхитительной, но сам звук его был в центре всего; звук был прекрасный.
Когда он закончил играть, зал Филармонии взорвался аплодисментами, и Эльман получил от слушателей стоячую овацию. Пока он играл, он превращался в чародея, но сейчас, как только музыка перестала литься из его скрипки, он опять стал маленьким, лысым человеком, который, как хорошо смазанная кукла, неловко кланялся приветствующей его публике».
С возрастом Эльман проводил всё больше времени в Нью-Йорке. К восьми тридцати утра, за чашкой кофе, он читал «Нью-ЙоркТаймс». К девяти часам он начинал заниматься техническими упражнениями, что он делал до дня своей смерти.
«Мой отец был очень взыскательным к себе человеком, - говорил его сын Джозеф.- Он начинал с гамм и упражнений, и он их играл от 45 минут до часа, прежде чем начать работу над репертуаром. И он их повторял многократно. Если в гамме у него была мельчайшая ошибка, которую никто бы и не заметил, он вновь повторял эту гамму. Дисциплина, с которой он занимался в течение свыше 60 лет, была одной из самых замечательных особенностей его характера».
Аккомпаниатор Эльмана приходил в 10 часов, и они занимались три часа вместе. После ланча, зачастую в «Русской Чайной», Эльман направлялся в скрипичный магазин, обычно к Жаку Франсэ. Эльман играл с не туго натянутым волосом; поэтому качество смычка было для него менее важным – смычок не был столь существенным в его звукоизвлечении. Но его Страдивари – это было совсем другое дело. У Эльмана были тысячи подставок, сделанных для него по всему миру. Согласно Жаку Франсэ, «он остро чувствовал малейшее изменение в качестве звука; он приходил к нам то сделать новую подставку, то сдвинуть дужку. Он мог провести час, двигая дужку, пока он не добивался нужного звука.» Когда он был в магазине, он любил обсуждать недавние концерты и слушать молодых музыкантов, пробующих инструменты.
В 1955 году Давид Ойстрах впервые гастролировал в Америке. На следующий день после его сольного дебюта в Карнеги-Холле, Эльман пригласил Ойстраха на ланч у себя дома, и играл для него одного свыше часа. По окончании гастролей по Америке, Ойстрах вернулся в Нью Йорк для своего дебюта с нью-йоркской Филармонией. На этот раз Эльман устроил для Ойстраха званый ужин в своей квартире. Среди приглашённых гостей были известные актёры театра и кино, знаменитости художественного мира. Ойстрах прибыл в сопровождении кагебистского «поводыря», который проверил за портьерами гостиной, нет ли там скрытых микрофонов.
После ужина Эльман дал концерт для гостей. Он сыграл Чакону Витали, сонату Моцарта, сонату Дебюсси, Пятый концерт Вьетана, несколько пьес Крейслера и другие «бисы», так что его выступление закончилось к часу ночи. Затем два скрипача исполнили двойной концерт Баха.
В свою очередь, Ойстрах пригласил Эльмана на концерты в СССР. Начались долгие переговоры. Госконцерт предложил Эльману те же гонорары, которые Ойстрах получал на родине. Конечно, Эльман не знал, как смехотворно мало советские артисты получают дома. Но он узнал, что платить ему будут в рублях, а рубли нельзя было вывозить из Советского Союза. Что же делать с рублями? Главный дирижёр Бостонского симфонического оркестра Шарль Мюнш сказал ему: «Они меня привели в магазин, и я купил там несколько шуб». Эльману это не понравилось. Зачем ему шубы?
Он снял трубку и позвонил советскому культурному атташе в Вашингтоне: «Я родился в России и горжусь тем, что я там учился и начал свою карьеру. Но я живу в Америке с 1908 года. Я американский гражданин и здесь работаю. Если ваше великое государство не может мне платить в долларах, давайте это всё отменим».
Эльман старел, но остроумия не терял: «Мы живём во время, в котором стандарт посредственности вырос».
Он продолжал концертировать до конца жизни. Когда-то Иоахим сказал Мише после его берлинского дебюта в 1904 году, что «ты играешь очень хорошо для своего возраста.» К концу своей карьеры Эльман любил говорить: «Когда я был вундеркиндом, мне говорили, что я играю очень хорошо для моего возраста. А сейчас, когда я - старейший скрипач, всё ещё дающий концерты - мне по-прежнему говорят то же самое».
5 апреля 1967 года, как обычно, он репетировал со своим пианистом для будущих концертов, потом поел в ресторане за углом и пошёл домой. «Я себя странно чувствую, -сказал он жене. - Может, я что-то съел не то». То, что он чувствовал, было началом инфаркта. Когда прибыл семейный врач, было уже поздно. Великий скрипач скончался.
В некрологе Эльману Харольд Шёнберг, главный музыкальный критик «Нью- Йорк Таймс», написал: «Когда он клал свой сильный смычок на струны, зал был заполнен эльмановским звуком, и слушатели – особенно в ранние годы его карьеры – немедленно впадали в истерику. Звук Эльмана. Он был глубоким, богатым, сладким, трепещущим. На струне соль его инструмент звучал как виолончель. На ми струне, в высоких позициях, это была флейта из платины. Ни у одного скрипача 20-го века и, без сомнения, ни у кого в истории, не было такого совершенного, чувственного звука. Эльман никогда не был одним из философов музыки, глубоким мыслителем, учёным музыкантом. Но у него было то, за что его многие учёные коллеги всё бы отдали, а именно способность играть на скрипке с такой экспрессией и сладостью, которая разоружала любой критицизм».
Слушатели обожали Эльмана за теплоту, эмоциональную глубину и то, что он сам больше всего ценил в исполнении – человечность. Его искусство уходило глубокими корнями в музыку и эмоциональную интенсивность молитв его народа. Он воплотил дух еврейского народа больше, чем любой другой из его великих современников–скрипачей. Как написал Генри Роз, «Эльман стал символическим народным героем для еврейского народа. Этого маленького человека, едва ли выше ста пятидесяти сантиметров, приветствовали короли и принцы всего мира. Полуголодные портные, работавшие по шестнадцать часов в день в потогонных мастерских, видели своих талантливых маленьких мальчиков как будущих Мишей Эльманов. Бедные уличные торговцы в кишащих людьми гетто больших городов копили гроши на уроки своих многообещающих детей. Лишь немногие достигли вершины, но тысячи отличных еврейских скрипачей появились в России, Западной Европе, Америке и Израиле. Их присутствие и скрипичное влияние существуют везде, где звучит скрипка».
Что за жизнь... Это о нём великий Джордж Гершвин написал песню «Миша, Яша, Тоша, Саша»; это он «родился прямо в середине темнoй России» в деревне, рос в местечке, пережил погром. Много лет спустя, его спросили: «Как Вы ощущаете то, что Вы Миша Эльман?», на что он ответил: «Вы знаете, иногда мне кажется, что это сон».
Перевод с английского
Использованная литература:
Auer, Leopold, My Long Years in Music, Frederic A. Stokes Co. 1923
Benoist, Andre, The Accompanist, Paganiniana Publications, 1978
Campbell, Margaret, The Great Violinists, Doubleday and Co., 1981
Elman, Saul, Memoirs of Mischa Elman’s Father, 1933
Flesch, Carl, The Memoirs, The Macmillan Co., 1938
Grun, Bernard, Private Lives of Great Composers, Library Publishers, New York 1955
Kaufmann, Louis, A Fiddler’s Tale, The University of Wisconsin Press, 2003
Kozinn, Allan, Mischa Elman and the Romantic Style, Harwood Academic Publishers, 1990
Malan, РоEfrem Zimbalist, a Life
Roth, Henry, Master Violinists in Performance
Saleski, Gdal, Famous Musicians of Jewish Origins, Bloch Publishing Co. 1949
Schwarz, Boris, Great Masters of the Violin, Simon and Schuster, 1983
Steinhardt, Arnold, Violin Dreams, Houghton
Добавить комментарий