«Паутина Шарлотты» Э. Б. Уайта я читала уже не в своем, а в дочкином детстве, потом и фильм был – очень трогательно. Мне тогда и в голову не приходило найти в этой истории нечто общее с нашей жизнью. В нашей семье не могло быть никакой душевной привязанности к поросенку. Все мои родственники были давным-давно городскими, домашних животных видали только на картинках. Кроме того, мы еще все-таки евреи. Как известно, историки-археологи устанавливают еврейскую принадлежность раскопанных поселений именно по отсутствию свиных костей.
Мне вспоминается, что детский стишок Льва Квитко «- Анна-Ванна, наш отряд / Хочет видеть поросят!» обсуждался дома, как пример попыток ассимиляции. Зачем еврейскому поэту любить свиней, не говоря уж о том, что и про пионерские отряды в 1939 г. писать не стоит. Бедный Квитко, все равно расстреляли, но меня в детстве от таких стишков (очень на самом деле милых) старались держать подальше.
А сейчас читаю старые письма своих родственников - переписка военных лет. Я-то после войны родилась, только по рассказам все знаю. Уже после начала блокады, уже испытав блокадный голод, сотрудники конструкторского бюро Ленинградского металлического завода, где работал муж маминой тети Лиды Марк Иосифович Гринберг, были вывезены в Верхнюю Салду в Свердловской области. Потом - в конце декабря 1943 все конструкторское бюро перевезли в Подольск – Наркомат решил держать их к себе поближе. Дядя Мара был большое начальство – по-моему, в военные годы заместитель главного конструктора, но могу ошибиться. Перед войной он уже успел посидеть в Большом доме (это – если кто не знает - Ленинградский филиал московской Лубянки, то есть центральное отделение органов государственной безопасности), где ему полностью выбили зубы, а еще он до конца жизни мучился ногами – там заставляли все время стоять, пытали таким образом, потом почему-то выпустили, всего 739 дней просидел.
Когда дядю Мару посадили, тетя Лида устроила мальчиков в детсады, а сама стала искать работу. Ее никуда не брали – жена арестованного (потом повезло, добрый человек попался, и взяли в лабораторию в порту, она вообще микробиолог была). От детей скрывали, что отец арестован – ну, чтобы во дворе не болтали. А трехлетний Женька сидит как-то на горшке и задумчиво так говорит: «Что-то папочка долго не возвращается, наверное, его арестовали». А когда дядя Мара вернулся, без предупреждения, был выходной день и тетя Лида стирала в ванной белье, а мальчишки – Сережка с Женькой – дрались и кричали так, что звонка не было слышно. Дядя Мара долго стоял на площадке, барабанил в дверь. Мы вечно им это припоминали, как они отца в дом не впустили. Сейчас-то никого в живых не осталось.
Марк Иосифович зубы не вставлял, но продолжал верить, что стране нужны мощные турбины. Он потом за эти турбины дважды Сталинскую премию получал и еще какие-то премии, но семейный бюджет выиграл от этого мало – оба они всегда считали, что надо делиться и раздавали широко.
В Ленинграде и до и после войны они жили в Доме специалистов, Лесной проспект 61 (в Википедии есть картинка, на которую я часто ностальгически смотрю – я много гостила там в детстве, а семейных фотографий у меня не сохранилось). В Верхней Салде их тоже поселили в Доме специалистов (впятером – муж с женой, двое сыновей и удочеренная дочка погибших друзей - в одной комнате в коммунальной квартире), благодаря чему у них было электричество и водопровод. Об этих удобствах тетя Лида неустанно как о невероятном везении упоминает в письмах, адресованных ее матери (бабушке моей мамы), которая вместе с моей подрастающей мамой-сиротой (мать умерла, отец в сентябре 1941 пропал без вести в писательском ополчении) жила в Йошкар Оле у своего сына, то есть Лидиного брата, дяди моей мамы. В Йошкар Оле условия были много хуже, и Лиду это ужасно мучило, она от своих детей отрывала и посылала то посылки, то денежные переводы. А писать им старалась с юморком, но в конце, по-моему, все равно было грустно.
28 октября 1943 (из писем тети Лиды)
...поистине мне не хватает 3-х часов в сутки, а если бы они были, то и их бы не хватало. И когда был огород, мне казалось, что как только он кончится, мы вздохнем свободно. Но после уборки возникли вопросы, связанные с хранением, с переборкой и переноской его, с засолкой капусты, со сменой комнаты, с подготовкой всего семейства к зиме в смысле валенок, варежек, носков, не говоря о более серьезном обмундировании. Попутно полтора месяца мне не удавалось сдать белья и я все сама стирала. Kurz geraegt – когда валенки пришли в состояние готовности для всех пятерых, нарезанная Сережей капуста погрузилась в новую кадку, и мне казалось, что наступает некий перерыв – передых до окончания картофеля, которого оказалось у нас пудов 9-10, да и портится много, одним словом, когда я стояла на пороге новой жизни, мне на голову свалился поросенок! Это сначала показалось мне неслыханным бедствием, но вот он прожил неделю и я приобрела уже большой опыт в общении с ним. Наметился твердый распорядок при работе в утреннюю смену: один вечер я варю ужин на два дня, а другой вычесываю поросенка. При этом намечаются большие сдвиги: вшей всё меньше и меньше, что звучит обнадеживающе. Малютка получил наименование «шпик» и заметно округлился, внушая симпатию всем окружающим. Дети целиком взяли на себя заботу о нем, и на мне лежит только санитарный надзор. Помещается он в кухне под столом, на котором я стряпаю, и мне это, признаться, не нравится. Я предложила Ломакиной, которая живет в обычной избе, чтобы она его взяла, доходы пополам, но ей запретила хозяйка. По-видимому, придется оставить дорогую крошку у нас. Я чувствую, как он меня омолаживает, хотя грудью вскормить я его не могу, но все эмоции того периода у меня пробуждаются.
«Как желудок?» - спрашиваю я у дежурного по уборке клетки поросенка – поросенка в это время выпускают гулять по кухне. Сама я могу убедиться в правильности рациона только во время вычесывания, когда он от волнения все время посылает мне приветы. Мальчики натащили опилок, за отсутствием соломы, и крошка бесконечно чихает, роя носом в них. Все накопившиеся вопросы должен разрешить сегодня Сережа у ветеринара, куда я направила его со списком наболевших тем в связи с хорошей погодой. Сергей очень мало гуляет, и я придумала ему это ответственное поручение.
Теперь отвечу на тьму твоих вопросов, которыми ты наполнила оба письма от 1/X. [...]
Мара получает два пайка, которые в общей сумме составляют: 7 кг мяса в месяц, 1.800 жиров, 3.500 крупы, затем папиросы и сухофрукты, которых мы и вовсе не видим, 1.600 сахара и 1000 пряников, овощи и картофель, которые тоже не дают. За мясо дают консервы и яйца, за крупу – муку. Получаем мы этот паек с сентября. Раньше было гораздо меньше. И хотя нам и карточки отоваривают, но всего этого мало и основой по-прежнему служит хлеб и картошка. Кроме того выдачи чрезвычайно неаккуратны, никогда не знаешь, когда получишь следующую, сахар строго идет только утром к чаю, только что его вовсе не было и я разорилась на него на толкучке, а сейчас кончился шпик и жиров нет. Сливочного масла мы много времени совсем не видим.
15-17 ноября 1943
Вас интересует, наверное, наш дорогой малютка, граф Шпиг-Бэкон. Не говоря о том, что он оказался чистой девушкой (о чем мы пока не говорим вслух), он опять завшивел и я имела наново это удовольствие вчера. В остальном третий месяц является месяцем наращивания скелета, как нам объяснил один поросячий инженер, и я это ясно чувствую во время его мытья. Все хочу перейти на очистки и не рискую, картофеля у нас остались считанные ведра. Пожалуй, скоро придется нашему графу расстаться с жизнью...
21 ноября 1943
Чувствую себя сейчас точно по анекдоту с козой, так как жизнь графа Шпиг-Бэкона пришла уже к концу. Он простудился, очевидно, во время последнего вычесывания после купания. Пришлось его прикончить, так как он перестал есть и чувствовал себя очень плохо. Так как картофель у нас кончается, все равно долго мы бы его не продержали. Чистый вес его 2.700, но обрабатывать его я не хочу, хотя все проделано без меня, и я получила его обратно опаленным и выпотрошенным. Хочу продать и купить масла, больше смысла и меньше разных ощущений. Задержка за малым – найти покупателя. Пока холодно, он лежит в бумаге за окном и я стараюсь о нем не думать. В кухне чисто и забот стало вдвое меньше.
10 декабря 1943
В связи с отъездом пришлось есть нашего покойничка графа Шпиг-Бэкона, до сих пор мрачно болтавшегося за окном. Это оказался дистрофик последней стадии, годящийся в качестве экспоната по отсутствию даже мышц, не только жиров. Варю я его тайно, все едят и не знают, а косточки выбрасываю. Идиотская была затея, никакого прока абсолютно.
Добавить комментарий