Кофе
В Новосибирске недалеко от телевидения, на площади Станиславского, в семидесятые годы существовало заведение на два стоячих столика под названием «Пышечная». В советском театре абсурда, когда на витринах магазина «Мясо-Рыба», кроме пирамиды из банок консервов «Завтрак туриста», ничего не просматривалось, эта едальня являла собой исключительный случай полного соответствия формы и содержания – кроме пышек, которые тут же и пеклись, и кофе с молоком, там ничего не подавали. Но зато какие это были пышки!!! Кофе было похуже, но тоже вполне нормальное, несмотря на то, что готовилось и разливалось оно из больших армейских чайников...
Сильно грамотные интеллигенты тотчас кинутся меня поправлять – мол, «фи, автор не знает, что кофе – это не ОНО, а ОН». Не извольте беспокоиться, господа, знаю. Ещё со школы помню правило, которое вбивала в наши пустые головы учительница русского языка замечательная Евгения Соломоновна Персова: «Иностранные, несклоняющиеся слова на -а, -е, -и, -о, -у, означающие предметы неодушевленные единственного числа, употребляются обычно в среднем роде.» Но слово «кофе» являлось исключением. Русские классики, на чьих произведениях мы воспитывались, предпочитали использовать для «кофе» мужской род, в соответствии с правилами французского языка, в котором, как утверждают знатоки, среднего рода не существует.
Именно так, в мужском роде, я его всегда и употреблял. И никакие высказывания типа: «Кофе — он» — глупость и архаика...» или: «Употребление «кофе — он» является признаком псевдоинтеллигентности...» – меня не убеждали. Я был старомоден и упорствовал в своем заблуждении, ибо не видел логических обоснований для изменения мнения. До случая, приключившегося со мной именно в этой пышечной. Собственно, мой рассказ как раз об этом.
В те давние поры я был молод, высок, красив и спортивен и предпочитал перемещаться по городу Новосибирску сугубо на гоночном велосипеде. Путь на телевидение, где я работал, пролегал мимо этой пышечной, и проезжая мимо, я частенько делал остановку, чтобы выпить кофе и съесть пару замечательных пышек. Заехав туда в очередной раз, я обнаружил, что тихая интеллигентная Вера Моисеевна там больше на работает, по причине, как я потом узнал, отбытия на историческую родину. На её месте возвышалась толстая тетка с огромной грудью, в кокетливом передничке и кружевной наколке. Отстояв небольшую очередь, я протянул деньги:
– Мне, пожалуйста, один кофе и две пышки.
Тетка внимательно посмотрела на меня и сказала:
– ОДНО кофе.
– Что? – не понял я.
– Я говорю, «ОДНО КОФЕ» – сказала тетка. – «Кофе» – это ОНО! Ты же вроде интеллигент.
Я, как говаривал один мой знакомый, тоже большой знаток русского языка, «замер в остолбенении». «Остолбенение» моё было вызвано даже не тем, что тетка без обиняков сразу на «ты» взялась учить меня русскому языку, а тем, что подобные материи вообще могут занимать существо в передничке напротив меня. Зачем ей это с такой грудью?
– Да нет, – придя в себя, сказал я, – «кофе» – это всё-таки ОН.
Тетка опять внимательно посмотрела на меня и с чувством полного превосходства над убогим интеллигентиком назидательно сказала:
– «ОН» – это, если он черный. А если с молоком, то «ОНО!».
Тут уж я не просто остолбенел. Я остекленел. Меня поразила глубина проникновения в суть проблемы. Потому что, если разобраться, тетка была абсолютно права: кофе с молоком – это уже не совсем «ОН». Это действительно «ОНО». Как мужик с накрашенными губами.
– Спасибо! – сказал я. – Я обязательно запомню.
Теперь я тщательно выбираю слова при определении рода того или иного напитка, в зависимости от способа его приготовления. И когда я узнал, что в России с 01.09.2009 г. согласно приказу Министерства образования РСФСР принята норма считать «кофе» словом среднего рода, я, спасибо скромной труженице новосибирского общепита, был уже подготовлен к этому и не особенно удивился. Так и должно быть в стране, где продавцы пышек учат режиссеров русскому языку, а кухарки и кэгэбэшники управляют государством.
Пышки, кстати, с приходом «учительницы» стали много хуже. И ОНО из армейского чайника тоже.
Синяя пальма
Каждое утро, выгуливая свою пуделиху Пеппи, прохожу мимо дома моего соседа, что на углу улиц Saint Nicholas и Katharine. Он, как и я, иммигрант в первом поколении, и у него так же, как у меня социалистическая родина. Остров зари багровой и немыслимой Свободы. Видимо, от этого счастья он оттуда и слинял. Кроме того, что он кубинец и что имя его Хосе, я ничего про него не знаю.
– Hi! – говорю, – Buenos días!
– Buenos días, my friend! How are you? – машет рукой Хосе.
– Fine, – отвечаю я.
Американский ритуал вежливости выполнен, и, улыбнувшись друг другу, мы продолжаем заниматься каждый своим делом. Я выгуливать собаку, а он мыть свой «Мерседес».
Он очень хозяйственный, этот Хосе. Он вечно копошится на своем участке, который огородил высоким пластмассовым забором.
Хосе многого добился по своим кубинским понятиям. У него дом, три новых машины: джип «Монтеро», Тойота «Камри» и «Мерседес», с которого он сдувает пылинки и которым очень гордится. Для своих кубинских родственников Хосе, по всей видимости, образец успешного эмигранта, осуществившего свою «Американскую Мечту».
Но, вероятно, чего-то ему все-таки не хватало для полного счастья.
И вот однажды я обнаружил, что около его дома вдруг выросли две огромные кокосовые пальмы. Вчера еще не было, а вот сегодня качаются на суровом нью-джерсийском ветру и шумят своими зелеными панковскими гривами. Пальма в окне, а под окном «Мерседес» – это, видимо, как раз то и было, чего ему не хватало, чтобы привести свою жизнь в полное соответствие с Мечтой.
Вообще-то кокосовые пальмы на берегах Гудзона не произрастают. Но Америка, как всем известно, страна неограниченных возможностей. Поэтому Хосе купил две искусственные пальмы, которые, кстати, стоят дороже живых, и «посадил» их у себя под окнами. И радовали они его кубинский глаз, ну абсолютно, как настоящие. Особенно зимой, по колено в снегу.
Со временем от солнца, снега и дождей кокосовые пальмы выгорели, выцвели, полиняли и из ярко-зеленых превратились в синие.
«Американская Мечта» – это синие пальмы под окнами.
А Хосе сейчас пристраивает второй этаж к своему дому.
Еврей
Концерт Шаова в Нью Йорке. Брайтон, концертный зал «Миллениум». Тимур на сцене, я как всегда - перед сценой, фотографирую.
Заканчивается первое отделение. Зажигается свет. Откуда-то из середины зала, распихивая встающих людей, к сцене устремляется высокий, тощий человек в бейсболке. Он похож на булгаковского Коровьева, каким я его всегда предствлял. Он весь сияет, он потрясён, он восхищен, его переполняют чувства, он, видимо, впервые услышал Шаова, он хочет спросить о чём-то очень важном. Тимур в это время уходит со сцены. Человек вслед ему кричит:
– Простите, можно у вас спросить вопрос? Вы еврей?
Тима не слышит, уже ушел. Тогда Коровьев, видимо, уловив, что я каким-то образом с Тимуром связан, обращается ко мне.
– Простите, он еврей?
– Нет, – говорю, – он не еврей.
– Это точно? – не верит он.
– Точно.
– И что... Никогда, никогда?..
– Ну... – я понимаю, что нельзя так разочаровывать человека. – Иногда... в общем, бывает.
Удовлетворенный Коровьев разворачивается и кричит кому-то в зале:
– Ну вот! Я же говорил! Он-таки еврей.
Добавить комментарий