Памяти Леопольда Давидовича Гольденштейна, фанатичного коллекционера, талантливого предпринимателя, искусствоведа, прекрасного товарища, хорошего человека.
У меня было несколько попыток написать рассказ о Леопольде Давидовиче Гольденштейне и включить его в цикл моих рассказов о работе, друзьях, товарищах из книги «Моя инженерия. Пытался, но не мог решиться это сделать, так как боялся , что тема предпринимательства, неразрывно связанная с коллекционированием, помешает доброжелательному восприятию образа моего лирического героя. Не оговорился: именно «лирического героя». Любой рассказ не от лица самого персонажа, обязательно будет содержать неточности и дополняться воображением автора.
Недавно прочёл в новостях сообщение, что в Москве предполагается открыть выставку частных коллекций. Событие знаменательное, которое позволит ценителям изобразительного искусства познакомиться с произведениями, которые хранились на квартирах и в домах коллекционеров – позволит прекрасным произведениям выйти на «свободу».
И тогда я решился написать о Л.Д. Гольденштейне.
Название рассказа, который основан на событиях, действительно имевших место, может показаться странным, но между всеми перечисленными в названии предметами коллекционирования автор увидел определённую связь.
В конце войны и в первые послевоенные годы среди школьников младших классов была популярна игра в «фантики». Причина возникновения игры объяснима: конфеты –редкость, а сладкоёжки получали ещё и замечательный фантик – обёртку конфеты, что продлевало сладостное переживание от съеденного лакомства и с очевидностью вызывало зависть обделённых. Я тоже был попеременно среди тех и других.
В «фантики» играли мальчики, может быть, и девочки – не знаю, так как обучение было раздельное. Игра зак
лючалась в следующем: надо сложить фантик в небольшой квадратик, положить его на ладошку и ударить ладошкой по краю стола, фантик при этом взлетает вверх и падает на стол на каком-то расстоянии от края. Мальчик-соперник повторяет этот приём со своим фантиком, и если его фантик отлетел на большее расстояние от края стола, чем у первого игрока, то первый – проигрывал свой фантик. Таким способом наиболее опытные и удачливые игроки копили фантики. Обёртки конфет становились «детской валютой», их обменивали поштучно или сериями, по тематике картинок и цвету, на них можно было получить бутерброд, а время было голодное, лишив завтрака «страстного» коллекционера, или приобрести что-то «очень нужное» в детской жизни.
Вот так состоялось моё первое знакомство с коллекционированием.
После собирания фантиков мальчики, мои сверстники, стали коллекционировать этикетки со спичечных коробок, потом монеты и ассигнации советской и досоветской эпохи и, наконец, почтовые марки. Поиграв в такое собирательство, я к нему в старших классах охладел, так как стал заниматься в историческом кружке в Эрмитаже и знакомился с иными коллекциями. При этом, совершенно до этого не предполагал, что существует мир серьёзных, современных частных коллекционеров, предметом собирательства которых могут быть разнообразные вещи из мира искусства и быта.
Какие могут быть частные коллекционеры в советском обществе? Скудость послевоенного быта, вместе с социалистической доктриной о собственности, делало такой вопрос правомочным.
Однако по мере того, как послевоенная нищета начала сглаживаться, стали популярными коллекционеры-филателисты. В специальных магазинах можно было приобрести красивые тематические марки и погашать на Главпочтамте конверты и марки в честь памятных дат истории и красного календаря. Дальше этого мои знания о филателии не распространялись.
Как обычно и бывает, некий случай позволил познакомиться с настоящим частным коллекционером, стать его приятелем-коллегой по работе и получить возможность наблюдать за созданием и эволюцией его коллекций.
Познакомился я с Леопольдом Давидовичем сначала заочно, когда в первый день выхода на преддипломную практику в лабораторию автоматизации научно-исследовательского института застал там переполох – в Большой Дом на Литейном проспекте (КГБ) вызвали всеми любимого, как позже я узнал, инженера лаборатории. Этим инженером был Леопольд Давидович, которого в «народе» в шутку называли «муж гражданки Соколовой», чтобы не произносить его очень еврейскую фамилию. В этом рассказе будем называть его Лёней – так к нему обращались друзья.
Впервые имя «муж гражданки Соколовой» Лёня приобрёл после публикации фельетона в газете «Вечерний Ленинград», где он был не главным фигурантом и где автор фельетона решил избежать упоминания его еврейской фамилии, акцентируя внимание на фамилии его жены, которая была жертвой преследования соседей-хулиганов по коммунальной квартире. Основой конфликта был антисемитизм, но прямо об этом корреспондент написать не мог.
Причина вызова Лёни в КГБ была связана с арестом кого-то из его случайных знакомых, с которыми у него были контакты, связанные с приобретением граммофонных пластинок. А в это время, 1958 год, в Ленинграде было повальное увлечение музыкальными записями. Пластинку с записями хорошей музыки известных исполнителей приобрести было трудно, поэтому владельцы таких пластинок пользовались большой популярностью, у них на дому собирались компании меломанов для прослушивание редких музыкальных записей. Иметь хорошие записи стало предметом престижа в определённых кругах, а дефицит пластинок, совершенно естественно, привёл к созданию чёрного рынка, а это, как положительная обратная связь, привело к исчезновению хороших записей из магазинов и процветанию продаж из-под полы. Ценились не только новые записи, каким-то неведомым способом доставляемые с Запада, но и раритеты – довоенные пластинки.
Лёня, обладая предпринимательской жилкой ещё со времён игры в фантики, преуспел на этой «ярмарке тщеславия» и собрал огромную коллекцию пластинок, которая насчитывала несколько тысяч экземпляров. Коллекционирование пластинок было не только любимым делом, но и выгодным коммерческим предприятием. По случаю, Лёня закупал пластинку одной и той же записи в нескольких экземплярах, а потом с выгодой продавал либо обменивал на чёрном рынке.
Когда я с Лёней через несколько лет познакомился близко, то получал приглашение на музыкальные вечера к нему домой. Благодаря общению с ним, мои скудные знания музыкальных произведений и исполнителей существенно возросли.
В небольшой комнате, где он жил с женой и сыном, собрать большую компанию друзей было трудно, поэтому Лёня нередко по нескольку раз организовывал прослушивание какой-нибудь особенно интересной записи, которую удалось приобрести. Друзья ценили такое бескорыстное просвещение.
Через какое-то время коллекционирование в прямом и переносном смысле позволило Лёне произвести выгодный обмен небольшой комнаты на большую, а затем – на две комнаты в старой барской квартире с высоченными потолками, но, увы, коммунальной. Склока именно в этой квартире и была озвучена в упомянутом фельетоне.
Для пластинок были построены роскошные антресоли в одной из комнат, и несколько тысяч пластинок перекочевали из картонных коробок на полки. Друзья Лёни и «гражданки Соколовой» охотно посещали преобразованную гостиную. С появлением магнитофонов музыкальные записи стали доступнее, интерес к граммофонным пластинкам сошёл почти на нет.
Но его величество Дефицит подкинул народу новое увлечение – собирательство книг. Лёня основательно «почистил» свою коллекцию пластинок, верно и вовремя почувствовав появление новой моды в собирательстве, и изменил коллекционированию пластинок, почти полностью переключившись на книжный рынок.
Когда после трёх лет работы на заводе я стал сотрудником лаборатории, то часто ездил с Лёней в командировки и мог наблюдать технологию создания им прекрасной библиотеки. Оказываясь в провинции, Лёня посещал все доступные по расстоянию и времени книжные магазины, скупая книги, которые были ему интересны или пользовались спросом на книжном рынке. Ради приобретения книг Лёня легко соглашался на самые долгие и трудные командировки, что устраивало его научного руководителя. Инженерное дело Лёню мало интересовало, карьерных амбиций не было. Работа была «крышей» его увлечению. Сотрудники лаборатории, естественно, не оставались в стороне, получая возможность читать редкие книги. Лёня никогда в просьбах почитать или приобрести книгу не отказывал.
Человек он был контактный, доброжелательный, готовый помочь в непростых бытовых ситуациях. Поражала его неприхотливость во всём, включая скромность в одежде, комфортности бытовых условий в командировках, в гастрономических вкусах. Неприхотливость была объяснима – экономились деньги, чтобы тратить их на книги, как прежде на пластинки. И это была не корысть, не скупердяйство, а страсть к коллекционированию, не накоплению книг, а возможности собрать книжные раритеты. А тут без рынка и обменного фонда книг было не обойтись.
Однажды, в дождливый осенний вечер, Саша, сын Лёни, вынося мусор на помойку, обнаружил на земле рядом с мусорным баком полуразвёрнутый свёрток из мешковины, на внутренней стороне которого было что-то изображено. Любопытство взяло верх над брезгливостью, и мальчик забрал свёрток домой, чтобы рассмотреть его получше.
На довольно грязном холсте была изображена масляной краской сцена из какой-то несегодняшней жизни. «Выбросить? Но тогда надо опять идти на улицу». Саша поленился
и оставил картину до утра. А утром показал родителям, которые, по его мнению, разбирались в живописи, так как закончили курсы изучения живописи в Эрмитаже.
Эта находка совершила переворот в Лёниных увлечениях. Лёнино предположение, что это старинный холст с изображением сцены, возможно, из голландской жизни, подтвердил известный искусствовед и предложил купить у Лёни эту картину. От продажи и дальнейшего исследования картины Лёня отказался. «Зачем? Отреставрируем картину и, если понравится, купим раму, и украсим комнату в кооперативной квартире, в которую скоро можно будет переехать».
Возникло сразу несколько гипотез о том, как картина оказалась на помойке. Одно из предположений, что картину вывезли из оккупированной Германии, а потом хозяин, не разбирающийся в живописи, решил, что она ему не нужна, или испугался, что кража картины в Германии может посчитаться криминальной. Кто знает? Как мы дальше увидим, такое предположение могло оказаться правдой.
Этот случай заставил Лёню заинтересоваться рынком картин. По его объяснению, он запоздал на три-четыре года с решением коллекционировать картины.
Составление книжной библиотеки отошло на второй план. Дома остались редкие и любимые книги, альбомы и пластинки. Все свободные средства теперь тратились на картины и рамы для картин.
Лёня глубоко заинтересовался живописью, реставрацией и атрибуцией картин. Стал авторитетным специалистом по живописи и в постперестроечное время пользовался большой популярностью как консультант у «новых русских» при покупке картин.
За несколько лет его собственная коллекция картин стала такой большой, что не осталось свободных мест на стенах трёхкомнатной кооперативной квартиры.
Наслаждались его картинной галереей семья и друзья. Лёня не афишировал своё занятие и никого, кроме хорошо знакомых людей, не приглашал к себе. Огорчало Лёню то, что не может открыто и широко гордиться своим собранием картин и не может разместить всю обширную коллекцию у себя дома.
Возник замысел отдавать на хранение картины друзьям – картины будут украшать их жилища, а Лёня удовлетворит на малую толику свои амбиции удачливого коллекционера прекрасных произведений искусства. Благодаря этому замыслу, у меня и моих коллег по работе, наиболее близких друзей Лёни, появились на стенах комнат картины. Одно неудобство – к картинам привыкаешь, а неизбежно наступит момент, когда с ними придётся расстаться.
О какой-либо выставке картин для публики нечего было и думать. Во-первых, опасно со всех сторон: заинтересуются спецслужбы и воры, во-вторых, среди его коллекции могли быть разыскиваемые картины из разграбленных музеев и домов Европы. Хотя Лёня следил за информацией о разыскиваемых картинах, но полной уверенности, что у него нет похищенных картин, не было.
Подтверждением такого опасения был случай, свидетелем которого я был сам. Мой близкий друг Миша как-то пригласил меня и Лёню в обеденный перерыв съездить на квартиру его отца, заинтриговав нас тем, что покажет нечто интересное.
Когда мы зашли в кабинет его отца, известного в городе врача, профессора, который ушёл из жизни пару лет тому назад, мой друг попросил нас помочь ему отодвинуть от стены громоздкий платяной шкаф. Шкаф отодвинули и на его задней стороне обнаружили три больших холста, прибитых к шкафу, один над другим. Мы были сильно удивлены, ждали рассказа, а пока осторожно сняли холсты и разложили на полу. Миша молчал, а Лёня со знанием дела начал изучать холсты.
Три картины: одна была на библейский сюжет, другая изображала зимний пейзаж , а третья, наиболее невзрачная на мой вкус, – каких-то экзотических птиц. Все картины безусловно требовали реставрации. Особенно последняя, она была настолько тёмная, что птичек трудно было рассмотреть в деталях.
Миша рассказал историю приобретения этих картин. Это был подарок. Отец Миши в конце войны был полковником, начальником медслужбы в штабе маршала, командующего фронтом. Могу здесь оказаться не точным, но это не меняет дела. В какой стране это происходило, не знаю или не помню, но вполне очевидно, что это одна из стран Европы, а уточнять поздно – ни Миши, ни Лёни уже нет.
Маршал вызвал к себе своего врача, указал ему на стоящие в углу комнаты свёрнутые в рулоны холсты и предложил взять в подарок любые три. Врач не посмел возразить и взял три первых попавшихся рулона. Позже он рассмотрел холсты и понял, что это картины, доставленные маршалу из какого-то хранилища или спасённые из повреждённых войной особняков.
Повесить картины у себя в доме в военное время было недосуг, а позже показалось опасным реставрировать, приобретать рамы и посвящать случайных людей в историю подарка. Поэтому картины были спрятаны известным теперь нам способом. Миша знал давно эту историю, но решился поделиться с нами об этом уже в перестроечное время. Собственно, он делился этой историей, в первую очередь, с Лёней и предложил Лёне любую из картин в оплату реставрации двух оставшихся. Деликатность сделки мы все понимали – картины могли быть в поиске.
Лёне выбрал для себя картину с птичками, а другие взялся забрать для реставрации. Дальнейшая судьба картин мне неизвестна, но Лёня мне сказал, что «птички», предположительно, – картина круга Рембрандта.
Лёня не дожил до нашего времени и не смог воспользоваться возможностью показать свою коллекцию широкой публике. Как мне стало известно, коллекция после его смерти была распродана наследниками.
В нормальной стране судьба коллекции Леопольда Давидовича была бы иной к удовлетворению самого коллекционера и любителей искусства.
Добавить комментарий