Городок расположился в самом сердце Аппалачских гор и назывался Индейский Ключ. В смысле – родник.
Дорога мягко облегала пологие подъемы и спуски древних склонов, сплошной кучерявый лиственный лес подступил вплотную к асфальту. Казалось, в его редких прогалинах затаились внимательные глаза и уши осторожного индейского племени, подсчитывающего возможные промахи нападения и несомненные выгоды скальпирования чужеземцев. Я нервно потрясла свежевымытыми волосами, и наваждение исчезло.
Неугомонная родня потащила нас на уик-энд в Вест-Вирджинию. «Вест» по-местному значит «запад», хотя и созвучен русскому «восток». Как шутит моя американская сноха, эти несовпадения существуют в наших языках для того, чтобы враги не догадались.
Когда-то этот район славился своими угольными месторождениями, залегающими почти на поверхности земли. Да и сейчас в местах многочисленных осыпей вдоль дороги блестели на солнце сколы черных пластов угля и спутника его – бурого горючего сланца.
Иногда кое-где на лесных полянах несостоявшимися трамплинами возвышались брошенные транспортеры бывших углеразработок.
–Это не очень богатый район, – сказал мой сват, разминая ноги на автозаправке вокруг нашего маленького каравана из трех машин.—Уголь сейчас – невыгодный бизнес.
На сторонний взгляд, впрочем, это никак не отражалось на качестве жизни аборигенов: то же разнообразие и изобилие товаров в магазинах, те же аккуратные домики в местных городках, как и по всей Америке. Разве только самих городков поменьше, да отсутствуют в них роскошь и показной шик.
Цель нашей поездки гордо красовалась на больших, величиной с яблоко, круглых значках, прикрепленных к футболкам и рубашкам каждого члена семьи: «Паттифест», где «Патти» - имя старейшей тетушки семьи, а «фест» - понятное дело,- фестиваль.
Целый район Западной Вирджинии устраивал музыкальный фестиваль в честь нашей тетушки Патти.
Патти не была героиней капиталистического труда, она даже не была матерью-героиней. Насколько я знаю, у нее вообще никогда не было семьи. Но Патти была профессиональным музыкантом, очень любила музыку и людей, и этого оказалось достаточно.
– На каком инструменте она играет? – спросила я свою сноху.
– На гуслях, – ответила та.
– У вас тоже есть гусли?— изумилась я.
– Гусли есть у всех народов, – ответила моя музыкальная сноха.—Даже у китайцев.
Дорога закончилась вполне цивилизованной парковкой в обширной, сыроватой после дождя долине. Вокруг нависали округлые холмы Аппалачей.
Широкая красная лента,привязанная к колышкам, безмолвно указывала наш дальнейший путь.
Летний студенческий лагерь сельскохозяйственного колледжа превратился на время в музыкальную гостиную Патти. Несколько одноэтажных корпусов с двухъярусными кроватями внутри образовывали правильный квадрат, посредине которого, лицом к столовой, разместилась небольшая площадка-сцена и импровизированный зрительный зал с деревянными скамейками.
Похожая на худощавую высокую птицу, тетушка Патти стояла в конце тропинки, встречала каждого гостя и говорила ему приятные слова. Ее круглые добрые глаза излучали радушие.
Меня она встретила словно самую любимую и давнюю подругу, обнимая и целуя в щеку, приветливо провожая в передний ряд зрителей, хотя виделись мы с нею всего третий раз в жизни. Точно так же она обращалась со всеми гостями.
Позади меня стоял в очередь на поцелуи полный мужик с косой до пояса и большой холщовой сумкой в виде трапеции в руке.
Такие же трапециевидные сумки-чехлы разных размеров и расцветок были в руках у каждого второго гостя, и я поняла, что фестиваль этот – не что иное как тусовка местных гусляров. Но сколько же их было!
– Почти половина их – ученики Пат, – сказал мой сват, сидевший сзади меня на скамейке. – И учила она их бесплатно.
– Она и сейчас ведет бесплатные уроки в нескольких местных школах, – добавила моя сноха.—Вот посмотрите, это две ее ученицы.
На сцену вышли женщина лет сорока и десятилетняя девочка, мать и дочь, не торопясь, сели, положили гусли на колени.Концерт начался.
– Это то, что называют «кантри»?—неуверенно спросила я свою музыкальную сноху.
– Нет, это «музыка старого времени», – ответила она.—Её ещё называют «от корней».
– Да, да, конечно, от корней, – радостно подхватила я, слушая мелодичные перезвякивания струн, напевные и успокаивающие.—Как это я сама не догадалась!
– В старину существовал обычай, – продолжала сноха. – На посиделках сельской молодежи парень, симпатизирующий девушке, садился с ней вместе, лицом к лицу, за одни большие двусторонние гусли. При игре на гуслях их коленки соприкасались. Те гусли получили название «Знакомство». Теперь на таких не играют.
Щемяще-сладостные звуки струнного инструмента, усиленные аппаратурой, плыли над влажной травой, легким ветерком поднимались над деревянными домиками, вместе с облаками уносились за зеленые кучерявые склоны. Ничто не могло быть здесь органичнее этой мелодии. Она родилась у подножия древних гор, у корней столетних деревьев, у прозрачных вод местных источников.
Исполнители на сцене сменяли один другого. На смену им подтягивались по тропинке новые. У иных были в руках круглые футляры банджо, у других угадывались скрипичные, гитарные...
Зрители благодарно аплодировали музыкантам, громко смеялись шуткам седоватого ведущего с красной ленточкой в волосах, выкриками подбадривали знакомцев. Выступившие музыканты присоединялись к зрителям, и, наоборот, зазевавшиеся в зале вдруг спохватывались, что подошла их очередь выступать.
Сноха, гуляющая неподалеку с детьми, поманила меня пальцем:
– Хотите послушать профессиональных музыкантов?
На террасе, опоясывающей один из домиков, с задней стороны, спрятавшись от основного веселья, сидели несколько человек. Две среднего возраста женщины с гуслями на коленях, бородатый мужик с банджо, молодой парень с гитарой и другой – с губной гармоникой.
Встретившись после разлуки, люди разговаривали посредством своих музыкальных инструментов. То была беседа старых хороших знакомцев. Они не смотрели друг на друга, это было незачем. Они и так всё друг про друга знали. Лишь иногда, после особенно удачной импровизации, они улыбкой и кивком головы высказывали свое одобрение отличившемуся. И снова возобновлялся разговор. Для постороннего глаза было совершенно непонятно, как они угадывали последовательность мелодий.
Я стояла, как зачарованная, пока не заныли уставшие ноги.
– Поедем в гостиницу?—спросила сноха.—Пора обедать, а детям – и спать.
Жаль было уходить. Держась рукой за путеводную красную ленту, я долго еще прислушивалась к оставшемуся за спиной.
Сморенные сытным обедом и прогулкой на свежем воздухе, мы проспали в гостинице до вечера.
Сваты разбудили нас телефонным звонком:
– Вы не забыли, что приехали на фестиваль? Давайте, возвращайтесь!
Господи Боже мой! Они продолжали все это время выступать!
– Мама, это же музыканты, – сказала сноха.—Это совершенно особенные люди!
Мой сват встретил нас немножко ошалелым от переизбытка музыкальных впечатлений, а, может быть, от обильной и вкусной еды. Спонсоры позаботились привезти сюда ресторан. Алкоголя на таких мероприятиях не бывает абсолютно.
Людей не стало меньше, глаз выхватывал из толпы то одну, то другую уже знакомые фигуры.
Пронзительно засвистел сбившийся радиосигнал – парень, записывающий концерт для местного радио, настраивал аппаратуру усиления. Ждали заключительного выступления самодеятельной танцгруппы.
Вышли человек шестнадцать – мужчины и женщины, девушки и парни, старики и старухи. Все подтянутые, красивые, в одинаковых голубых джинсах и остроносых белых башмаках с подковками. Построились быстро в четыре ряда по четыре человека, и грянул рок.
То есть это было очень похоже на рок-н-ролл. Но какой-то мягкий, деревенский, что ли, рок-н-ролл.
Как если бы уставшие после работы, наломавшиеся за день фермеры по окончании сытной трапезы захотели бы размяться. Безвольно, бессильно опущены руки вдоль тела, минимум движений плечами, прямая совершенно фигура, и только ноги выбрасывают накопившуюся за день усталость, только ноги выделывают замысловатые кренделя. Это было немного похоже на русскую «топотуху», но как же это было изящно!
И в первом ряду танцоров, второй справа, я увидела вдруг молодую себя.
Это была высокая, чуть полноватая, тридцатипятилетняя женщина с русыми волосами до плеч. Её ленивая грация приковывала внимание. Глядя поверх голов зрителей серыми блестящими глазами, с полуулыбкой на полных губах, она отдавалась танцу играючи, с наслаждением и упоением. Она танцевала сама для себя. Это была её форма существования.
И такой волшебный ритмический ток шел от этой молодой танцорки, и от всей группы, синхронно двигавшейся, как один человек, что мои спортивные туфли сами заходили подо мной, слегка подбрасывая внука, устроившегося у меня на коленях.
Да и не у меня одной!
То здесь, то там стали подниматься со скамьи люди, сидевшие до того спокойными зрителями. Одни прямо на месте, на влажной траве, другие шли к танцорам на сцену, и все притопывали, подпрыгивали, тянули носок вперед и заводили ногу за ногу.
За гремевшей музыкой не было слышно восторженного визга скачущей детворы, ироничных реплик стариков и счастливого смеха объединившихся людей.
Подскакивая и пританцовывая на одном месте, я смотрела на мою самозабвенную танцорку и думала: «А может быть, наша молодость совсем и не исчезает, но, пройдя сквозь толщу Земного шара, материализуется в этой прекрасной стране – Америке?».
Добавить комментарий