Гармоничные отношения Трифонова с Пастуховой длились недолго. Отчасти они оба друг друга не поняли. У них часто возникали конфликты по самым пустяковым поводам. Ваншенкин вспоминал, как он с женой Инной Гофф и Трифонов с Пастуховой отдыхали вместе в Доме творчества писателей в Дубултах (Латвия). Утром Юрий и Алла выходили из своей комнаты и сразу шли в разные стороны, видимо, уже поссорившись. Истории о мелких прилюдных ссорах и стычках Трифонова с супругой описаны в воспоминаниях многих друзей Трифонова — историка Роя Медведева, Аркадия Ваксберга, Анатолия Бочарова.[1]
Поскольку Алла Павловна много работала, сидела над рукописями практически без выходных, хозяйством она не занималась. Помню, все сдавала в прачечную, даже носовые платки, носки, на которых я обнаруживала бирки. Не стирала даже такие мелочи. Большая часть домашних дел по-прежнему лежала на мне, хотя мне надо было заканчивать школу, а училась я и без того неважно. Все эти обстоятельства вместе с ее и моей обидчивостью приводили к конфликтам, мы на некоторое время переставали общаться, и, в конце концов, Алла ушла жить к себе, а я осталась с отцом. Она мне потом рассказывала: «Когда я ушла, Юра вначале огорчился, даже плакал. Но потом привык к вольной жизни».
Алла бывала у нас нечасто и еще реже приезжала на дачу в Красную Пахру, и то не более чем на один-два дня. Она мне потом рассказывала, что отец все сваливал на меня, говоря: «Оля не хочет, чтобы ты приезжала на дачу». Она страдала. Старалась казаться независимой. Трифонов же, объясняя раздельный образ жизни с супругой, многим говорил: «Алла очень ценит свою независимость». Действительно, она очень боялась зависимости, в том числе материальной. С дачи она уезжала, заявив: «Мне нужно ехать на свою дачу, к моему отцу». Как добавляла Алла Драгунская,[2] рассказывая мне об этом, «вздернув свой курносый носик».
Вероятно, это были самозащита и одновременно самооправдание. Хотя Алла Павловна утверждала, что два раза делала аборты, не желая обременять жизнь мне и Трифонову, но на самом деле она не хотела обременять жизнь и себе тоже. Не стала съезжаться с Трифоновым, даже когда я вышла замуж и стала жить отдельно, чтобы не связывать себя семейными и бытовыми заботами в ущерб своей работе. С другой стороны, Алла не хотела иметь к Трифонову какой-либо интерес, кроме возвышенной любви и общего литературного дела. Писатель в представлении Аллы был окружен ореолом значительности. В хорошем авторе она не видела человеческих слабостей. Писатель воплощал для нее бестелесный интеллект.
Вспоминался ходячий рассказ о Сталине. Как тот по-отечески отчитывал сына Василия и при этом, показывая на свой парадный портрет на стене, повторял: «Я — не Сталин. Сталин—это вот он на портрете».
Точно также существовало два Трифонова. Один Трифонов писал книги, а другой был человеком со своими особенностями. Имел трудное детство, был не очень молод, рано потерял жену. Был одиноким и не очень здоровым человеком. И, к тому же, был отцом-одиночкой. Один раз Алла передала мне, как Трифонов справедливо упрекнул ее:
—Алла, ты все время болеешь. А мне самому нужен уход.
Но перед Аллой стоял портрет известного писателя, она не видела перед собой пожилого, нездорового человека. Сама же Алла любила рассказывать о своих болезнях и о том, что не могла принимать никаких лекарств, так как была аллергиком.
Привожу слова моего мужа, Андраника Тангяна, который знал Аллу и хорошо к ней относился:
Она любила не человека, а то, что он делал, создавал. Истеричная поклонница. Сначала у нее было ослепление, затем наступило прозрение. К тому же, она не так безупречна, как себя представляет: она первая начала раскачивать свои отношения с твоим отцом.
Историограф писательского поселка на Пахре Александр Ганулич так описывал семейную ситуацию Трифонова:
В 1967 году он познакомился с Аллой Павловной Пастуховой, редактором «Политиздата», серии «Пламенные революционеры». Деловые отношения переросли в брак в 1970 году. Брак это был довольно странным, скорее деловой союз. На даче Алла Павловна почти не бывала, ей там не нравилось. В Москве они тоже жили врозь, за Трифоновым новая жена практически не ухаживала. Но она, по отзывам самого Юрия Валентиновича, дала ему очень многое в профессиональном плане. У нее был прекрасный вкус. По ее рекомендациям, он убирал из своих произведений лишнее, переписывал отдельные места. Как профессионал он за этот период сильно вырос.[3]
В отличие от Аллы, я считала Трифонова в первую очередь отцом, а не писателем. Иногда он даже корил меня тем, что я мало читала его произведения. Зато я старалась заботиться об овдовевшем отце в меру своих сил и тогдашних возможностей. Помню свои уборки нашей квартиры. Один раз он мне сказал: «Ты убираешься, как Нина». Мама была очень чистоплотной, подбирала с пола каждую соринку. Так что в устах отца эти слова прозвучали как комплимент.
Другой раз он попросил меня во время уборок ничего не трогать на его письменном столе, поскольку после моего протирания нарушался порядок и он уже ничего не мог найти. Занималась я и кухней. Один раз я приготовила грибной суп с перловой крупой, на мой взгляд, очень вкусный. Отец попросил меня больше не класть в суп перловку. Оказалось, что эта крупа пробуждала в нем неприятные воспоминания о военном времени, когда его бабушка[4] каждый день варила им с сестрой перловку. По утрам отец обычно вставал раньше меня, завтракал один — ел творог, пил чай с бутербродами. И садился за письменный стол. А днем он часто ездил обедать в ресторан ЦДЛ, который был еще и клубом писателей, и местом встреч. Из ЦДЛ он иногда привозил мне всякие сладости, гостинцы.
Во время его отсутствия я выполняла секретарские функции — записывала на отдельной бумажке, кто ему звонил, собирала его почту. Летом мы жили на даче с Клавдией Бабаевой (подругой бабушки Жени по ГУЛАГу). Когда мамы не стало, она откликнулась на призыв бабушки Жени помогать нам по хозяйству. Известно, что лагерная дружба самая крепкая. Клавдия была вдовой Виталия Бабаева, помощника Серго Орджоникидзе. После расстрела мужа как «врага народа» она провела восемь лет в лагере. Единственный сын погиб на войне. Поэтому в Трифонове она видела своего сына, во мне — внучку. На даче нам с ней жилось как у Христа за пазухой. Она все брала на себя — пекла блины, готовила по утрам творожники, делала вкусные обеды. Многие друзья Трифонова приезжали к нам на дачу на обед, оставались ночевать. Так была организована наша жизнь с отцом.
Хотя мы с отцом жили хорошо, я, конечно, понимала, что наша совместная жизнь не могла его устраивать. Один раз, усмехнувшись, он мне так и сказал: «Ты же не можешь заменить мне жену». Дистанцированный брак Пастуховой и Трифонова длился около 12 лет. Как говорили некоторые, Алла была «приходящей женой». Или Трифонов был «приходящим мужем». Многие друзья Трифонова не понимали и не одобряли Аллу. Ваншенкин комментировал нашу семейную ситуацию: «Ты попала в жернова... Нелепые женитьбы твоего отца...» Клавдия Бабаева: «Алла не умеет любить». Алла Драгунская: «Она не понимала, кто находится с ней рядом. Если бы она больше берегла отношения с ним, он бы никуда от нее не ушел». Татьяне Трифоновой принадлежала крылатая фраза: «Юре не везло с женщинами».
Друзья видели внешнюю сторону событий, не сильно разбираясь в их причинах. Многие находили простое объяснение: мол, во всем виноваты сами жены, а Трифонов был безупречен. Но ведь даже сам отец так не считал. Уже после смерти Трифонова нам, его близким, снились такие сны. Алла рассказывала мне, что Трифонов много раз являлся ей во сне и просил у нее прощения. Тетка Татьяна говорила, как ей однажды приснился Юра, который «пожаловался, что ему было очень трудно с женщинами. И даже заплакал». «И я тоже заплакала», — добавляла она. Мне же один раз приснился отец, который с такой обидой сказал: «У других жены ушли, а у меня умерла. Я ведь о ней заботился». Он имел в виду мою маму.
В начале 1976 г. у отца вышла повесть Дом на набережной. Она отличалась ясной и лаконичной структурой, была написана емким языком, много раз «пропущенным» через тонкую редактуру Аллы Пастуховой. Сталинский Дом правительства на Берсеньевской набережной стал метафорой. Он предстал кораблем, плывущим по просторам истории и теряющим одного за другим своих пассажиров. Этот образ оказался близким практически всем гражданам нашей страны, каждый из которых прошел войну, пережил репрессии, потерял близких. Трифонову удалось передать ужас и беспомощный страх людей того времени, свое горе от потери родителей.
Главный герой конформист Вадим Глебов, отпрыгнувший от попавшего в трудности профессора, был хорошо узнаваем, став нарицательным персонажем. Повесть ходила по рукам, ее перевели на многие языки. К Трифонову пришла мировая слава, его окружили иностранные корреспонденты, приглашали за границу. Иностранцы видели в повести еще более общий план — драму людей, которых вне зависимости от их положения можно в одночасье низвергнуть и опозорить с молчаливого согласия их окружения, подчиняющегося изменчивой конъюнктуре.
В мае 1977 года Трифонов и Пастухова последний раз поехали в совместное путешествие.[5] Алла рассказала, что после этой поездки в Норвегию их отношения окончательно разладились. Он начал важничать, стал высокомерным. На ее очередную критику он ответил удивившим ее образом: «Ну, Алла, я все же Трифонов».
Из письма мне Татьяны Павловны (Таты) Пастуховой, сестры Аллы:
Алла Павловна была шокирована внезапной переменой Трифонова. Он словно переродился, стал другим человеком, холодным, равнодушным. Не выдержал славы, обрушившейся на него. Так считала Алла Павловна.[6]
До лета 1977 года мы прожили с моим мужем и маленькой дочкой Катей вместе с отцом на ул. Георгиу-Дежа (сейчас 2-й Песчаной). Из романа Время и место:
Мысль об освобождении занимала его, освобождении от многого: от забот о детях, которые выросли, от ненужной мебели, от мук тщеславия, от власти женщин, эгоизма друзей, террора книг.[7]
Один раз рукописная страница с первым вариантом этого текста попалась нам с мужем на глаза. Постепенно до нас дошло, что мы отца стесняем, и мы переехали в освободившуюся квартиру свекра и свекрови на Садовом кольце — они как раз отправились в длительную заграничную командировку. Когда мы с мужем и дочерью уезжали с улицы Георгиу-Дежа, я покидала отца с тяжелым сердцем. Кто будет теперь о нем заботиться? Алла не спешила занять мое место. Или отец не очень звал ее к себе. В романе Время и место Трифонов представляет похожие семейные обстоятельства, называя дочь и жену другими именами:
Детей у нее не было, переехать ко мне Юлия Федоровна не хочет, говорит: из-за Кати. Но ведь Катя в больнице! А вот тем более, говорит Юлия Федоровна, это невозможно, потому что получится, что воспользовалась Катиной болезнью и влезла в дом. Бог с нею, с Юлией Федоровной. Я ведь не убежден, нужна ли она мне круглые сутки.[8]
Сама Алла говорила мне, что не была уверена в отце, поэтому не спешила к нему переехать. Она чувствовала, что Трифонов давно искал ей замену, готовился ее оставить, но не мог на это решиться. Аркадию Ваксбергу она как-то пожаловалась на то, что Трифонов не мог принять важные решения, откладывал их, тянул время. Алла говорила Аркадию Ваксбергу:
— Кто-то же должен ему объяснить, что в жизни есть много повседневных проблем, и их надо решать, если он повязал себя еще чьей-то судьбой. Нельзя же все время жить с мыслью о том, что ты великий писатель. Он, между прочим, еще и муж. Ну, скажите, разве я не права?[9]
А вскоре отец оставил Аллу. По ее словам, она давно чувствовала, что Трифонов ей неверен, хотя он все отрицал. Они продолжали жить вместе, ездить в отпуск, а главное, они вместе работали.Один разТрифонов пришел к ней домой и, как обычно, остался ночевать. Утром он заявил: «Я с тобой жить не буду». Она, ничего не подозревая, ответила: «Ты и так со мной не живешь». И ушла на работу. Пока она отсутствовала, он быстро собрался и ушел. Больше он ей не звонил и не появлялся.
Она говорила, что чуть не умерла от горя и унижения, но в тот момент умирала ее мать и она мобилизовала все свои силы для ухода за ней. Это ее спасло. На память о Трифонове у Аллы остались старые тапочки, японский транзистор и две кассеты, которые они приобрели в последней поездке. Потом через свою сестру он передал ей 1000 рублей. После расставания Алла видела его лишь дважды. Первый раз зимой около метро «Аэропорт», где она жила, он шел ей навстречу. Увидев Аллу, он от неловкости прыгнул в сугроб.
Второй раз она встретилась с ним на суде во время развода. Между этими двумя встречами к Алле пришла Татьяна Трифонова с просьбой дать Юре развод. Алла все поняла и сказала Татьяне: «Успокойтесь. Я дам Юре развод». После этого она добавила: «Таня, мне кажется, даже если Юра воткнет мне в грудь нож, вы скажете: «Бедный Юра»». — «Да, — невозмутимо отвечала Татьяна, — я очень люблю своего брата».
Татьяна и Юрий Трифоновы были дружными братом и сестрой. Их так воспитала мать. Юрий больше преуспел, но, мне кажется, характер был крепче у Татьяны. Отец старался отодвинуть от себя неприятные дела. Помню, как я с изумлением обнаружила в архиве ЗАГСа, что свидетельство о смерти моей мамы выдали не отцу, а его сестре Татьяне. Там стояла ее подпись в получении. Когда я спросила Татьяну, почему так произошло, она ответила, что отец тогда страдал, не мог сам придти за документом, попросил ее это сделать. Также было и при разводе с Аллой Пастуховой. Отцу было неприятно самому ставить перед ней этот вопрос. Он попросил Татьяну урегулировать с Аллой дело о разводе.
Пастухова не раз рассказывала, что у Трифонова после смерти Нелиной было две женщины, которых он оставил ради нее. Одна из них очень страдала, просила отца прийти к ней. И тогда Алла сказала отцу: «Сходи к ней. Может, она беременна, и ей нужна помощь?» («Представляешь себе мою наивность?» — добавляла она после своего рассказа.) На что отец ей сухо отвечал: «Она врач и сама знает, что ей надо делать». А вторая возлюбленная неожиданно скончалась. Аллу поразила тогда его равнодушие. Часто возвращаясь к этим историям, Алла резюмировала: «Мне уже тогда надо было понять, что он за человек, и бежать от него».
В связи с этим вспоминается ранний малоизвестный рассказ отца Неоконченный холст (1955).[10] Он был написан еще в период его брака с мамой, нашей жизни вместе с бабушкой и дедушкой на Верхней Масловке в Доме художников. В рассказе присутствуют и Дом художников, и старый художник, напоминавший моего деда, Амшея Нюренберга, и знакомая мастерская, куда в младенчестве меня ставили в коляске «гулять».
Надо отметить, что о Доме художников и художниках Трифонов всегда писал со смесью ностальгии и иронии. Вначале герой рассказа, художник, прославился юношеской картиной под названием «Урок физкультуры в колхозной школе», которая ничем не была примечательна, но отвечала социальному заказу. Автор стал быстро и не по заслугам известен, получал награды, гонорары. Но со временем впал в безвестность, не знал, чем заниматься, стал опускаться. В этот момент нашлась девушка, которая в него поверила, вдохнула новые силы, уговорила поехать для сбора материалов в родную деревню. Когда герой вернулся в Москву с новыми работами, ему удалось снова вызвать к себе интерес.
Прошел вернисаж его работ, он опять был окружен поклонниками, разбогател, купил машину. А девушку, которая ему помогла в трудный момент, поверила в него и долго ждала его возвращения из деревни, он забыл даже пригласить на вернисаж. Ему уже было с ней неинтересно. У него появились новые друзья, новые поклонницы. Она так и осталась «неоконченным холстом».
В данном рассказе угадывается сценарий отношений Трифонова с женщинами, который повторялся в его жизни не один раз. Молодой Трифонов прославился первым романом Студенты, тоже отвечавшим конъюнктуре своего времени. Долгое время после этой книги ему не писалось, работа буксовала, он впадал в уныние. Его стали преследовать неудачи, перестали публиковать. Грозило тяжелыми последствиями комсомольское собрание в мае 1951 г., на котором разбиралось его умолчание в анкете на вопрос об отце -«враге народа». В те годы за сокрытие подобного факта могли жестоко покарать.
Именно в мае 1951 г. он сблизился с Ниной Нелиной, успешной солисткой Большого театра, и переехал к ней в Дом художников, где ее родители выделили им отдельную комнату.[11] Нелина, не опасаясь за свою карьеру, поддержала его в трудный момент. Татьяна Трифонова об этом помнила и говорила мне: «Нина появилась в трудное для Юры время, поддержала его. Ее любовь была бескорыстной».
Потом мама уговорила его поехать собирать материал в Туркмению, из чего возник роман Утоление жажды. После выхода романа в свет у отца разладились отношения с Нелиной, а после Дома на набережной Трифонов оставил Пастухову.
На мой взгляд, причина многих недоразумений Трифонова с женщинами состояла в его сосредоточенности на себе, на своих переживаниях, которые он переносил в литературу. Ему просто не хватало сил и энергии для близких людей. Он был чрезвычайно зафиксирован на своем раннем сиротстве, несправедливости судьбы, юношеских лишениях. Складывалось впечатление, что вначале Трифонов искренне увлекался женщиной, но потом переключался на работу, друзей, литературное общение. Его надо было принимать только таким, каким он был. Но жены страдали от его невнимания, выражали ему свое неудовольствие. Моей маме, когда она с ним конфликтовала, отец говорил: «Без претензий!».
Трифонов описал и обиды Аллы в романе Время и место, где она фигурирует под именем Тани. Ее передраматизированная любовь с одной стороны и, с другой стороны, эгоцентризм отца, откладывание им важных решений сыграли плохую роль в их семейной жизни:
Вдруг Антипов проснулся от голоса... Была половина третьего. Он не помнил, как разделся и лег. Голос Тани был ровный, бессильный:
— Объясни, я тебя прошу, зачем ты это сделал?
— Что именно?
— Зачем? — Голос задрожал.
— Да что сделал? Позвал гостей?
— Зачем всем показывал, что меня не любишь? Что у нас все кончено? Какой ты жестокий человек!
— Господи, да я ничего не показывал никому...
— Тем хуже. — Она всхлипнула. — Значит, для тебя это естественно... Значит, ты так чувствуешь...
Он молчал: хотелось спать, саднила какая-то ранка, причиненная непонятно кем и чем... Не было сил возражать Тане. Она плакала. Ну и бог с ней. Горбилась сутулой спиной и прятала лицо, чтобы не увидел в зеркало. Он упорно молчал.[12]
Теперь думаю, что причину непонимания отцом женщин верно указала сестра Аллы. В своем письме она интерпретировала бурные протесты моей мамы и неадекватное поведение Аллы следующим образом:
Алла Павловна считала, что Трифонов всегда был слишком занят собой, проблемами ближних себя не обременял. Не было заботы и внимания, в которых так нуждались любившие его. В том, что происходило с твоей мамой, а потом и с Аллой Павловной во многом виноват Ю.В. с его неспособностью (или нежеланием) понять другого человека. А.П., которая резко изменила свою жизнь и полностью посвятила себя своему мужу, тоже хотела теплоты и внимания. А их было очень мало. Отсюда — обиды, упреки, переживания. Потому однажды она сказала тебе: «Я понимаю твою маму!».[13]
Пастухова и Трифонов развелись 28 марта 1979 года. Она много раз повторяла, что развод состоялся ровно за два года до смерти Трифонова, день в день. Магическая сила чисел! В жизни Трифонова таким магическим числом было 28. Он родился 28 августа 1925 года, развелся 28 марта 1979 года, умер 28 марта 1981 года. Хотя моя мама умерла 26 сентября, но уверена, что привезли ее из Литвы в Москву хоронить тоже 28 числа 1966 года.
Во время развода Алла сказала отцу пару неприятных вещей. Она сама мне это передавала в разных вариантах. Во-первых: «Теперь ты ничего больше не напишешь». Во-вторых: «Ты выбрал себе смерть». Оба ее предсказания частично сбылись. Алла любила про себя повторять: «У меня интуиция бешеная!»
Алла рассказывала мне, что узнав от знакомого врача об операции Трифонова и его смерти от тромба, она сразу закричала: «Почему ему не забинтовали ноги с его высоким давлением?». В западных странах в больницах задолго до операции, пациентам дают средство, разжижающее кровь, как противопоказание от тромбов. В России в прошлом веке были очень хорошие врачи-хирурги, но не хватало необходимых лекарств и средств по предотвращению тромбов.
Я встретила Пастухову на похоронах Трифонова в Доме литераторов. Сама я тогда плохо понимала, что происходило вокруг. Драгунская позже мне рассказывала, что видела «торжество» в газах оставленной жены. Будто бы у Пастуховой было такое выражение лица: «Вот, мол, тебе, получай». Думаю, что это было преувеличением, поскольку Драгунская была сама неравнодушна к Трифонову, имела на него некие виды. Может, даже ревновала Пастухову к нему.
Поэтому в этом вопросе она могла быть небеспристрастной. Алла Драгунская была настоящая русская красавица — благородная, с русыми волосами и томным взглядом красивых глаз. С Трифоновым ее связывали чисто дружеские и соседские отношения. Мой отец помнил и любил ее мужа писателя Виктора Драгунского, доброго и остроумного человека. Когда писал Другую жизнь, то часто встречался с Драгунской и обсуждал с ней, незадолго до этого овдовевшей, как себя чувствовала женщина, потерявшая мужа (сравнивал ее ощущения со своими).
Перед смертью Трифонов успел сдать в печать цикл рассказов Опрокинутый дом и автобиографический роман Время и место, подготовленный уже без помощи своего «пожизненного редактора». Помню, что незадолго до операции, отец зашел ко мне и сообщил, что все свои произведения сдал в редакцию. Больше у него ничего написанного нет. Тогда его слова я приняла к сведению буквально. Теперь думаю, что он хотел сказать следующее: «Если со мной на операции что-то случится, то имей в виду, больше у меня ничего неопубликованного нет, чтобы мне не приписывали чужие тексты».
Сборник рассказов Опрокинутый дом является общепризнанной вершиной новеллистики Трифонова. Он был мастером малой прозы, рассказы ему всегда удавались, и редактор ему тут был не нужен. По поводу романа Время и место высказываются разные суждения. Некоторые находят роман самым значительным произведением Трифонова, но некоторые с этим не согласны. Инна Гофф говорила мне, что роман Время и место напоминает ей старинную фреску, которая вся состоит из отдельных гениальных кусочков.
Она считала, что роману не хватает композиции. Еще критичнее отозвался Макс Бременер, который однажды сказал о Трифонове: «Никогда не думал, что моим любимым писателем станет мой же однокурсник». О последнем же романе Трифонова он с сожалением сказал: «Как человек стал иначе писать». Алла Пастухова сказала: «Время и место — единственная книга, которую он писал без меня. Слабая, рыхлая, распадается на части. Это не он».
После развода Пастухова продолжала работать в Политиздате. Когда Трифонов оставил ее, многие писатели тоже от нее отпрыгнули. Алла как-то сказала: «Все писатели — предатели». Для некоторых она все же делала исключение, например, для Аксенова, Ефимова.
Когда в 1990 году мы всей семьей с тремя детьми уехали за границу, я написала Алле письмо из Гренобля и получила ответ. Это ее единственное письмо, которое у меня сохранилось:
Здравствуй, дорогая моя Олечка!
Я очень рада, что в эти тяжелые времена вы не знаете тех сложностей, которые обрушились на нас. Постарайтесь задержаться там подольше.
В моей жизни произошли малоприятные изменения — я осталась без работы. Почти полгода пытаюсь устроиться, но ничего не получается. Удалось только найти одноразовую внештатную работу — делаю литературный перевод последнего романа Ирвина Шоу по очень плохому подстрочнику, который, тем не менее, считается переводом, но приходится абсолютно все переписывать заново. Работа вполне негритянская, но что поделаешь! До этого было еще хуже: отредактировала целый журнал, и мне ничего не заплатили, т.к. я по глупой доверчивости не заключила договор, а там сменился редактор, и я осталась совершенно бесправной — с вытекающими отсюда последствиями. Перед бессовестными людьми я бессильна, т.к. не умею бороться с ними их методами. Судиться, скандалить? Нет, это не мое. Не хочу. Так вот и живу – особенно похвастаться нечем.
Читаю, прокручиваю в голове свою прошлую жизнь, хожу в кино... С одиночеством свыкнуться невозможно, но приходится терпеть. Я не могу забыть Ю.В. — и в этом моя главная беда, он для меня не умер, все время в сознании и в душе. И тебя я всегда любила и жалела — хочу, чтобы ты это знала, моя милая девочка. Ведь ты для меня — единственная и последняя связь с ним. Не знаю, увидимся ли когда-нибудь? В моей теперешней жизни все так хрупко и ненадежно.
Поцелуй Катюшу, Ниночку и Мишу — мне почему-то кажется, что он похож на твоего папу. Передай привет Андранику. У тебя замечательный муж, он мне всегда очень нравился.
Целую тебя, дорогая. Пиши подробнее обо всем. И зови меня просто по имени, без отчества, если можешь. Мне всегда этого хотелось. Мы ведь с тобой столько лет знаем друг друга...
Алла
14 февраля 1992 г.
Долгое время мы не переписывались. Мы переехали с семьей в Германию, осваивались на новом месте. У Аллы поменялся телефон. И мы потеряли друг друга из виду. Несколько лет я не имела о ней никаких сведений. Потом я нашла ее в 2006 году. Оказалось, что Алла не только была уже на пенсии, но и почти ослепла. Она не могла читать, писать, набирать номер телефона, а только слушала радио. Память у нее оставалась великолепная. Она все же сама себя обслуживала, иногда ей помогали сестра Тата и племянники. Алла жила все в том же своем «дворце», как она называла свою, по нынешним понятиям, скромную однокомнатную квартиру около метро «Аэропорт».
Ничего не хотела в ней менять, чинить. Виной тому была затяжная депрессия. Не хотела делать операцию на глаза. Хотя операции в Москве стоили дорого, но многие предлагали ей свою помощь. В частности, некоторые ее бывшие авторы, живущие теперь за границей. Так, ей предлагал помощь писатель Игорь Ефимов. Мой муж тоже хотел дать ей деньги на операцию. Но она от всего отказывалась с каким-то болезненным мазохизмом. На все махнула рукой: «Будь, что будет». Ее сестра Тата насильно всунула ей деньги, но Алла так и не решилась сделать операцию. Деньги остались лежать в ее столе.
Один раз в начале декабря 2009 года я посетила Аллу в Москве. Мы обе волновались, как пройдет наша встреча. Сидели с ней на кухне, она меня угощала обедом. От подарка и денег она категорически отказалась. Она была очень щепетильной. Меня поразило, как Алла хорошо и благородно выглядела. У нее были абсолютно белые, шикарные седые волосы, яркий цвет лица и ясные голубые глаза. Мне показалось, что она даже стала красивей, чем в молодости. Раньше она носила челку, потому в ней было меньше женственности. Благодаря пышным белым волосам в ее лице появилось больше красок.
Меня растрогала ее забота обо мне. Она меня спросила: «Ты пришла в такой легкой кофточке ко мне, тебе не холодно?» Так меня могли бы спросить мама, бабушка. Я уже отвыкла от такого обращения, была приятно удивлена. Потом она стала обижаться, когда я ей долго не звонила, и говорила: «Если уж ты меня нашла, то звони почаще».
Обидчивость и некоторые странности у нее сохранились. Она не хотела взять в толк, что мне было интересно говорить об отце, об общих знакомых, о прошлом. А она мне рассказывала истории о людях, которых я не знала и которые мне были неинтересны. Иногда она обижалась и просто прекращала разговаривать. Когда мы с ней говорили по телефону, и ей что-то не нравилось, она могла неожиданно повесить трубку. При этом ее интересовало все, что касалось моей семьи, мужа, детей. Но некоторые темы были под запретом — в первую очередь, Трифонов. Алла отказывалась о нем говорить. Хотя иногда ее прорывало. Вдруг, совершенно неожиданно она мне сообщила, что польское имя Ежи в переводе на русский означало Юрий. «Да, — подумала я,— все же она думает о Трифонове».
Алла Пастухова ушла из жизни неожиданно и быстро в 78 лет. Накануне дня рождения, 30 сентября 2014 года, с ней случился инсульт. Не сумев связаться с ней по телефону, сестра Тата с мужем приехали и застали ее сидящей у включенного телевизора. Она уже не могла говорить. Вызвали скорую помощь. Врачи сказали, что в мозгу произошел разрыв важных сосудов и спасти ее невозможно. Через два дня, 2 октября 2014 года, Алла Пастухова скончалась в больнице.
Пастухова отредактировала десятки книг. Среди ее авторов были Войнович, Аксенов, Гладилин, Трифонов, Окуджава, Давыдов, Ефимов, Эйдельман. В трудное для писателей время помогала им выжить, устраивая контракты и публикации. Благодаря тому, что Алла никак не стесняла меня, я смогла нормально развиваться – кончила школу и Университет, имела семью. Я многим ей обязана. А для себя она ничего не хотела, ничего не просила. Ушла из жизни налегке, а что бы она могла с собой взять?
Пусть останется мой очерк-воспоминание о ней — «Цветок для Аллы» — в память о том, как много она работала, какая у нее была трудная любовь с моим отцом, писателем Юрием Трифоновым.
Американского писателя У. Фолкнера как-то спросили, почему он назвал свой рассказ «Роза для Эмили», о какой «розе» шла речь? Фолкнер ответил: «Название рассказа аллегорично; перед нами — трагедия женщины, непоправимая трагедия, последствия которой изменить нельзя; но мне жалко эту женщину, и названием рассказа я как бы приветствую ее, подобно тому, как отдают честь рукой; женщинам в таких случаях преподносят розу...»[14]
Дюссельдорф, сентябрь 2016
[1] См. Отблеск личности. М., Галерия, 2015.
[2] Алла Драгунская — вдова писателя Виктора Драгунского, наша соседка по даче, близко знавшая моих родителей.
[3] Ганулич А. Взлет и падение «Советского писателя». М., АГРАФ, 2013, с. 213.
[4] Татьяна Словатинская — бабушка Трифонова со стороны матери, член партии большевиков с 1905 г.
[5] Шитов А. Юрий Трифонов: Хроника жизни и творчества 1925–1981. Екатеринбург, Издательство Уральского университета, 1997. С. 550.
[6] Письмо сестры Аллы, Татьяны Павловны (Таты) Пастуховой Ольге Тангян, июнь 2016
[7] Трифонов Ю. Время и место, Собрание сочинений в 4-х томах. М., Художественная литература, 1987, т. 4. С. 497.
[8] Там же, с. 516.
[9] Ваксберг А. И время, и место. В кн. Отблеск личности. М., Галерия, 2015. С. 108.
[10] Трифонов Ю. Неоконченный холст. Нева, 1957, №3. Входил в сб. Кепка с большим козырьком, М., Советская Россия, 1969
[11] Шитов А. Юрий Трифонов: Хроника жизни и творчества 1925–1981. Екатеринбург, Издательство Уральского университета, 1997. С. 227, 231.
[12] Трифонов Ю. Время и место. Собрание сочинений в 4-х томах. М., Художественная литература, 1987, т. 4. Глава «Новая жизнь на окраине». С. 449.
[13] Письмо сестры Аллы, Татьяны Павловны (Таты) Пастуховой Ольге Тангян, июнь 2016.
[14] Фолкнер У. Статьи, речи, интервью, письма. М., Радуга, 1985. С. 174
Комментарии
Цветок из Дюссельдорфа
Всегда хочется написать о людях, которых помнишь, так, как в этом щемящем (даже не обозначенном, каком именно)"Цветке". Но не получается. А получаются лишь увядающие от времени (но не забвения) лепестки, так что и не осмелиться. Мне всегда казалось, что Трифонов садился за письмо, когда у него ныло сердце и жил в ожидании этого.
Добавить комментарий