6 декабря 2016-го на 83-м году жизни скончался режиссер-документалист Виктор Яковлевич Эпштейн.
О его смерти нам написали Ксения и Никита Кривошеины, постоянные авторы и друзья ЧАЙКИ, живущие в Париже. А несколько лет назад, еще не будучи с ними знакома и посмотрев фильм о первой русской эмиграции во Франции "Не будем проклинать изгнание", снятый Эпштейном в соавторстве с Демуровым, я написала на него рецензию, опубликованную тогда же в московской газете КУЛЬТУРА (2011 год). Сегодня мы воспроизводим этот материал в ЧАЙКЕ.
Эту публикацию я посвящаю памяти ушедшего режиссера.
Мне показалось, что главное в этом фильме («Не будем проклинать изгнание»)[1] – лица. На них хочется смотреть, от них трудно отвести взгляд. Это лица русских людей первой эмиграции. Слава Богу, авторы фильма (режиссеры Михаил Демуров и Виктор Эпштейн) смогли заснять некоторых еще живущих эмигрантов первой волны в Париже 1995-го и 1997-го годов.
В ходе растянувшейся на годы работы над фильмом (а первый раз на канале «Культура» он был показан в 2004, я же видела его на том же канале в июле 2011) некоторые из его «героев» ушли из жизни. Такая беда. Особенно если учесть, что ушедшие на экране показались мне на редкость живыми, молодыми и обаятельными. По поводу лиц скажу еще вот что. Белла Ахмадулина вспоминала, что Набоков, которого она увидела в Швейцарии, произвел на нее впечатление человека необычайно красивого. В кадрах хроники видела я Джорджа Баланчина, занимавшегося с балеринами в классе, – его лицо светилось и было поразительно, необыденно красиво.[2] Вот и «первоэмигранты», показанные неспешной камерой, вызывали у меня мысль о какой-то «нездешней» их красоте, я любовалась тем, как свободно и просто они держались, как выразителен был их русский язык, как несуетны были их повадки и как – повторюсь – притягивали к себе их лица. Вровень с поколением «отцов» стоял представитель «детей» первой эмиграции, Никита Кривошеин[3], к нему я еще вернусь. Вначале же два слова – о названии фильма.
«Не будем проклинать изгнание» называется этот фильм. Не правда ли, есть здесь какой-то новый акцент в теме. Как правило, разговор об «изгнанниках», если он происходил, вертелся вокруг владевшей ими «тоски по родине», неудовлетворенности и неустроенности за границей и даже творческого бесплодия вдали от родных пенатов[4].
А тут – «не будем проклинать изгнание». Слова эти принадлежат Набокову. И уж ему точно не за что клясть судьбу: литературная карьера Сирина-Набокова, успешно начавшись в Берлине 20-х годов, в Америке только набирала обороты. Автор «Машеньки» и «Лолиты» стал литературным классиком, ныне почитаемым и на родине. Сейчас, на расстоянии видишь, что даже Цветаевой, бедствовавшей и в Чехии, и во Франции, «изгнание» не помешало писать и печататься на родном языке.[5] И дети ее, наряду с французским, прекрасно овладели русским языком. Иван Бунин, при всей скудости грасской жизни, осуществился в полной мере как писатель именно за рубежом, там написал «Жизнь Арсеньева» и «Темные аллеи», там получил Нобелевскую. У «сбежавших от Советов» или ими высланных на пресловутом «философском пароходе» - как семьи Веры Угримовой-Рещиковой или Виктора Франка, - за границей появилась возможность жить и распоряжаться своей судьбой. В революционной России то и другое было бы для них под вопросом.
Надо помнить, что время между двумя мировыми войнами было сложным не только для России, но и для Европы. Виктор Семенович Франк вспоминает, как в Германии развозил молоко для заработка, Верочка Рещикова, чтобы прокормить двух своих «девочек», должна была убирать квартиры французских буржуа, стирать им белье. Прогуливала она и собаку в парке, хозяева давали деньги «на угощенье»: для собаки – два франка, для Верочки – один.
Дочь адмирала Деникина, Марина Антоновна Деникина-Грей, вспоминает, как бедно они жили во Франции, как внимательно оглядывали голые стены квартиры те, кто пришел вербовать ее отца для борьбы с Красной армией в годы Второй мировой. Антон Иванович страшно побледнел – и отказался.
«Будешь доить коров в Аргентине!» - с пафосным злорадством писал оставшийся «по ту сторону» Маяковский о сумевшем уплыть за рубеж «белогвардейце». Сейчас уже можно сказать, что доить коров или быть шофером такси не так уж плохо, если альтернатива - смерть, лагерь, самоубийство (последнее, увы, было суждено самому Маяковскому).
О шоферах такси. В одной из серий фильма (а всего их пять) его создатели подходят к парижским таксистам и задают им один и тот же вопрос: знают ли они, что в предвоенные годы шоферами в Париже были исключительно русские. И вот мы видим симпатичных – молодых и не очень – парижан, улыбчивых, открытых для общения, очень любезных. Нет, никто из них даже не слышал о «русских» на этом месте. Вопрос задается снова и снова – и о чудо – один из таксистов отвечает на него не по-французски, а на чистом русском языке. Он из русской семьи и у него есть родственник, работавший в такси в те давние годы. Авторы идут к родственнику. Очень важно услышать именно сегодня, что русские белые офицеры, севшие за «баранку» во Франции, очистили этот вид деятельности от коррупции, сделали эту работу достойной честных людей. В одной из рецензий на фильм прочитала, что кадры о парижском такси - лишние. Мне же кажется наоборот – совсем не лишние, как и проходы камеры по сегодняшнему Парижу, показ беззаботных веселых парижан и прихотливо одетых, стильных парижанок. Эти кадры великолепно стыкуются по контрасту с теми, где показаны обитатели Русского дома в Париже, прихожане православного парижского собора Александра Невского, а также могильные плиты «русского» кладбища Сент-Женевьев де Буа, где похоронены Иван Бунин и Борис Зайцев, Зинаида Гиппиус и Петр Струве и многие, многие другие знаменитые русские.
Вообще мне понравилось присутствие авторов в их картине. Визуально их не видно, но есть закадровый голос, говорящий со зрителем, читающий стихи. Потрясающие стихи Георгия Адамовича:
Когда мы в Россию вернемся... о Гамлет восточный, когда? -
Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы, что вовремя мы добредем...
Сам Адамович, как известно, предпочел в Россию не возвращаться, что сохранило ему жизнь. Умер автор «Одиночества и свободы» в Ницце, в 1972 году. Но другие... В воспоминаниях эмигрантов первой волны рефреном звучит мотив: мы были уверены, что большевики – это ненадолго. Уезжали на время. Лелеяли мечту о возвращении. В воспоминаниях Евгении Жиглевич[6] наткнулась на выразительную деталь: ее тетки, оказавшись в эмиграции, держали чемоданы «нераспакованными». Победа «Советов» в войне с фашистской Германией[7] подлила масла в огонь: некоторые из «французских изгнанников», исполнившись патриотизма и посчитав выдумкой молву о бесчисленных сталинских лагерях, потянулись на родину. Среди прочих была Вера Александровна Рещикова со своими «девочками». Фильму необыкновенно повезло с этой «героиней». Слушала бы ее и слушала, смотрела бы на нее и смотрела – похожий эффект был с Лилианной Лунгиной, героиней незабываемого «Подстрочника». Так вот, «бывшие» из Парижа безумно напугали тех, кто поселился в их квартирах[8], и поставили в тупик оставшихся на родине друзей. «Верочка, зачем вы приехали?», - шепотом спросит Зинаида Николаевна Пастернак обедавшую у них гостью. А приехала Верочка – еще и потому, что когда-то чтимый ею духовник Алексей Мечов, впоследствии расстрелянный, благославляя ее на отъезд, сказал: «Поезжай, но смотри на Москву». Вот и посмотрела.
Приехавшие, как правило, попадали в лагеря. В лагерях отбыли сроки отец и сын Кривошеины. Причем, история эта примечательна. Отца посадили сразу по приезде за участие во французском Сопротивлении. Парадокс? Оказывается, гэбисты приравнивали это участие к сотрудничеству с английскими спецслужбами (генерал де Голль призывал французов к Сопротивлению из Лондона!). Отец Никиты во время войны побывал в Дахау и Бухенвальде – и выжил. В органах этот факт рассматривался как сотрудничество с гестапо. Абсолютная шизофрения.
Никита Игоревич Кривошеин – сын эмигрантов первой волны, это он - уже в перестроечное время - извлек эти чудовищные обвинения из трехтомного «дела» своего отца. Никита Кривошеин, человек далеко еще не старый, бодрый и энергичный, постепенно, от серии к серии, становится одним из главных героев-идеологов картины. Приехав в 1948 году в Россию вместе с отцом (а Игорь Кривошеин сделал во Франции блестящую карьеру, закончив Сорбонну, был успешным инженером, так что его реэмиграция объяснялась лишь патриотическими мотивами), он, как кажется, первый сумел разобраться в ситуации. Отец его был посажен «ни за что», за мифические прегрешения, он же, Никита, горд тем, что советским карательным органам было что ему предъявить, когда, уже по возвращении отца из лагеря, он сам «загремел» на лесоповал. Выразил свое возмущение подавлением венгерского восстания 1956 года и переслал эту листовку друзьям за границу. За что и поплатился. И вот уже отец приезжает на свидание в лагерь к сыну. И происходит тяжелая сцена: сын, вернувшийся с лесоповала, говорит, что у него теперь есть норма общения с теми березками, с которыми отец так хотел пообщаться...
Стоило ли возвращаться в такую Россию? И вот удивительно: Кривошеин-младший, глядя на нас с экрана, неожиданно признается, что примирился с Россией именно в лагере. Там он нашел тех самых людей, друзей по духу и культуре, которых так ему недоставало на урезанной и куцей «воле».
Правнук лицейского приятеля Пушкина, Петр Яковлевич Данзас, по приезде на родину тоже схлопотал 10 лет лагерей. С радостным умилением вспоминает он первую встречу с Россией после приезда: в родных местах в ответ на его просьбу покурить мальчишка–подпасок стал скручивать ему махорку. «За такую встречу платить нужно!». Все правильно, живет в нас чувство умиления перед скудостью и компенсирующей ее сердечностью родной земли. И все же, не слишком ли высока плата? Не слишком ли мала стоимость человеческой жизни, ее бесценных минут, месяцев, лет?
О «добре», встреченном в лагере, тюрьме и ссылке рассказывает еще один герой картины, внук царского министра, Алексей Арцыбушев. И тут нужно на него смотреть. Видеть выражение глаз, их свечение. Рассказ о встреченном в лагере мальчике Ване Саблине, «новомученике русской земли», нельзя слушать без слез. Сообственно, этот рассказ и дает картине тот самый катарсис – очищение через страх и сострадание, - что так необходим подлинной трагедии.
В 1970-е годы репатрианты, - те из них, кто выжил, - получили возможность уехать из Советского Союза. Никита Кривошеин – вернулся во Францию. Но Россию из своей жизни не выбросил. Мне показалось крайне важным то, что сказал он о судьбе русской эмиграции (и шире – России) напоследок. В этих словах мне слышится залог достойного будущего, вера в то, что на родине все непременно устроится. А сказал он примерно следущее. «Недобитков» в России убить не удалось. Они неуничтожимы. Неуничтожимы метафизически.
Дай-то Бог!
***
Не будем проклинать изгнание. Фильм 1
[1] "Не будем проклинать изгнание...". Документальный сериал (Россия, 1997; 2003). Режиссеры Михаил Демуров, Виктор Эпштейн. Сценарий Михаил Демуров, Вячеслав Костиков, Виктор Эпштейн. Оператор Юрий Степанов. Композитор Александр Беляев.
[2] Возможно, в повседневном общении это впечатление терялось – Соломон Волков вспоминает Баланчина как незаметного человека в сереньком плаще, шмыгающего носом...
[3] В № 261 Нового Журнала за 2010 есть интересная публикация К. и Н. Кривошеиных. Из семейного архива был извлечен отрывок воспоминаний матери Никиты Игоревича, Нины Алексеевны, в девичестве Мещерской, посвященный изломанным и причудливым судьбам эмигрантов первой волны...
[4] Любопытно, что в начале 50-х годов Михаил Слоним писал в Истории русской литературы (на англ. языке): «Несомненно одно: эмиграция не дала никаких новых тенденций, никаких новых школ или отдельных сколько-нибудь значительных писателей» (цитирую по статье Василия Молодякова «По следам бездомных аонид». НЖ, № 263, Нью-Йорк, июнь 2011, стр. 320)
[5] Во Франции русские эмигранты издавали газеты и журналы, назову хотя бы лучший из них - «Современные записки» (Париж, 1920-1940).
[6] «Судьба поколения 1920-1930–х годов в эмиграции». М., Русский путь, 2006, редактор-составитель Л. С. Флам.
[7] Франция в своей «странной войне» с гитлеровцами, как известно, потерпела скорое и обидное для национальной гордости поражение.
[8] Никита Кривошеин называет это «чувством отнятого».
Добавить комментарий