Этой весной мне страшно повезло. Чудесная огромная птица поселилась под моим окном. В один прекрасный день я увидела на старом тополе грубую корзинку из толстых прутьев – на том месте, где в прошлом году спилили главный ствол. Корзинку веером окружали старые ветви и молодые побеги. В ней сидела чёрная носатая птица.
Гнездо находилось в нескольких метрах от моего окна на пятом этаже – ну, не удача ли! – и мне было видно всё-всё: искры от солнца на жгучей круглой голове и выражение птичьих глаз. Мне видны были мелкие нарядные крапинки на зелёных яйцах, когда птица поднималась с корзинки и улетала прочь. Сначала яичек было три, они лежали в гнезде большие и яркие, словно раскрашенные к пасхе. Потом появилось ещё одно; через несколько дней – новых два.
К птице прилетал друг. Он появлялся внезапно, словно сваливался с неба, и с негромким скрежетаньем усаживался на ветку возле гнезда. Сначала мне казалось, что эти чёрноголовые носатые птицы похожи как близнецы. Но, приглядевшись, я заметила, что друг был мощнее, его костяной сине-чёрный клюв был длиннее и крепче, а выражение глаз более спокойным и властным. К тому же он имел низкий скрипучий голос, а подружка была молчалива.
Что это были за птицы? Я не знала. Вороны или сороки? Может, грачи? А может быть, галки? Если раньше такие птицы попадались мне на глаза, я не задумывалась над тем, как они называются. Теперь мне это было интересно и, поразмыслив, я вспомнила, что грачи селятся большими семействами и что галки черны, как обугленный головёшки. А эти жили вдвоём и на шеях имели серые ожерелья. Значит, это вороны или сороки. Я решила, что сороки, потому что пока ещё не слышала от них знакомого вороньего карканья.
Каждый день из окна я видела терпеливую тихую птицу, поглощённую своей таинственной работой. Когда солнце перекатывалось на крышу нашего дома и на тополь падала тень, птица ненадолго покидала гнездо.
А весенняя сыпь уже обметала голые ветки тополя: повисли на них тугие вишнёвые колбаски и засияло множество остроконечных почек. Вот-вот почки должны были лопнуть, раскрыться, задышать весенним воздухом, высунув липкие язычки. Я сорвала с рамы бумагу, открыли окно – и в квартиру пахнуло теплом, и ворвался беспокойный уличный шум. Слышно стало, как с гулом проносится по бульвару троллейбус и как стучат коготками по краю крыши голуби. Ночью кошки носились по двору и кричали пронзительными хулиганскими голосами. А по утрам, с пустыря, который образовался на месте снесённого старого дома, раздавался собачий лай. Туда приводили одного сенбернара, и он так зычно ворчал и лаял, словно внутри у него стучали по огромному барабану – бух! бух!
Заслышав шум открываемого окна, птица начинала испытывать беспокойство. Вообще любой шум заставлял её настораживаться. Лаяла собака – сорока вздрагивала и крутила шеей. От нарастающего гуда троллейбуса она как бы слегка обмирала, но тут же приходила в себя. Направленный на меня круглый глаз поначалу тревожно блестел. А потом она привыкла к открытому окну и перестала обращать на меня внимание.
Как-то всю ночь шумел дождь, и, когда я встала наутро, тополь пред окном оказался усыпанным светлыми язычками. Эти язычки были чудесного медового цвета. С каждым днём их цвет становился гуще и ярче, и вот они уже превратились в обычные зелёные листья, маленькие и крепкие, не шелестящие под ветром. Было начало мая.
Однажды в середине дня сороки не оказалось на месте. А на дне освещённой солнцем корзинки вместо крепких малахитовых яичек лежало что-то серое и чуть заметно двигалось. Казалось, это дышит кучка серой золы и шевелятся тлеющие угольки. Дрогнул воздух, рассечённый чёрным крылом. Прилетел самец и уселся на край корзины. Он гордо повёл головой и как… каркнет. Вот так раз! Каркает по-вороньи. Он долго переступал по краю гнезда, словно пританцовывал от счастья, мешая мне разглядеть загадочное дно корзины. Наконец он улетел, и я всё рассмотрела. В гнезде находились три серых лысых птенца. Их розовые головки, похожие на бутоны, покоились на нерасколовшемся яйце. Большие выпуклые глаза были закрыты. Вид у малюток был обессиленный. Ещё бы! Они только что вынырнули из небытия. Они перебрались из мрака – на свет и воздух. Сколько на это потребовалось усилий!
Четвёртый птенец появился к вечеру. А из двух последних яиц никто не вылупился, и они куда-то исчезли.
Вскоре вернулась тихая матушка и взялась за прерванную работу. Она взгромоздилась на гнездо и продолжала сидеть на нём дни и ночи, укрывая и согревая птенцов своим телом. Но теперь, когда вывелись птенцы, она стала чаще отлучаться. Иногда усаживалась не в корзинку, а на её край и забавно кланялась в разные стороны, оглядывая подступы к гнезду. В листве никто не прятался, по стволу никто не полз, и матушка успокаивалась. У её ног, беспомощно перепутав шеи, головы и тела, спали птенцы. Время от времени из клубка тел поднималась чья-нибудь голова, моталась от слабости и зевала. В зевке открывался чудовищных размеров рот, освещённый изнутри алым светом. Это были какие-то красные пасти дракончиков.
С громким карканьем – ну конечно, это вороны, как я могла не понять этого раньше? – прилетал самец и садился на другой край корзины. У него появилась манера, разглядывая птенцов, склонять голову набок и открывать клюв, как если бы он задыхался от избытка нежности и умиления.
В первые дни воронята беспробудно спали. Только когда родители приносили еду, птенцы взволнованно шевелились. Появлялся отец – и навстречу ему из гнезда поднимались четыре красные воронки, огромные и лёгкие, как тюльпаны. Прилетала матушка – и птенцы к ней тянули жадно раскрытые рты. Родители глубоко погружали свои клювы в красные воронки.
Вскоре тельца воронят покрылись серо-жемчужным пухом, потемнели головки и обозначились крылышки, похожие на обглоданные рыбьи хребты. По-прежнему они спали клубком: чья-нибудь голова покоилась на чьей-нибудь спине и кто-нибудь сонно трепыхался, вытаскивая шею и голову из-под чужого бока. Чем делались они старше, тем больше движения становилось в корзине.
Воронята мне казались, конечно, все на одно лицо. Но с возрастом, то есть с каждым новым днём, в них начинало проявляться что-то своё, особенное. Например, один воронёнок ужасно много крутился. Он энергично выкарабкивался из-под братьев и садился поверх их тел. Глаза его раскрывались, и он с любопытством заглядывал вниз, в то время как его братья ещё полуобморочно дремали на солнце. Тельце его стало заметнее темнее и крупнее, чем у них, и я про себя называла его Чёртик. А один воронёнок чаще других оказывался на дне корзины, и на нём удобно устраивались то Чёртик, то два других братца (а может, это были сёстры). Голова воронёнка была маленькой, как грецкий орех, и он всё время дремал. Я боялась, что слабого воронёнка случайно придавят или как-нибудь помнут. Но, судя по всему, никто не обижал Дохлика и не причинял ему боли. Наоборот, братья поспешно теснились и переступали с места на место, когда Дохлик начинал барахтаться, выбираясь со дна корзины.
Двух оставшихся воронят – одинаково крупных и проворных – я назвала Близнецами.
Шли дни, и матушка уже не забиралась в корзину – одетые в серый пушок воронята грелись на солнышке и принимали воздушные ванны.
Днём они уже не спали: вертели шеями, приподнимали крылышки, переступали с лапы на лапу. Даже Дохлик пробудился от дремоты и стал чиститься, трясти крылышками и оглядываться, выворачивая голову к хвосту. Близнецы были теперь величиной со взрослого голубя, а Чёртик – ещё больше. Он как-то растопырил крылья, и – ого! – они прикрыли гнездо. Под крыльями уместились все три брата. Они недовольно зашевелились. Чёртик переступил с ноги на ногу, потянулся прямо по-человечески, расширив грудь, и сложил два чёрных огромных веера по бокам.
Однажды меня напугал адский скрежет, доносящийся со двора. Можно было подумать, что папа-ворона спятил – так громко и безостановочно он каркал. Что случилось? Карканье доносилось с дерева, которое росло в углу двора. Это был остролистый ясень, и в его густой колеблющейся листве я заметила кошку, хищно присевшую у ствола. Её серое цилиндрическое тело, её круглая тигриная головка были жадно устремлены к папе-вороне, который прыгал и каркал на соседней ветке. Каркал он, казалось, от страха. Но почему же тогда не улетал? А как хотелось кошке в него вцепиться! Но от ствола расходились тонкие ненадёжные ветки, и кошке только оставалось молниеносным движением выкидывать вперёд лапу в надежде ухватиться за чёрное крыло. Папа-ворона, кажется, совсем потерял голову – он ещё ближе придвинулся к кошке, и когтистая лапа не задевала его лишь потому, что он успевал подпрыгивать и увёртываться. Тогда я поняла, что каркал он не от страха. Он сам запугивал кошку. Он вёл на неё психическую атаку. Над ясенем с тревожным криком летала мамаша – туда-сюда. Наверное, ей было очень страшно.
Дура кошка, ослеплённая яростью, сделала стремительное движение вперёд и чуть не упала камнем вниз. Она успела зацепиться передними лапами за ветку, и ветка запружинила под её тяжестью. Осторожно кошка стала поднимать задние лапы и, когда ей удалось их сомкнуть, повисла на ветке, как обезьянка. А карканье продолжало раздирать ей уши. Этот яростный вороний грай заполнил весь двор. Старушки, сидевшие внизу на скамейке, поднимали головы.
Кошка между тем, торопливо перебирая лапами, подтягивалась к стволу. Наконец, она ловко вскарабкалась и села на толстую ветку. И тут произошла совсем уж странная сцена. Папа-ворона умолк. Мелкими шажками он приблизился к кошке и остановился прямо перед её мордой. Несколько секунд они находились друг от друга на расстоянии птичьего шёпота. Со стороны казалось, что папа-ворона бросает кошке какие-то уничижительные ругательства. Почему она его не цапнула – непонятно, ей надо было лишь приподнять лапу. Но, как видно, она не могла этого сделать – сидела не шевелясь. Может, её объял ужас перед безумной птицей? Неуверенно, потеряв в это мгновение свою изящную ловкость, кошка зашуршала лапами по стволу, трусливо заскреблась вниз.
Одна женщина в нашем дворе, любительница кошек, встала под деревом и ласково позвала: «Кис-кис-кис». Услышав это, кошка закричала отвратительным детским голосом. Она быстрее и увереннее заскользила по стволу к земле. Но, спрыгнув, не пошла в руки к доброй тётке, метнулась за штакетник в траву и пропала.
Папа-ворона несколько раз подлетал к ясеню в этот день, кружился над ним и садился на ту самую ветку, с которой запугал кошку. Должно быть, он мысленно восстанавливал ход поединка и вновь упивался победой. Зачем она ему было нужна – эта победа в отдалении от гнезда? Вряд ли папа-ворона вступил в смертельно опасную игру, чтобы пощекотать себе нервы? У него было какая-то скрытая важная цель. Воронята ещё не умели летать, а родителям приходилось надолго отлучаться в поисках пищи – вот и прибегнул папа-ворона к приёму, обезвредившему врага. прежде чем тот обнаружил гнездо с птенцами. Папа-ворона внушил хищнику мысль, что не лёгкая добыча ожидает того в зелёных ветках, а унижение и погибель. Вот о чём, думаю, кричал папа-ворона на весь двор и шептал на ухо кошке.
На другой день он почистил пёрышки воронятам, совершил с ними утренний туалет, помахал чёрными крыльями и скрылся за крышами.
Бедный, несчастный папа-ворона, накаркал ты вчера беду! Отвадил одного врага, но выдал себя другому. Этот враг до вчерашнего дня не подозревал о твоём гнезде. Своим взволнованным криком ты привлёк его недоброе внимание.
Матушка-ворона вдруг закричала хрипло и тоскливо. Она забилась в воздухе рядом с тополем, не смея броситься на врага. Её хриплый голос звучал умоляюще. Но не таковский был этот враг, чтобы отступить или поддаться жалости. Он был разгорячён азартом.
Услышав вороний крик, я выглянула из окна и встретилась с его блестящими разбойничьими глазами. Я крикнула: «Не трогай, ради бога, оставь их, слезь с дерева!» На меня из раздвинутых веток смотрело красивое мальчишеское личико, смуглое и живое. Я встречала этого мальчишку во дворе. Его звали Андрюша. Лицо его выражало решимость и злорадство.
Под деревом стояли дворовые ребята и заинтересованно смотрели вверх. Обнаружение гнезда казалось им большой удачей, настоящим сюрпризом в этом излазанном вдоль и поперёк, наскучившем дворе. Ворона, прошивая листву своим телом, едва не задевала Андрюшу. «Ва, она меня обнаружила! – крикнул он мальчишкам, – пугните её, ва!» Кто-то бросил вверх теннисный мячик. Андрюша ещё ближе придвинулся к гнезду.
Ворона взлетела на крышу и быстро застучала лапками по железу. Она каркала, кланялась и выбивала чечётку, выражая свою полную беспомощность и отчаяние. Последнее, что я видела из окна, – как Андрюша забрался рукой в гнездо и как оттуда с шумом прыснули два птенца. Я выбежала во двор.
Птенцы разбились. Один замертво упал на землю, а другой, ещё живой, дрожал как в лихорадке, и клювик его был в крови. Мёртвого мальчишки забросили в бетонную трубу, а трепещущего живого немного повертели и отдали подоспевшим маленьким девочкам. Те его гладили, пытались накормить черешней и спорили, кому он достанется. А с дерева осторожно слезал Андрюша с новой добычей. Птенцы были у него за пазухой. «Они кусаются, ой! Царапаются», – приговаривал он.
По-моему, мальчишки были слегка ошарашены смертью воронёнка, свалившегося к их ногам. Вида они, конечно, не подавали. Но интерес к разорённому гнезду и к воронятам постепенно убывал. Ну что ж, они посмотрели воронят, потрогали их, посмеялись нал переполохом, поднятым во дворе воронами, – теперь и папаша вернулся и, низко летая над землёй, кричал своим боцманским голосом – а дальше что? Дальше я стала их умолять, чтобы они положили оставшихся в живых воронят обратно в гнездо, а они раздумывали и молчали. Только Андрюша по-дурацки замотал головой: «Спасибо. Не хочу. Очень вкусно. Кушайте сами».
– Мы этого себе возьмём, – сказали девочки. – Мы его вырастим и отпустим.
– Нет, девочки, он так погибнет. Его надо вернуть в гнездо.
– Я своего не отдам, – сказал Андрюша. – Жорик, возьмёшь второго? Возьмёшь себе?
– Не знаю, – сказал Жорик. – мать вряд ли согласится.
– Дурак, мы на чердаке их спрячем, посадим в ящик…
Жорик заколебался. Он сделал нетерпеливое движение головой, наверное, ему захотелось быстрее побежать на чердак и там заняться новым интересным делом. Я поняла, что дела плохи, и испытала отвратительное чувство беспомощности. Одного воронёнка уже не было в живых. Но эти-то трое, вот они, тут, а я не знала. Как помешать их гибели? Слов нужных не находилось, и комок застрял в горле.
Тут к нам подошла одна старушка и гневно застучала палкой о землю: «Злыдни бездушные! Отец с матерью летают, слезами заливаются. Вот поймёте, каково это, когда своих детей нарожаете, а их станут обижать, мучить…»
– Деток нарожаем, – засмеялись мальчишки.
– А будут, будут, – сказала старушка. – тебя родили, и у тебя будут… Хоть головы-то вы им не поотрывали, а?
– А поотрываем, – сказал Андрюша, явно передразнивая тон старушки. – они вредные, вред приносят, цыплят воруют, понятно? Скажи, Жорик, вредные?
Я взяла из рук девочек воронёнка. Он карябнул меня скрюченными коготками и притих. Сколько дней я наблюдала за ним на расстоянии, а теперь держала в руках его щуплое горячее тельце, разглядывая вблизи его широкий курносый клюв, жёлтенький изнутри, удивительные, далеко расставленные горестные глаза и пыльные сухие пёрышки. Воронёнка время от времени сотрясала дрожь. Я не знала, кого держу в руках – Чёртика, Дохлика или одного из Близнецов. Я различала их только когда они находились вместе.
– Ну, что натворили? – строго спросил мужчина с грудным ребёнком на руках, подходя к ребятам. – А? Да за такие дела надо руки оторвать! – Он сощурился и приоткрыл рот, разглядывая воронят, – а вообще-то этих стоит, – сказал он. – надоели, орут, как сотоны, второй день без продыху…
– Так заорёшь, – сказала старушка. – Горе!
– Горе! – насмешливо сказал мужчина. – А потом, может, от них зараза какая. – Он брезгливо скривился и, бережно прижимая к груди белый свёрток, пошёл к скамейке.
Из подъезда выскочила курчавая девочка и закричала:
– Ой, ой, вон Севка Ганнибала ведёт. Сейчас вам Севка даст.
С пустыря в нашу сторону направлялся парень. Рядом с ним, переваливаясь на тяжёлых ногах, топал сенбернар. Все ребята с почтительностью и удовольствием уставились на огромного, заросшего шоколадной шерстью пса с кудлатой головой медведя. В крошечных глазах Ганнибала светились ум и кротость. Его хозяин курил коротенькую трубку. Он вынул изо рта трубку и поздоровался с ребятами.
– Вывалились из гнезда? – спросил он. – Бедолаги. Это у них бывает. Так чего вы ждёте? Давай, Жорик, ползи на дерево.
– Да мы, Сев, хотели их на чердаке устроить, в ящике…
– Погибнут, – сказал Сева. – Зачем же их в неволю? Кому они тут помешали?
– Они вредные, – быстро сказал Андрюша. – Я читал. Вороны цыплят воруют, огороды портят.
– Да где у нас тут цыплята и огороды? – засмеялся Сева. – Как раз они пользу приносят, жуков поедают в страшном количестве.
Жорик обхватил ногами ствол и потянулся за птенцами.
– Только поосторожнее, поосторожнее, ты их, смотри, не придави, – закричали девочки.
Я отдала Жорику птенца и пошла домой.
Весь следующий день воронята не могли прийти в себя. Вид у них был вялый и печальный. Вдобавок ко всему они стали вываливаться из гнезда – из-за контузии, что ли, или от желания побыстрей научиться летать. Как ужасно душераздирающе кричат вороны, летая над опустевшим гнездом!
В гнезде лежит трупик. По нему ползают мухи. Другой лежит на дне бетонной трубы. В неё опасливо заглядывают маленькие девочки.
Мальчишки понуро бродят по двору. Играть – не играется. Ни о чём интересном не думается. Мучительно всё-таки это воронье карканье!
Приходит во двор мальчик с ореховыми глазами, похожий на лисёнка, в нарядных джинсах с отворотами. Он поднимает выпавшего воронёнка, разглядывает окровавленную, но не повреждённую лапку и, положив его за пазуху снова лезет на дерево. Это Жорик. Под деревом собираются девочки. А мальчишки побежали на пятый этаж чёрной лестницы и оттуда переговариваются с Жориком. Жорик обнаружил трупик и выбросил его из гнезда. Но живой воронёнок в это время в страхе замахал крыльями и перевалился через край. Он спустился на землю плавно, но взлететь сам не смог. Он заковылял, запрыгал от бросившихся к нему девочек. Но его схватили, и Жорик снова вскарабкался на дерево и вложил воронёнка в гнездо.
Как только вороны поднимали крик и начинали низко летать над землёй, становилось ясно, что опять выпал воронёнок, и кто-нибудь бежал его искать. В траве за штакетником бродили кошки, и мелить было опасно. Так весь день носились над землёй вороны, бегали дети и подпрыгивали в траве воронята в попытках взлететь.
А потом двор опустел. Ребята постепенно разъехались. Вороны с воронятами куда-то исчезли.
Теперь плетёная корзинка под моим окном потихоньку ветшает. Когда я слышу знакомое скрипучее карканье, меня тянет выглянуть из окна. Но вороны пролетают всегда стороной, за выступом дома, мне их не видать. Недавно небольшая чёрная тень проскользнула мимо моего окна. Послышалось скрипучее – даже не карканье, а какое-то кваканье, и птица скрылась на крыше. Может, это был подросший Дохлик? Или один из Близнецов? Или Чёртик? Я уж не знаю. Я ведь так и не поняла тогда, кто из них выжил, а кто погиб в тот жаркий майский день. Да и не хочется об этом думать.
Добавить комментарий