Кафедра

 Промозглым ноябрьским утром Аркадий Петрович, облаченный в дорогой серый костюм и строгое черное пальто, плелся на работу. Настроения не было. Заспанные люди спешили на автобусную остановку. Суета раздражала Аркадия Петровича. Он привык к покою. На родной кафедре, где он преподавал уже шестнадцатый год, всегда было тихо. Безразличные к наукам студенты не мешали мерному ходу его мыслей, которыми владела лишь философия и ее самая фундаментальная по значимости и сложная по решению проблема – выяснение сущности бытия. Долгие годы Аркадий Петрович пытался разгадать загадку объективной реальности – космоса, природы, человека. Люди бежали в ноябрьской темноте как черные точки, Аркадий Петрович смотрел на них равнодушными глазами и думал в этот час только об одном: «Вот если бы пошел снег! Тогда бы все изменилось! Можно было бы бесконечно долго изучать его цвет! Ибо цветов белого огромное множество и только тот, кто сумеет заглянуть глубже, увидит в снеге не просто цвет, а смысл всей человеческой жизни!» Но снега не было, как не было и настроения.

С мыслями о снеге и причинах плохого настроения Аркадий Петрович, не торопясь, шел на свою непрофильную кафедру медицинского университета. Студенты не любили эту кафедру, еще больше они не любили предмет, который преподавал Аркадий Петрович – философию, и, наверное, не любили его самого. Предмет был скучным, а преподаватель строгим. Аркадий Петрович, в свою очередь, не понимал студентов – уверенных в себе будущих врачей, для которых высокие чувства – это всего лишь химическая реакция, а тело человека – анатомический атлас. Аркадию Петровичу часто казалось, что для современных молодых ребят нет ничего святого, они ни во что не веруют, лишь в свои силы и в безграничные потенциалы биологического организма, имя которому – человек. Осознание этого ужасно огорчало строгого преподавателя, он мучился бессонницей, упрекая самого себя в собственной несостоятельности. Всю ночь перед ним хороводом кружили лица студентов, и он никак не мог понять, что сделать, чтобы растормошить их души, оживить ум, заставить думать, проявлять любопытство, читать.

 С коллегами по кафедре были, напротив, совсем иные отношения. Аркадий Петрович их уважал до глубины всей своей ранимой души. Особенно импонировала ему молодая незамужняя Танечка, кандидат филологических наук. Она пришла на кафедру совсем недавно. Преподавала иностранным студентам все хитрости русского языка и была очень горда собой. Аркадий Петрович ее тайно обожал. Хотя для смекалистой Танечки обожание это никаким секретом не было и она часто одаривала Аркадия Петровича многозначительным взглядом, от чего коллега сразу же покрывался красными пятнами и в смущении опускал свои часто моргающие редкие ресницы. Аркадий Петрович боялся себе признаться, что влюблен.

Впервые женщина увлекла его настолько, что он на лекциях начал думать не о науке, а о стройных ножках Танечки. Семьи у Аркадия Петровича не было. Сначала он учился, до позднего вечера сидел за учебниками, на свидания времени не хватало. Потом начал преподавать, и нужды в любовных отношениях вовсе не осталось. Заботливая мать заменяла всех женщин на свете. Ухаживала, гладила белые рубашки, готовила на завтрак блины, встречала сына после работы во дворе, приносила горячие булочки на кафедру. Казалось, так будет всегда, зачем семья, когда рядом заботливая мама? Но ровно год назад ее не стало. И Аркадий Петрович впервые почувствовал себя настолько одиноким и несчастным человеком, что вечерами в пустой квартире ему хотелось выть. С маминым уходом в душу начало вползать робкое желание обзавестись семьей, детьми, каким-нибудь смешным неуклюжим псом и даже загородным домом.

 Едва Аркадий Петрович переступил порог своей кафедры, как навстречу ему бросились две улыбчивые лаборантки, которым, как думалось Аркадию Петровичу, было уже далеко за сорок. В руках одной из женщин находилась изящная чашка с ароматным кофе, которую она протягивала настойчиво Аркадию Петровичу, от чего ему сразу пришлось присесть на свой мягкий преподавательский стул, а вторая трясла бумагами с фамилиями неуспевающих студентов на других кафедрах. Аркадий Петрович из приличия улыбнулся лаборанткам, от кофе вежливо отказался, а бумаги взял.

Дождавшись, когда женщины выйдут из преподавательской, Аркадий Петрович взглянул на фамилии лентяев в списках. Среди них была его студентка Наташа. Она сильно ему досаждала и даже раздражала. Нельзя было сказать, что девушка вела себя как-то недостойно, даже наоборот, она, на первый взгляд, казалась очень приличной ученицей. Что отличало ее от остальных, так это постоянные пропуски занятий и лекций, после чего она сочиняла какие-то странные небылицы о слабом здоровье, бесконечных обследованиях и крайне плохом самочувствии. В это плохое самочувствие Аркадию Петровичу с трудом верилось, потому что Наташа могла похвастаться здоровым румянцем на выпуклых натянутых щеках и крепкой фигурой.

От размышлений Аркадия Петровича оторвали его коллеги, которые один за другим входили в преподавательскую, долго отряхивались, приводили в порядок волосы у большого настенного зеркала и педантично убирали верхнюю одежду в скромный преподавательский шкаф. Вслед за мужчинами в помещение вбежала запыхавшаяся высокая Таня в норковой шубе. Она всегда куда-то спешила, словно торопилась жить. Аркадий Петрович жадно хватал ртом запахи улицы и духов, которые Таня принесла на себе. Отдышавшись, молодая женщина грациозно продефилировала рядом с рабочим местом Аркадия Петровича, хитро улыбнулась и бросила на стол мятный леденец «Холодок».

Потом постояла некоторое время, что-то вспоминая, и заулыбалась еще шире, обнажив белые красивые зубы: «Читала, читала вашу статеечку, Аркадий, вы большой молодец! Вот кого бог умом не обделил, так это вас!» Аркадию Петровичу тон молодой Танечки показался каким-то слишком пренебрежительным, но мятная конфета на столе, ее лисьи глаза, тоненькая талия – нет, тон здесь ни при чем, это только молодость! Мужчины - коллеги протягивали ему свои крепкие ладони для рукопожатий, и Аркадий Петрович совсем успокоился. Он верил в незыблемость своего имени и статуса, который он зарабатывал себе на этой кафедре много лет. Аркадия Петровича действительно ценили и уважали. Он слыл среди своих коллег мастером слова, ответственным человеком и прекрасным преподавателем.

 Аркадий Петрович с исписанными бумагами под мышкой не спеша следовал к своей аудитории. До лекции еще оставалось пять минут, и потому можно было спокойно собраться с мыслями, еще раз прокрутить в голове план предстоящей темы и уж после аккуратно изложить материал своим студентам. За университетским окном было серо и холодно. Тяжелое небо висело низко над грязными домами, голыми тополями и влажными елями. «Вот если бы все же пошел снег!» – в который раз вздохнул Аркадий Петрович.

 Наташа уже поджидала своего преподавателя возле массивной двери лекционного зала. Она стояла, опершись спиной на синюю крашеную стену, некрасиво выпятив вперед полный живот. Аркадий Петрович почувствовал, как волна нестерпимого раздражения накрывает его. Это было неправильно, но как он ни пытался, как ни боролся с собой, утаить неприязнь просто был не в силах. «Да, что она о себе думает, эта самоуверенная девица! – горячился Аркадий Петрович. – Самым мерзким образом прогуливает занятия на всех кафедрах, сочиняет глупые отговорки и надеется, что каким-то чудом сдаст сессию! Нет, милая моя, со мной твои проделки не пройдут!» Аркадий Петрович резко схватился за грубую металлическую ручку двери, пытаясь в упор не замечать свою студентку. Но она сама шагнула ему навстречу и преградила путь. Деваться было некуда, он поднял глаза на Наташу.

 – Аркадий Петрович, миленький, отпустите меня сегодня с лекции, мне нужно к доктору!

 – А что так, уважаемая, ты же сама будущий доктор. Может, уже закончим этот спектакль? – все больше сердился Аркадий Петрович.

 – Аркадий Петрович, поймите меня, я не лгу. Я очень больна и нуждаюсь в постоянном медицинском наблюдении! – волновалась Наташа.

 - Вздор! Вздор! Вздор и вранье! – не унимался побледневший от гнева преподаватель. – Ты только посмотри на себя, чем ты можешь болеть?!

Аркадий Петрович сам болел очень редко. И не знал ничего более мучительного, чем грипп или простуда. Но даже тогда никаких таблеток он не глотал, лечился горячим молоком с медом. Ему невдомек было, что в мире существует что-то серьезнее бронхита и ангины. Тем более, он не мог вообразить, что больной – это не всегда тонкий как свечка. Наташа взметнула на него свои большие, полные слез глаза и, молча схватив преподавателя за руку, потянула ее себе на живот. Аркадий Петрович переполошился: «Да что она себе позволяет? Да что же она творит?» Но пути к отступлению уже не было, его ладонь лежала на большом и упругом, как воздушный шар, животе студентки.

 – Вот видите, видите! – судорожно приговаривала Наташа и водила рукой Аркадия Петровича по своему животу. – Если уж хотите знать правду, тогда трогайте, там ребенок, мой ребенок!

 Аркадий Петрович испугался. Его щеки запылали, кровь ударила в виски.

 – Наташа, что за шутки? Какой ребенок?

 – Обычный, дитя человеческое!

 – Не может быть, ты же студентка! А отец? Кто его отец?!

 – А что, студентки не женщины? Они какие-то особенные? А отец… – Наташа в смущении опустила глаза, – нет никакого отца!

 – Как нет? – недоумевал Аркадий Петрович. – У всех есть! Ребенок как, по-твоему, забрался в твой живот?

 – Нет и все! Я одна. Сначала я избавиться от него хотела, но потом…

 – Ой! – вдруг закричал Аркадий Петрович, – Ой, он толкается!

 Аркадий Петрович отдернул руку от Наташиного живота. Это было странное состояние. Там внутри был ребенок! Настоящий живой ребенок! Аркадий Петрович не мог в это поверить. Настоящее чудо! Восторг! Он снова вернул руку на Наташин живот, ему понравилось трогательное ощущение жизни, которое он осязал своей большой ладонью. Толчок повторился, Аркадий Петрович расхохотался и прислушался, в этот час ему казалось, что вселенная общается с ним, что загадки бытия вот-вот откроются перед ним и он станет причастен к самой великой тайне мироздания.

 Растроганный преподаватель не заметил, что они не одни. Он даже предположить не мог, что кто-то может наблюдать всю эту странную сцену.

 – Вот это номер! Вот это да! А еще говорили, что вы человек с репутацией. Папочка, могу только поздравить вас! Со студенткой роман крутили, теперь вас ожидает ЗАГС?! – рядом стояла разозленная Танечка. – А мы вас почти святым считали!

 Аркадий Петрович не сразу понял, о чем ему говорит коллега, а когда, наконец, разобрался и начал подбирать слова чтобы оправдаться, Таня резко развернулась и пошла к кабинету заведующей кафедрой, раскачивая крутыми бедрами. Ее тело напряглось, словно Танечка готовилась к нападению, движения стали резкими и какими-то опасными. К такой женщине сейчас лучше не подходить – загрызет. Аркадий Петрович устало смотрел ей вслед. «А, ничего, после лекции объяснимся! – махнул рукой преподаватель. – Таня умничка, все поймет!

Нелепая случайность! Стечение обстоятельств! Конечно, поймет!» Наташа все еще стояла в оцепенении рядом. Аркадий Петрович с жалостью взглянул на нее: «Иди, Наташа, в зал, присядь, после лекции мы подумаем, что можно сделать!» Наташа доверчиво подчинилась своему преподавателю. В этот час он был для нее избавлением. Она словно исповедовалась перед ним, открыла свою самую большую тайну, которую хранила долгие шесть месяцев. Иногда ей было так одиноко и плохо, что от внутренней боли хотелось кричать на весь мир или покончить с собой, чтобы никто не узнал страшного позора, о котором не догадывалась даже мать. Тихая девочка, отличница, прилежная ученица, мамина радость! Всего лишь одна единственная ночная дискотека – и ребенок в животе.

 Из лекционного зала Аркадия Петровича вызвали резко и без соблюдения любой преподавательской этики. Он снял очки в тонкой оправе, коснулся тихо своих записей и пошел вслед за быстрой лаборанткой. Последнее, что видел он, уходя – это удивленные лица студентов и заплаканные глаза Наташи. Он все понимал и смиренно шел на свою собственную Голгофу.

 Заведующая кафедрой – одинокая сорокапятилетняя дама, не обремененная семейными отношениями и детьми, в присутствии раскрасневшейся Танечки и двух улыбчивых лаборанток, обвиняла его в том, чего он никогда даже в мыслях не допускал. Она кричала. Аркадий Петрович хотел остановить ее. Сначала для того, чтобы объясниться, а потом чтобы прекратить свое бесславие, но заведующая вела себя бестактно. Она размахивала обеими руками и ссылалась на Танечку, которая стала свидетелем безобразной сцены: он, Аркадий Петрович, на глазах у всей лекционной аудитории приставал к беременной студентке, которая бесспорно носит у себя под сердцем его дитя.

 – Какой стыд, какой позор! Пятно на теле нашей кафедры! – причитала заведующая, местами срываясь на визг.

 – Кто пятно?! – задрожал всем телом Аркадий Петрович.

 – Вы пятно! Вы нас опозорили!

 Лаборантки переглядывались и продолжали глупо улыбаться, а Танечка, прищурив свои хитрые лисьи глаза, одобрительно кивала, поддерживая заведующую. В этот момент Таня показалась Аркадию Петровичу подобной библейскому чудовищу, о котором он рассказывал студентам на своих лекциях. Аркадий Петрович отшатнулся. «Только бы не замараться! Только бы суметь не потерять свое достоинство!» – думал он.

 Аркадий Петрович шел по университетскому коридору. Он не совсем помнил, чем именно закончилась тирада заведующей. Он знал лишь одно – его имя запятнано навсегда. Этого никто никогда не сможет забыть. Глупая история будет передаваться из уст в уста как все важные и не очень события передаются и обсуждаются скучающими преподавателями на других кафедрах. Не помня себя, Аркадий Петрович проследовал в студенческую столовую, купил жирный пирожок с мясом и надкусил.

Раз, другой, третий…. Руки дрожали. Горло перехватило. Аркадий Петрович набил рот до отказа. Он не мог прожевать теплую массу, не мог ее и проглотить. Вот так с надкушенным пирожком в одной руке и набитым ртом он вернулся в лекционный зал. Подошел к трибуне, прямо на свои бумаги опустил пирожок, а после, немного подумав, вытер о них руки. «К черту все!» – думал Аркадий Петрович и не замечал, как за ним пристально наблюдают перепуганные студенты. Они просили продолжить лекцию. Но Аркадий Петрович, молча, смотрел на студентов своими воспаленными сухими глазами и все вытирал и вытирал жирные руки записями, заметками, трудами всей своей жизни. Наташа сидела совсем рядом. Ее бледное лицо было жалким. По щекам текли крупные слезы.

 Аркадий Петрович шел по улице все дальше и дальше от родного медицинского университета, от своей бесценной гуманитарной кафедры. Он шел оплеванный, без имени и прежнего социального статуса. Его оболгали, растоптали и предали. И сделал это не кто-нибудь, а Танечка, та, которую он уважал больше всех и которую почти любил. Беременная Наташа собачонкой бежала следом. Аркадий Петрович хотел прогнать ее, но потом в самый последний момент передумал. «На, держи!» – протянул он заплаканной студентке носовой платок. Она недоверчиво взяла его и пошла рядом.

Впервые одиночество Аркадию Петровичу не казалось таким тяжелым. Аркадий Петрович еще раз остановился, чтобы взглянуть на милые окна, Наташа остановилась тоже, потом поправил шарф и пристально посмотрел на тяжелое небо. Небо сыпало снег – легкий и чистый. Аркадий Петрович нежно, исподтишка взглянул на выпирающий Наташин живот, в котором жил маленький никому не нужный человек, и взял девушку за руку. Две пары ног – мужчины и женщины оставляли свои первые следы на белом снежном покрывале. Они шли дальше, они начинали жизнь с ее истока.