Поэт Валентин Иннокентьевич Анненский-Кривич, сын известного поэта Серебряного века Иннокентия Анненского, жил в нашем доме в городе Детское Село (в прошлом Царское Село, а потом город Пушкин) вместе со своей женой Еленой Александровной и дочерью Еленой (Лалой). Дом этот принад лежал моему деду Федору Егоровичу Голлербаху, владельцу булочной-кондитерской. По свидетельству старых царскоселов, Анна Ахматова и Николай Гумилев покупали там пирожные.
Во время Первой мировой войны дед закрыл кондитерскую, а дом, в которой она находилась (дом Энгельгарда), был в 1918 году разрушен, и дед со своими двумя сыновьями, Львом (моим отцом) и его младшим братом Эрихом, переехал в двухэтажный дом на окраине города.
Как ни странно, советская власть не отобрала дом и по тогдашним условием семья жила вполне комфортабельно, мой отец с матерью, бабушкой и мною на первом этаже, а Эрих с женой - на втором.
В 1929 году Эрих Федорович переехал на жительство в Ленинград, и в его квартиру въехали Анненские. Мне тогда было шесть лет, и то, что я опишу, мне рассказано было моей матерью.
"Они нас хорошо приняли,"—сказал ей Валентин Иннокентьевич. "Кто они?” - удивилась мать. "Духи,"—ответил он. Валентин Иннокеньтьевич был истинным сыном Серебряного века, времени Блаватской, Гурджиева и оккультных наук. «Я - магистр черной магии,- сказал он как-то моей матери и предупредил, - не заглядывайте в этот мир, он ужасен". Анненский утверждал также, что он в постоянном контакте со своим покойным отцом, который помогает ему в его поэтическом творчестве. К своей фамилии Валентин Иннокентьевич прибавил "Кривич". Как мы знаем, в древности существовали славянские племена, именовавшие себя полянами, древлянами и кривичами, и Валентин Иннокентьевич считал, что его род происходит от кривичей. Было ли все это позой, выдумкой или он действительно верил в этот потусторонний мир? Скорее всего—и то, и другое.
Моя мать, родившаяся в военной семье, - ее отец был генерал, брат - лейб-гвардии офицер - была чужда этим веяниям, но все же однажды приняла приглашение на спиритический сеанс, организованный группой молодых офицеров полка, где служил ее брат. В это время, за несколько лет до начала Первой мировой волны, в Санкт-Петербург приехал известный медиум Ян Гусек и офицеры пригласили его провести этот сеанс. Все собрались в большой комнате, потушили свет и взялись за руки. Медиум возвестил, что вызовет Большого Жильца. Через несколько минут в комнате повеяло холодом и раздались шаги, похожие на звук собачьих когтей по паркету. Но... в доме собаки не было. А потом крик: "Свету, свету!" Зажгли свет, и один молодой офицер смущенно сказал, что ему на колени прыгнуло какое-то отвратительное существо. Но его конечно, нигде не было.
Мать вернулась домой и всю ночь не могла спать, в комнате что-то скреблось, шуршало, вздыхало. На следующую ночь - то же самое. Мать, в конце концов, покаялась своей матери, бабушка моя была человеком очень религиозным и пришла в ужас от поступка своей дочери. Срочно был приглашен православный священник, который окропил святой водой все углы маминой комнаты, и странные звуки прекратились. Больше на спиритические сеансы мать не ходила.
Валентин Иннокентьевич Анненский и его жена были теми людьми старой дворянской интеллигенции, которые никак не смогли найти себе место в новой, советской России. Валентин Иннокентьевич работал, кажется, счетоводом в какой-то конторе, а его жена - санитаркой при местном госпитале. Свое гуманитарное образование они не смогли к чему-нибудь применить и жили в бедности. Однако, Валентин Иннокентьевич продавал время от времени стихи своего отца из "Кипарисового ларца" и получал неплохие деньги. И тогда появлялось шампанское, пирожные. Когда деньги кончались, начиналась обычная бедность. "У меня нет нищенских привычек», - с гордостью говорил Анненский моей матери.
Такой образ жизни, как я узнал позже, был характерен для старых эмигрантов, после революции оказавшихся в Западной Европе. От старых привычек трудно отказаться. Есть деньги – кутим. Нет их - бедствуем и должаем. Даже в безденежном положении Валентин Анненский устраивал поэтические вечера, на которых подавался "чай по-анненски" – крепкий сладкий чай и свежий черный хлеб с солью. Дочь Анненских Лала была моей первой подругой детства, мне было шесть лет, ей - семь или восемь. Мы играли в "папу и маму" (очень невинно) и "в доктора", выстукивая друг другу спину. В 1935 году, после убийства Кирова, началась чистка Ленинграда, мой отец был арестован, выпущен через две недели, и мы были высланы в Воронеж.
Живя там, мы узнали, что в 1936 году Валентин Иннокентьевич скончался. В 1937 году мы смогли вернуться в наш город, переименованный в город Пушкин. Нас к этому времени уплотнили, и в доме жило уже не две семьи, а пять. А потом война, немецкая оккупация. Город Пушкин оказался на прифронтовой полосе, и население было вывезено немцами на работы в Германию. Вдова Анненского с дочерью были в том же лагере, что и я с матерью, но потом нас разбросало по разным местам.
Уже в Америке я узнал, что вдова Анненского скончалась еще во время войны, а моя подруга детства Лала вернулась в Советский Союз, отработала какое-то время в ссылке на Алтае и скончалась пятидесяти четырех лет. У нее был сын, игравший на гитаре; так печально закончился род Анненских-Кривичей, представителей ушедшего в прошлое Серебряного века России.
Добавить комментарий