Среди тех учёных, которые удостоились трёх звёзд Героев Социалистического Труда, не считая многочисленных Сталинских и Ленинских премий и орденов за создание отечественного ядерного оружия, почётных научных и академических званий, необходимо назвать ещё двух учёных. Их судьбы переплелись в попытке решить научные и технические проблемы ядерной физики и химии, вызванные необходимостью создания сверхмощного оружия. Многое их роднило: необыкновенная трудоспособность, преданность «линии партии», отрешенность от участия в каких-либо политических и общественных событиях и дискуссиях, скромность, настойчивость в выполнении поставленных целей. Но по стилю мышления, поведению среди коллег, темпераменту, отношению к прекрасному полу они были разными, если не сказать, совершенно противоположными.
Постараюсь познакомить читателя с этими учёными, их судьбами и достижениями.
В 2004 году довольно скромно отметили столетие Юлия Борисовича Харитона, родившегося 27 февраля 1904 года и прожившего долгую и плодотворную жизнь (он умер в 1996 году на 92 году жизни). Родился в Петербурге в еврейской семье, его отец был журналистом и работал в газете «Речь» - главном органе Кадетской партии. После революции несколько лет был директором Дома писателей, центра литературной жизни Петрограда. В 1922 году по декрету Ленина был отправлен за рубеж на одном из «философских пароходов». Красная Россия не нуждалась в интеллектуалах типа Николая Бердяева и Ивана Ильина. Борис Осипович осел в Риге, и после прихода советской армии в Латвию, был схвачен органами НКВД и отправлен в ГУЛАГ, где и бесследно исчез. Мать учёного, Мира Яковлевна, была актриса, примкнула к сионистскому движению и в 1930 году ей удалось одной достичь Палестины, тогдашней британской колонии. Будущий учёный оказался без родителей, и ему запретили какие-либо контакты с ними. Юноше удалось поступить в 1920 году (в легендарный год Гражданской войны) в Политехнический институт. В 1921 году, когда он был ещё студентом 2 курса Николай Николаевич Семёнов пригласил Харитона к себе на работу в Физтех (Физико- технический институт АН СССР), директором которого был Абрам Фёдорович Иоффе. После окончания Политехнического института Харитон продолжает работу в Физтехе уже в качестве научного сотрудника. Через два года Иоффе посылает Харитона в аспирантуру в Кембридж к самому Резерфорду. 1926-1928 годы были для Харитона годами формирования первоклассного исследователя-экспериментатора. Ему поручают исследовать чувствительность глаза к слабым импульсам альфа-излучения. Он успешно защищает диссертацию, сделанную под руководством Резерфорда, получает диплом доктора наук Кембриджского университета и возвращается в Советский Союз. По пути он остановился в Германии, где в это время жила его мать. Много лет спустя он напишет, что этот визит убедил его в том, что политическая ситуация в Германии становится угрожающей и небезопасной для матери.
По приезде в Петроград он работает в Физтехе у А.Ф. Иоффе в лаборатории взрывов в должности заведующего, а в 1931 году его лаборатория становится частью вновь образовавшегося научно-исследовательского Института химической физики, директором которого стал Николай Николаевич Семёнов - академик, лауреат Нобелевской премии, зять (муж сестры) Капицы (мир тесен!). В этой лаборатории Харитон проработал вплоть до 1946 года. Себя он считал учеником Н.Н.Семёнова, прислушиваясь к каждому совету выдающегося ученого. Здесь начинается его совместная работа с Яковом Борисовичем Зельдовичем, который был на десять лет моложе Харитона. В частности, в 1939 году они провели расчёты цепной ядерной реакции урана и построили теорию атомных реакторов. Однако эти и другие работы учёных нельзя назвать пионерскими во всемирной истории ядерной физики.
В первых частях нашего повествования мы упоминали пионерские теоретические и экспериментальные работы в этой области, начавшиеся в начале 30-х годов прошлого столетия такими учёными, как Ферми, Фредерик Жолио-Кюри, Ган, Штрасман, Лиза Мейтнер, Вигнер, Теллер, Сцилард, Оппенгеймер. Однако в условиях строжайшей секретности и изолированности страны от внешнего мира в 30-60 годы прошлого столетия, вклад Харитона и Зельдовича в создании отечественных атомной и водородной бомб - вне сомнений. Их совместная работа по расчёту цепной реакции урана началась при следующих обстоятельствах. Летом 1939 года по дороге в Москву Зельдович услышал от своего спутника об интересной статье французского физика-ядерщика Фрэнсиса Перрена (сына знаменитого физика Жана Батиста Перрена - лауреата Нобелевской премии, борца против фашизма, друга Советского Союза, иностранного члена АН СССР), где он рассчитал величину критической массы урана, необходимой для начала цепной реакции. Зельдович рассказал об этом Харитону. Ядерная физика буквально «зацепила» взрывников, и они начали «штудировать» статью Перрена. В результате появилась их совместная статья в октябре этого же года в журнале «Успехи Физических Наук» с расчетами цепной ядерной реакции. Прочитав эту статью, Игорь Евгеньевич Тамм воскликнул: «Знаете ли вы, что означает это новое открытие? Оно означает, что может быть создана бомба, которая разрушит город в радиусе десяти километров от эпицентра взрыва».
На 4-ой Всесоюзной конференции по физике ядра, состоявшейся в ноябре 1939 года в Харькове, Харитон доложил о работе, выполненной совместно с Зельдовичем. На этом они не остановились и вечерами «на общественных началах» продолжали работать по этой проблеме. Однажды, когда они попросили у начальства 500 рублей на исследование, им отказали. Вскоре они поняли, что для получения реальных результатов, они должны посвятить этой тематике всё своё время, а для проведения экспериментов необходим большой коллектив учёных, конструкторов, инженеров разных специальностей. В 1946 году они вошли в группу Курчатова, став научными руководителями специальных подразделений атомного проекта. Харитон всегда сопровождал Курчатова при встречах со Сталиным и другими руководителями страны по поводу атомного проекта. У Харитона не было недоброжелателей, все относились к нему с уважением. Их покоряла, прежде всего, продуманность во всём, что он говорил и делал. Он никогда не спешил с выводами, не имея объективных доказательств, что, как известно, особенно ценится среди людей интеллектуального труда. Приведу отрывок из книги воспоминаний Бриша о Харитоне. Аркадий Адамович Бриш – один из первых сотрудников в Сарове (КБ-11) - в центре, где создавалась первая атомная бомба. До Великой Отечественной войны он работал в Минске, в научно-исследовательском институте химии БССР. Во время войны был разведчиком штаба партизанской бригады имени К.Е.Ворошилова! Естественно, его привлекли к работе по созданию ядерного оружия. Так он оказался в 1947 году в Сарове. Вначале он был на рядовой работе, но постепенно «рос» и ушёл на пенсию уже в наше с вами время главным конструктором большого проектного учреждения. Для нас важно, что он где-то в 60-х опубликовал небольшую книгу воспоминаний «О коллегах, начальниках, друзьях». Свои воспоминания о Харитоне он начинает так: «Из всех людей, с кем я работал, я особенно верил Харитону. По науке, по морали, по отношению к жизни. Я понял, что это - идеальный человек. За свою жизнь я много людей встречал, но Харитон был выше всех. У остальных я замечал какие-то недостатки, а Харитон - идеален». Далее он описывает внешность учёного, когда он увидел его первый раз: «... невысокий, щуплый человек в безрукавке и аккуратно заштопанной рубашке (осенью 47 года, после войны мы все были бедными)». А.А.Бриш часто бывал в гостеприимном доме у Харитона, наблюдая как учёный бережно и преданно относится к своей жене Марии Николаевне. Бриш пишет, что с годами Ю.Б.Харитон начал терять зрение. Сперва он обратился к знаменитому московскому врачу Фёдорову, но он не помог, и Юлий Борисович поехал лечиться к нам в Америку. В одной из клиник Нью-Йорка его лечащим врачом оказался еврей из Одессы. Во время первого приёма Харитон попытался разговаривать с врачом на ломаном английском, но вскоре они перешли на русский. Как пишет Бриш, «этот врач сохранил зрение учёного на много лет без операции, просто подобрал нужное лекарство». К сожалению, Бриш не приводит имени врача, и я обращаюсь к вам, моим читателям, с большой просьбой отыскать этого врача, который смог бы дополнить портрет Харитона ( конечно, если он жив). В конце жизни Юлий Борисович всё же ослеп, но продолжал работать. Он умер в глубокой старости, пережив своего друга и коллегу Зельдовича на 9 лет. И после смерти они лежат на Новодевичьем кладбище почти рядом.
Приведу один эпизод, который я решил поместить в конце моего рассказа о Харитоне. Он мало касается непосредственно нашего героя, но дополняет представление о действительности, в которой нам пришлось жить и работать.
Эпизод не выдуманный, его поведал нам репортёр одной из московских газет Евгений Синицын, он называется: «Несчастный охраник Ю.Б.Харитона».
Репортёр оказался в машине на пути из Переделкина в Москву примерно в 1964-1965 году. За рулём машины сидела Светлана Аллилуева - дочь Сталина. Вот что она рассказала: «В прошлом году осенью я отдыхала в Сочи. Был уже ноябрь, и пляж был совершенно пустым. Я шла по берегу и вдруг увидела фигуру мужчины, который с унылым видом сидел на влажном песке. Приблизившись, я узнала его. Это был один из охранников моего отца. Он меня тоже узнал, вскочил на ноги.
-Светлана Иосифовна, дорогая! Ну как Вы, как живёте?
- Нечего говорить, Иван Петрович. Дети растут. А Вы-то сами как поживаете?
Тут он помрачнел и сказал:
- Ну что Вы меня спрашиваете? Ведь я вашего отца охранял! А теперь вот какого-то жида охраняю.
И он указал рукою в холодные волны, где плавал академик-ядерщик Харитон».
Жизненный путь второго нашего героя Якова Борисовича Зельдовича мог бы служить иллюстрацией типичной судьбы еврейского мальчика, которому советская власть дала возможность стать тем, кем он стал. Удивляюсь, как Солженицын не включил его как типаж в своё исследование «Двести лет вместе». Кстати, этого не сделал и Семён Резник в замечательном контрисследовании: «Вместе или врозь?». Я.Б.Зельдович родился в Минске 8 марта 1914 года, но четыре месяца спустя из-за начавшейся Первой мировой войны семья переехала в Петербург. Как и Ю.Б.Харитон, он тоже родился в высокообразованной еврейской семье. Его отец был юристом, а мать изучала языки в Сорбонне.Трудовая деятельность будущего учёного началась в 16-летнем возрасте в Физтехе у Иоффе в качестве рабочего, а затем лаборанта. К этому времени он закончил среднюю школу и не стал поступать в институт: было неинтересно и надо было зарабатывать на жизнь. В истории науки есть несколько уникальных случаев, когда выдающиеся учёные нигде не учились, не имели формального образования (таковыми были француз Андре Ампер, англичанин Майкл Фарадей в Х1Х веке и Пьер Кюри, получивший домашнее образование). Перенося оборудование из лаборатории в лабораторию, промывая пробирки и чиня аппаратуру, он пристаёт с вопросами к окружавшим его учёным, занимается самообразованием, его интересуют физика и химия. Учёные берут покровительство над любознательным и быстро соображающим юношей, требуют от него продолжить образование. Через некоторое время они уже делятся с ним своими научными проблемами, решать которые им помогает Яша, предлагая оригинальные идеи. Юноша сделал всё-таки попытку получить высшее образование: сперва на заочном отделении Ленинградского университета, в котором проучился всего год, а затем на физико-механическом факультете Политехнического института, деканом которого в те годы был А.Ф.Иоффе. И здесь он недоучился, хотя и признавался, что было интересно общаться с «по-настоящему интеллигентными и умными профессорами», имея в виду того же А.Ф. Иоффе и Я.И Френкеля. Мы уже писали, что на базе Физтеха был создан Институт химической физики, который возглавил Н.Н.Семёнов. В этом институте Харитон создал и возглавил лабораторию горения - там проводил свои исследования юный Я.Б. Зельдович. Здесь в свои 22 года в 1936 году он успешно защитил кандидатскую диссертацию. По этому поводу впоследствии он напишет: «Благословенные времена, когда ВАК (Высшая Аттестационная Комиссия- Г.Г.) давал разрешение на защиту учёных степеней лицам, не имеющим высшего образования». Через 3 года, в 1939 году он защищает докторскую. Обе диссертации были посвящены физико-химической теории горения и детонации. Эту тематику он называл своей «первой любовью» и на протяжении всей жизни периодически возвращался к ней. В августе 1941 года Институт химической физики АН СССР, где он работал, эвакуировался в Казань из окружённого немцами Ленинграда. Здесь Зельдовичу было поручено включиться в работу по созданию ракетного оружия. Первые испытания знаменитой «Катюши» были неудачными: при запуске она взрывалась в воздухе, не долетая до цели. К удивлению конструкторов, Зельдович очень быстро нашёл причину. Он рассчитал внутреннюю баллистику снаряда, что позволило внести исправления в конструкцию «Катюши», она «встала на ноги» и уже осенью 1941 года успешно участвовала в боевых сражениях Советской армии. Немцам так и не удалось разгадать тайну снаряда, придуманного Зельдовичем.
В 1943 году Институт переводят в Москву, и с тех пор семья Зельдовича (жена и три дочери) жила в Москве. В этом же году он начинает работать над атомным проектом в группе, возглавляемой Харитоном. Позже к этой группе присоединяются И.Е.Тамм, А.Д.Сахаров и многие другие. Координация всей работы осуществлялась И.В.Курчатовым. Основные участники проекта переезжают в Саров, где живут и работают безвыездно и в строжайшей изолированности от внешнего мира более 20 лет. Как вспоминает Я.Б. Зельдович, всё время и вся энергия участников атомного проекта были посвящены только одному: «созданию ядерного щита Отечества. Это было само собой разумеющимся. А разве мы могли поступить иначе?». В эти годы по-прежнему Харитон и Зельдович были неразлучны. Харитон вспоминает: «Мне очень повезло в жизни: в течение примерно 25 лет я работал с фантастически интересным человеком и совершенно исключительным учёным - Яковом Борисовичем Зельдовичем. Широта его научных интересов поистинне невероятна. Я преклоняюсь перед ним как учёный и человек». И.В. Кучатов говорил проще: «Яшка-гений». А вот замечание упомянутого А.А. Бриша: «... Зельдович очень быстрый умом был, все задачи в уме решал. Когда мы сдавали ему экзамены и пытались решить задачу классически, он нам говорил, чтобы мы так не решали, а пытались быстро в уме решить. Да разве можно освоить то, что знал Зельдович!». Сам учёный впоследствии писал об этом периоде его жизни:
«Открытие деления урана и принципиальной возможности цепной реакции урана предопределило судьбу века и мою». Чуть позже в Сарове Зельдович и Сахаров со своими группами сосредоточили своё внимание на создание водородной бомбы. Работа этих двух групп была не соревнованием, а скорее, плодотворным взаимодействием. В эти годы по воспоминаниям очевидцов, Зельдовича можно было видеть мчавшегося на мотоцикле по секретному городу, хотя у него была «Победа» (подарок Сталина) и «Волга» (подарок советского правительства). Для него было приятно ощущать на лице порывы ветра.
В отличие от своего друга Харитона - убеждённого семьянина, Зельдович ценил женскую красоту и не пропускал случая «завести роман». Несмотря на то, что у него была семья в Москве, он вдруг влюбился в свою секретаршу. Общеизвестна его непродолжительная связь с Шурой Ширяевой - московской художницей, попавшей «за длинный язык» в Саров. Она считалась расконвоированной заключённой и расписывала в Сарове стены местного театра, а также стены и потолки в домах чекистов. Зельдович забрал её к себе в «членохранилище» - так назывались коттеджи, где жило начальство. Когда закончился срок её заключения, чекисты выдворили её на вечное поселение в Магадан, где она родила Зельдовичу дочь. От разных женщин у него было 5 детей. И всем им он помогал материально и мечтал о том, чтобы собрать их вместе. Об этом написал в своих мемуарах Сахаров. Я пишу об этом, чтобы у читателя не возник образ Зельдовича как приторного ангела. Когда Якова Борисовича избрали академиком в 1958 году, его коллеги на «мальчишнике» вручили ему академическую шапочку с надписью: «Академия Наук» и...плавки с надписью: «Действительный член». Учёные умели работать, умели и веселиться. И ещё нечто весёлое в духе Я.Б. Обычно он надевал свой пиджак со всеми регалиями, орденами и звёздами Героя когда должен был встретиться с «сильными мира сего», особенно, если хотел что-то выпросить у начальства. Его сотрудники называли этот пиджак «Просительным». Это обычно производило впечатление, и зачастуя Зельдович получал, что хотел. Так , он поехал в этом наряде к члену Президиума ЦК КПСС и «хозяину» Москвы Гришину за пропиской своему ученику, молодому и талантливому учёному Сергею Мишину.
В 50-е годы начался новый период творчества Я.Б.Зельдовича, связанный с физикой элементарных частиц, и параллельно с этим-астрофизикой и космологией. Изучение Большого Взрыва(Big Bang) он называет «эхом первой любви», а своиастрофизические работы считал главным достижением и вкладом в науку. С 1966 года - он профессор Московского университета, научный руководитель целого ряда молодых учёных, создатель школы физиков в области теории горения, физики элементарных частиц и астрофизики. С одним из его учеников - Октаем Гусейновым я дружил и однажды имел честь встретиться с Яковом Борисовичем. Это было в Баку - моём родном городе, где я прожил первые 30 лет своей жизни. Октай защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертации по астрофизике в аспирантуре у Зельдовича. С 1980 года он - директор Шемахинской обсерватории в Азербайджане. Октай несколько раз приглашал Якова Борисовича погостить в Баку и его окрестностях. На одном из апшеронских пляжей где-то в 1967 году мы вчетвером (четвёртой была очаровательная девушка-аспирантка Зельдовича) купались, валялись на песке и беседовали на разные темы, в основном о современной физике. К этому времени Зельдович оставался невыездным (дальше Венгрии), что несомненно огорчало его, лишая возможности общаться с иностранными учёными. На меня Я.Б. произвёл сильное впечатление: я видел перед собой живого классика физики, такого простого в общении и одновременно глубокомыслящего и энциклопедически образованного человека. Хорошо известен случай, когда уже больной Ричард Фейнман –знаменитный американский физик-теоретик, участникатомного проекта в Лос-Аламосе, автор многотомного курса: «Фейнмановские Лекции по Физике», изданного в СССР в 60-е годы, по которому мы изучали в университетах физику, дал согласие приехать в Москву, чтобы встретиться с Зельдовичем. Он много лет, читая статьи Зельдовича, считал, что «Зельдович» - это вымышленный псевдоним большого коллектива авторов, пишущих на различные темы физики и химии, наподобие «Бурбаки» в истории математики. Он был в изумлении, когда узнал, что автор всех этих работ - один человек. К сожалению, им не удалось встретиться. А вот другой выдающийся английский физик, тогда ещё молодой Стефан Хоикинг появился на инвалидной коляске в конференцзале МГУ во время 13-го международного конгресса по истории и философии науки в 1971 году, о котором я упоминал в первой части нашего повествования, в сопровождении Я.Б. Зельдовича. Им было о чём поговорить: оба разрабатывали основы современной космологической теории. Широта интересов Я.Б.Зельдовича поразила его, как и всех. Для меня - преподавателя по профессии - важно отметить ещё один аспект в многогранном творчестве учёного. Зельдович написал несколько популярных книг по физике и математике для учащихся средних школ. 19 ноября 1958 года в центральной газете «Правда» появляется статья Зельдовича и Сахарова: «Нужны естественно-математические школы», в которой авторы призывают руководителей органов образования создавать специальные школы для одарённых детей. Вся статья была пронизана заботой о воспитании нового поколения учёных и инженеров в стране.
В 1984 году коллеги и ученики Харитона и Зельдовича устроили для них празднование 150 - летнего юбилея: 80 лет Харитону и 70 лет Зельдовичу. Они родились оба с разницей в одну неделю и десять лет. Я мог бы на этом поставить точку в описании жизни и творчества Зельдовича, но это описание не будет полным. Конечно, у каждого человека есть черты характера и поступки, которые нельзя назвать положительными. В отличие от Харитона, наш герой отличался некоторой торопливостью, вызванной честолюбивым стремлением быть первым. Яков Борисович как-то писал: «Конечный результат, физическая истина меня интересует почти независимо от того, кто её найдёт первым. Хватило бы мне сил понять её первым...» В результате, некоторые его статьи полны догадок и ошибочных выводов. Иногда он публично извинялся за них, а в спорах с коллегами в конретных вопросах не раз ошибался и проигрывал, за что расплачивался несколькими бутылками коньяка. Л.Д. Ландау укорял его за это, считая поспешность недопустимой для большого учёного. Среди физиков ходило анекдотичное и обидное для Зельдовича высказывание травмированного в автомобильной катастрофе Ландау, который на вопрос коллег о его возможности мыслить в области теоретической физики, ответил: « Ну, на уровне Зельдовича вполне могу!». Правда, чтобы быть объективным, приведу отрывок из статьи директора института, где Ландау возглавлял теоретический отдел, много раз упомянутого мною академика Петра Леонидовича Капицы, о самом Ландау: «... Строгий научный подход не мешал ему (Ландау- Г.Г.) видеть в научной работе и эстетическую сторону, что приводило у Ландау к эмоциональному подходу не только в оценках научных достижений, но и в оценке самих учёных. Рассказывая о научной работе или об учёных, Ландау всегда готов был дать свою оценку, которая обычно бывала остроумной и чётко сформулированной. В особенности остроумным Ландау был в своих отрицательных оценках. Такие оценки быстро распространялись и, наконец, доходили до объекта оценки. Конечно, это усложняло для Ландау его взаимоотношения с людьми, в особенности когда объект критики занимал ответственное положение в академической среде». Мне кажется, эта фраза относилась, в первую очередь к Зельдовичу. Сахаров на протяжении многих лет именно с Зельдовичем обсуждал научные проблемы, очень ценил его замечания.Он также зачастую советовался с ним, как поступить в тех или иных жизненных ситуациях. Вместе с тем, в своих воспоминаниях, Сахаров отмечал у Зельдовича боязливость за своё благополучие, когда было необходимо общаться с «сильными мира всего». Он никогда не спорил с последними, не отстаивал свою точку зрения. Он искал обходные пути, зачастуя «подставляя» других своих коллег. Сахаров вспоминает: «... Вскоре после присуждения премии (Нобелевской премии мира за 1975 год-Г.Г.) мне позвонил Яков Борисович Зельдович. Он сказал, что я должен отказаться от премии. На мой ответ, что я не собираюсь этого делать, он раздраженно заявил: - Я вам напишу. Зельдович, конечно, понимал, что мои телефонные разговоры прослушиваются. Но тем более он должен был быть уверен, что просматривается и почта. На меня телефонный звонок и тем более письмо произвели тягостное впечатление нарочитой демонстрации верноподданнических чувств». Особенно неприятно читать о другом эпизоде, рассказанном независимо друг от друга И.С. Шкловским и А.Д. Сахаровым.
На «объекте» в Сарове под руководством Зельдовича был математический отдел,созданный и возглавляемый Меттесом Менделевичем Агрестом. Он был глубоко верующим человеком, соблюдающим все еврейские предписания. Зная это, Зельдович вызывал его на отчёты о проделанной работе именно по субботам. Сам Зельдович считал, что профессия учёного несовместима с религией и что он таким образом «перевоспитывает» зрелого математика, инвалида Отечественной войны. Конечно, Зельдович жестоко ранил Агреста, заставляя его работать по субботам. Вскоре Агресту пришлось уехать с «объекта», после того, как чекисты обнаружили, что у него оказались какие-то родственники в Израиле. Потомки М.М. Агреста сейчас живут и работают в США, и с одним из них, Михаилом Агрестом, - профессором физики, живущим и работающим в Чарльстоне (Южная Каролина) я встречаюсь периодически уже много лет на научных конференциях Американской Ассоциации преподавателей физики(AAPT).
После того как Сахаров был отстранён от секретной работы и вступил в борьбу с КГБ за права человека в СССР, он по старой дружбе несколько раз обращался за помощью к Зельдовичу и Харитону, но они отвернулись от него, боясь за своё благополучие. У Сахарова накапливаются разочарование и горечь. Но было и другое. Привожу отрывок из статьи Леонида Баткина «Характер и масштабы политического мышления А.Д.Сахарова»: «Как-то незадолго до своей кончины Зельдович сказал Сахарову: «В прошлом было всякое, давайте забудем плохое. Жизнь продолжается». Сахаров отвечает ему: «Да, конечно». Глава, посвященная Зельдовичу в книге Сахарова «Воспоминания» заканчивается трогательными словами: «Я иногда ловлю себя на том, что веду с Я.Б. мысленный диалог на научные темы».
Фигура Зельдовича была, как видим, противоречивой. Но у него есть некое оправдание: он жил и творил в условиях самого ужасного в истории человечества строя. Его еврейские гены, помимо его желаний, подсказывали, как бороться за своё самосохранение. И заключая своё повествование, я должен коснуться этой темы более широко, как бы это не выглядело «неполиткоррктно», я говорю о роли и значении учёных и специалистов еврейской национальности в атомной эпопее. Я напомнил вам имена Эйнштейна, Нильса Бора, Лизы Мейтнер, Вигнера, Сцилларда, Теллера, Оппенгеймера, Тамма, Харитона, Зельдовича, Арцимовича, Гинзбурга. Эти учёные стояли у истоков ядерной физики и создания атомного и водородного оружия. Но это только имена «генералов» эпопеи; сотни, если не тысячи не названных мною учёных и специалистов-евреев успешно участвовали в этом проекте. В письме Жданова Суслову вы найдёте антисемитские высказывания о 80% евреев в отечественном атомном проекте. Увы, надо назвать и антигероев–евреев: Фукса, Тедда Холла, супругов Розенбергов, Грингласа, резидентов советской службы по похищению секретов американского атомного проекта, возглавляемого Героем Советского Союза Семёном Кремером...
Владимир Левин приводит в одной из своих статей сакраментальную фразу:
«Случилось так: американские евреи изобрели ядерное оружие; разведчики-евреи похитили их основные секреты, а советские учёные-евреи ими воспользовались».
Боюсь, что найдутся среди моих читателей те, которые будут повторять слова из песни: «Евреи,евреи, кругом одни евреи...». Сегодня мы слышим подобные оскорбления и угрозы из России от таких деятелей, как Проханов, Шевченко и даже правнука такого великого писателя и защитника евреев, каким был Л.Н.Толстой, депутата Думы. Напомню осуждение великим Эйнштейном гитлеровского режима и всех антисемитов, в преддверии Второй мировой войны: «В прошлом нас преследовали вопреки тому, что мы - народ Библии; ныне, однако, гонения на нас обрушились именно потому, что мы – народ Библии. Зловещий замысел заключается в том, чтобы стереть с лица Земли не только нас самих, но и развеять вместе с нашим прахом заключённый в Библии и христианстве дух- основу цивилизации в Центральной и Северной Европе. Если эта цель будет достигнута, Европу ожидает участь безжизненной пустыни, ибо жизнь человеческого сообщества не способна сколько-нибудь долго зиждеться на грубой силе, жестокости и ненависти». Эйнштейну не удалось увидеть как демографический вакуум, возникший в Европе в результате Холокоста, в наши дни заполняется пришельцами из Ближнего Востока, принёсшими в том числе глобальный терроризм во все части нашей планеты. Жители Нью-Йорка, Лондона, Манчестера, Парижа, Бостона уже испытали это.
Но сегодня становится реальной ещё более страшная угроза: глобальная ядерная война. Десяток стран имеют в своём арсенале ядерное оружие и среди них Северная Корея (полный аналог страны Советов 30-50 годов прошлого века), коммунистический Китай, Пакистан ... Прогнозы того же Эйнштейна полностью оправдываются. Начиная с 1945 года после трагедии в Хиросиме и Нагасаке, великий учёный и гуманист обращался к президенту США и руководителям всех стран с требованием полностью уничтожить существующее (тогда только в США) ядерное оружие и прекратить какие-либо его исследования и испытания. Эйнштейн предупреждал, что в будущем невозможно будет осуществить международный контроль и избежать гонки ядерного вооружения. Учёный подчёркивал, что найдутся страны и режимы, которые, используя ядерный шантаж, могут развязать новую мировую войну. Сегодня весь мир с содроганием следит за подобным шантажом со стороны маленькой, полуголодной, но милитаристской «страны». И многие с горечью и тревогой убеждаются в правоте слов Эйнштейна:
«Если вспыхнет третья мировая война, то в следующей люди будут воевать дубинками». По-видимому, он сожалел о своём поступке в 1939 году: «Знай я, что немцы не смогут сделать атомную бомбу, я бы и пальцем не пошевелил». Вначале нашего повествования мы приводили это письмо Эйнштейна к президенту Рузвельту, с чего и началась атомная эпопея на нашей такой небольшой планете под названием Земля.
Добавить комментарий