Восьмого октября 2017 года исполняется 126 лет со дня рождения Марины Цветаевой. В память великой поэтессы мы публикуем статью собирателя и исследователя, создателя Вашингтонского Музея русских поэтов и Аллеи их памяти Юлия Зыслина.
Редакция журнала ЧАЙКА
Ахматова – это гармония.
Пастернак – это природа.
Мандельштам – это культура.
Гумилёв – это романтика.
А ЦВЕТАЕВА – это Д У Ш А!!!
Подслушано на научной конференции, посвященной 100-летию Марины Цветаевой в Институте Мировой Литературы РАН (Москва,1992 г.)
Заявленная тема неохватна и неоднозначна. Попробуем высказать несколько кратких и сугубо субъективных суждений о феномене Марины Цветаевой, плод сороколетнего восприятия её поэзии и судьбы.
Заметим сначала, что её стихи и поэтический образ излучают энергию подобно картинам эпохи Возрождения, что ощущается, когда проходишь мимо них на выставке.
Чем же меня взяла Марина Цветаева, которая однажды записала себе в тетрадь: «<Если> что-то болит: не зуб, не голова, не живот, не — не — не — а — болит. Это и есть — душа»?
Вот этим, прежде всего, и взяла, т.е. своей душой, которая проявилась в её творчестве в её письменных высказываниях: «Поэт - это строй души», «Душа — это парус. Ветер — жизнь», «Душе, чтобы писать стихи, нужны впечатления».
Только за письменным столом, только наедине со своими тетрадями и письмами, она была истинной и настоящей, и отдающей себя полностью. Вот её слова о поэтическом труде: «Вдохновение плюс воловий труд – вот поэт». «Книга должна быть исполнена как соната. Знаки - ноты».
Отсюда проистекает следующее: главное в ней – это абсолютная искренность и открытость в творчестве.
А каково у неё постижение «сути народной жизни своей эпохи» (Генрих Горчаков. «О Марине Цветаевой. Глазами современника») и вообще понимание жизни, чувств, взаимоотношений людей. Какой ум, какая страсть! Как виртуозна работа со словом и с ритмами!
Целиком согласен с оценками 1962 года поэта Евгения Винокурова, произнесёнными им на цветаевском вечере в ЦДЛ:
«Цветаева – великий трагический поэт. Через толщу её стихов проступает капля крови – единственный критерий истинности.
Её поэзия – это продукт расщепления её нервной системы… Раскалённая добела мысль излучает яркий свет поэзии. Она – поэт-философ…
В её поэзии дух мужчины и душа женщины. Цветаева как-то и озорна, и отчаянно непосредственна, и в то же время мудра, как мудрец…».
И, наверно, не случайно, что многие и сегодня ощущают её живым человеком… И не просто живым, а душевным человеком. Хорошо об этом сказал писатель, поэт и общественный деятель Илья Эренбург, который в разные годы общался с МЦ в России, Германии и во Франции: «Марина совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, высокомерие и застенчивость, книжный романтизм и душевную простоту» (например, МЦ плакала, когда Эренбург в Париже зазывал её вернуться в СССР, где её, якобы, ждут 10-титысячные тиражи её книг).
Отметим, что для МЦ всегда было важно пережить описываемое, полюбить описываемых, очистив человека от «тьмы низких истин», т.к. «…эта чистота и есть - поэт».
Кто лучше её сказал о женской доле такими двумя строками: «За всё, за всё меня прости, / Мой милый, что тебе я сделала?». Это, действительно, стон женщин всей Земли. Это касается всех женщин, самых разных. Это вам не дамские ощущения ранней Ахматовой о перчатке не с той руки, сумевшей в то же время сделать, «из банальных бытовых подробностей высокую поэзию» (М.Гаспаров).
У МЦ есть стихи о женских слезах, которые «больше слёз» («Были слёзы»), и как «золотой полюбил полушку медную» («Полюбил богатый бедную…»), и как милому никуда не деться от подруги, которая владеет гитарой («Гребешок»). А «Попытка ревности»? Надо перечитать её стихи с открытой душой и, по словам МЦ, «как сонату». А это уже о поэмах, где нет такой ясности, где много слов, но ОБЩИЙ ЗВУК. Общий тон говорит о многом душевном, внутреннем, что и не требует ясности как в музыке, которую трудно объяснить и пересказать.
Кто так, как она, несмотря на всё, что ей досталось, любила Россию, где «по дороге – куст / Встаёт, особенно – рябина…» («Тоска по родине! Давно…»), где прошли и пережиты весенние деньки и осенние тоже – и те и другие – «золотые деньки!» («Осень в Тарусе»)? А боль и тревога за страну, которой «уже нет, как и нет тебя» («Страна») или обращение: «Не стыдись, страна Россия!/ Ангелы — всегда босые»(Четверостишия, №15).
Несколько раз она вспоминала Россию в письмах Анне Тесковой в Чехию, например:
1 января 1929 г.
«Как Вы глубокό правы — тáк любя Россию! Старую, новую, красную, белую, — всю! Вместила же Россия — всё (Рильке о русском языке: «Deine Sprache, die so nah ist — alle zu sein!»*) наша обязанность, вернее — обязанность нашей любви — её всю вместить!».
* «Гнездо — в твоем языке, который так близок ко всеобщему…» (нем.).
11 августа 1935 г.
«Ваши соседи-патриоты и своей Patria [Родины (лат.)] не знают, разве что казачий хор по граммофону и несколько мелких рассказов Чехова. Ибо — знающий Россию, сущий — Россия, прежде всего и поверх всего — и самой России — любит всё, ничего не боится любить. Это-то и есть Россия: безмерность и бесстрашие любви. И если есть тоска по родине — то только по безмерности мест: отсутствию границ… А вот эти ослы, попав в это зaморье, ничего в нем не узнали — и не увидели — и живут, ненавидя Россию (в лучшем случае — не видя)…».
24 сентября 1938 г.
«Мне сейчас — стыдно жить.
И всем сейчас — стыдно жить.
А так как в стыде жить нельзя…
— Верьте в Россию!».
А как современны её высказывания о прессе: «Что ни столбец – навет,/ Что ни абзац – отврат…». И о бизнесе, где «из кармана в карман», а бизнесмены «в учётах, в скуках, в позолотах, в зевотах» и боятся банкротства, «несмотря на бритость, сытость, питость…», и «не жалят ли гири?». Знает МЦ и манеры торговки на рынке: «Продаю! Продаю! Продаю! Поспешайте, господа хорошие!/ Золотой товар продаю/ Чистый товар, не ношенный,/ Не сквозной, не крашенный, —/ Не запрашиваю».
Область интересов её была весьма широкой. Живя во Франции, она откликнулась, например, и на события, связанные с эпопеей челюскинцев, и на знаменитый беспосадочный перелёт в одиночку через Атлантический океан американского лётчика Чарльза Линдберга в 1927 г. – событие будущей космической эры.
Близки мне её жизненный принцип «лучше быть, чем иметь» (добавлю ещё: «лучше быть, чем казаться»), её хвала душевной щедрости и сердечной полноте, бескорыстию и благородству (цикл «Отцы»), просьба любить её «за правду, да и нет...»,её «терпенье солдатское…», её «цыганская страсть…», когда из неё «хлещет стих» и «долг повелевает петь»…
Близко мне и её отношение к обильным красотам природы: «Мне вовсе не нужно такой красоты, столько красоты: море, горы, мирт, цветущая мимоза и т. д. С меня достаточно — одного дерева в окне, или моего вшенорского верескового холма. Такая красота на меня накладывает ответственность — непрерывного восхищения…. Меня эта непрерывность красоты — угнетает» (из письма А. Тесковой от 12 июля 1935 г.).
Хорошо сказано у МЦ: «любить… за правду, за игру». А как отличить, где правда, а где игра и где автор, а где его лирический герой, ведь, по МЦ, «поэт есть поэтическая вольность». И нужно ли определять это читателю? Главное поймать нечто неуловимое.
А как быть филологу, который нуждается в документальной достоверности? Все ли пытаются и умеют отличать правду от игры, фантазии, воображения, мифологизирования, душу от глагола, когда судят-рядят о Марине Цветаевой, о её мыслях, делах и поступках? Все ли умеют услышать и воспринять музыку в стихах и прозе поэта?
К сожалению, встречаются некоторые специалисты, которые утверждают, домысливают, говорят за поэта. Вообще-то это тонкая материя. Крупный филолог Михаил Гаспаров по этому поводу утверждал следующее: «Большая часть работы поэта происходит не в сознании, а в подсознании; в светлое поле сознания её выводит филолог…». А что делать с «невыразительной сутью в поэзии» (В.В. Иванов). Тут нас и подстерегают претензии на единственную истинность, и нужно ли пояснять настоящее искусство, будь-то: стихотворение, музыкальное сочинение или картина…
Да и Марина Ивановна нас предупреждала в своих формулах-афоризмах («Каждый писатель должен уметь превращать день в серию афоризмов», А.Битов):
- Равенство дара души и глагола – вот поэт (зададимся вопросом: как быть, если глагол у автора превалирует, или даже душа вообще отсутствует?);
- Чтение есть соучастие в творчестве;
- Книгу должен писать читатель. Лучший читатель читает, закрыв глаза;
- Выбивают меня из седла только музыка и сон;
- Не будьте эстетом. Не любите красок глазами, звуков – ушами, губ – губами.
Л ю б и т е в с ё д у ш ой…
Поэт – «Мастер певчего слова» (МЦ). Песенность присуща особенно ранней поэзии МЦ, что близко в ряде стихотворений народному творчеству. МЦ себя много раз называла птицей, которая пела и летала. Например: «Ты памятник, а я летаю… Но птица я – и не пеняй» («На бренность бедную мою..»). На «Московском фестивале авторской песни и романса» в 1994 г. было спето 100 стихотворений Марины Цветаевой. Не это ли подтверждения её песенности? А уж о том, как высоко она летaла, много написано (в 2017 г., 125-летие МЦ тоже поют стихи поэта). И как бы МЦ высоко ни летала, она всегда оставалась сама собой и, отправляя нас по жизненному пути, пела нам свои «песни… на память» («Отправляя любимых в путь…»). https://www.youtube.com/watch?v=4OGmMhJV4ao
К этому добавим, что музыкальность её стихов отмечали Андрей Белый и Сергей Прокофьев. Музыка была очень близка душе МЦ. В её стихах музыкальные темы использованы более 320 раз, и музыкальные инструменты 263 раза (подсчитал американец российского происхождения Виктор Финкель; он же подсчитал и проанализировал применение Мариной Цветаевой математических, физических и астрономических терминов и явлений, а, по В.Зубовой, поэт использует ещё «военную лексику» и «слова со значением цвета»).
Палитра красок, созвучий, умений, возможностей, стилей и охват тем и вопросов у Марины Цветаевой – огромны.
Одним словом – ГЕНИЙ!
В связи с этим выведем некоторую формулу:
Марина Цветаева – это символ полной авторской самоотдачи, абсолютной искренности, новизны мысли и эмоции, непомерной глубины чувств, своеобразия прозы, владения как песенностью стихосложения, так и сложнейшими ритмами и полифоничностью – и всё это в сочетании с наблюдательностью художника.
Последнее отмечалось многими. Один пример: её строки 1914 года о муже Сергее Эфроне: «Безмолвный рот его, углами вниз,/ Мучительно-великолепны брови».
Гении не всегда бывают в быту и общении простыми, доступными, мягкими, удобными, не соответствуют устоявшимся стереотипам, «высоко взлетают над уровнем обыкновенности» (Г. Померанц, «Жажда добра»).
Главное – это их творчество, их порывы, их душевные излияния – в стихах, прозе, различных эссе, а кое-кто из литераторов, причём их немало, ещё склонны и к другим видам искусств, например, к сочинению музыки и рисованию (http://www.chayka.org/node/6290).
Гениев отличает особое горение души, особое творческое горение. МЦ как будто называла это НАИТИЕМ: «Гений: высшая степень подверженности наитию – раз, управа с этим наитием – два. Высшая степень душевной разъятости и высшая – собранности». Наверное, наитие – это больше, чем вдохновение. Это искра, содержащая в себе страдание, переживание, жизненный опыт, знание всего и вся, воображение, фантазию, чувства и чувственность – всё в непомерном многообразии. Глубина и быстрота их восприятия мира намного превышает обычную. Оно у них на грани возможностей психики. Поэтому они и сгорают быстро. Отсюда и склонность к самоубийству. Отсюда, наверно, и гендерные проблемы. Поэтому гении бывают не поняты современниками и вызывают осуждение обывателя. Их мнения не бывают однозначны, прямолинейны и постоянны. МЦ могла в одном случае сказать, что «…жизнь — сырьем — на потребу творчества не идет», а с другом – «Чтобы писать стихи, нужны ВПЕЧАТЛЕНИЯ». Из многих её стихов мы знаем, как хорошо она знала, чувствовала и иногда выражала именно жизнь обычных людей, что почему-то недоступно литературоведению. С одной стороны, она писала о «ласковой земле» для неё, «такой живой и настоящей», а с другой – не раз просила судьбу о смерти.
Гении непрерывно всё осмысливают, а потом в каждый данный момент выплёскивают в творчестве, в общении. И даже самое обыденное – то, что нам близко, понятно и важно, но о чем мы не сумели сказать, а они это сделали за нас, в том числе, и о самом сложном, о чём мы и не знали. Не подумали и вдруг с их помощью открыли. И зачастую обнаружили это и в обыденной жизни.
О МЦ говорили всякое. С ней, действительно, было непросто.
Сестра Ася и дочь Аля пытались её облагородить, а биографы оградить от недостатков. И те, и другие не могли знать всех подробностей взрослой жизни МЦ, знать – и тем более понять – её истинные мысли и переживания. МЦ знала, что так будет: «Никто, в наших письмах роясь,/ Не понял до глубины,/ как мы вероломны, то есть -/ Как сами себе верны».
Даже близкие родственники при жизни МЦ и не думали об её гениальности – это все поняли, естественно, позже. Заключить её в некоторые обычные человеческие и творческие рамки, наверное, проще. Все они, наверно, создали некоторый мифологизированный образ поэта Марины Ивановны Цветаевой. Так ведь и она мифы очень почитала и широко мифологизированием пользовалась: «И так как всё — миф, так как не-мифа — нет, вне-мифа — нет, из-мифа — нет, так как миф предвосхитил и раз навсегда изваял — всё…» («У Старого Пимена»). Это хорошо сформулировала проф. Светлана Ельницкая (Вермонт) в своей работе «ВОЗВЫШАЮЩИЙ ОБМАН. Миротворчество и мифотворчество Цветаевой»: «<Марина Цветаева> сама творила — свои мифы, своих богов, своих героев,— как в жизни, так и, главное, в творчестве». Повторим, что это важный момент для понимания МЦ – и в жизни, и в творчестве. И ещё: «Миф есть награда, творческая компенсация ущербности и бедности жизни» (С.Ельницкая, там же).
Другая крайность – это поклёп и чрезмерный акцент на недостатках и странностях. В Америке, в частности, особое внимание уделили проблеме лесбиянства в биографии и творчестве МЦ (работы американцев С. Карлинского, Л. Фейлер, Д. Бургин и напечатанные в Америке сочинения советского исследователя С. Поляковой). Вообще-то в последние годы появились работы, в которых поэты обвиняются во всех смертных грехах. Делается это с какой-то особой страстью и как бы с ревностью к их популярности, а в отдельных случаях и со злобой. Может быть, всё это спровоцировано многочисленными восторгами публики: дескать, смотрите, не так уж они и хороши. Я это называю феноменом неуважения к гениям. Достаётся не только Цветаевой, но и Пастернаку, Мандельштаму и Ахматовой. Похоже, авторы таких работ жаждут сенсаций.
Нашлись и высокомерные «знатоки», упрекающие Марину Цветаеву в антисемитизме и даже в ксенофобии.
Хулы МЦ не избежала, хотя для неё был «дороже жизни – добрый толк». Зато огонь её души отозвался в сердцах её почитателей по всему миру, потому что настоящая поэзия идёт от сердца к сердцу. «…Вода – источник жизни для злаков, и поэзия источник жизни для сердца» (Г. Померанц, «Жажда добра»).
И как МЦ могла быть непротиворечивым существом, если всё вокруг неё было пронизано трагичностью, а она считала себя весёлой («Я от природы очень весёлая». Из письма В.А. Меркурьевой от 31 августа 1940 г).
С одной стороны, аристократическое воспитание, профессорская дочка, дом полная чаша, 11 комнат, домашнее образование и хорошие гимназии. С другой, – ранняя смерть матери, когда её дочери Муся и Ася стали сиротами в подростковом возрасте. Мать Мария Александровна не была счастлива в браке с пожилым профессором, вдовцом, недавно потерявшем молодую, красивую, талантливую жену из рода Иловайских. Тем не менее, она достойно несла свой крест. Конечно, она его уважала и помогала его музейному проекту. Ей не удалось выйти замуж за любимого человека, не удалось реализовать свои немалые способности в музыке и в художестве. Отец МЦ не мог забыть любимой первой жены, умершей молодой. И это было очевидным и по-человечески естественным.
В то же время отец и мать были исключительно порядочными людьми, трудоголиками, как бы мы сказали сейчас. Сводные брат и сестра остались сиротами. Андрей вообще не знал своей матери, Валерия не ужилась с мачехой и стремилась быстрей вырваться из отцовского дома. Ранние браки сестры Аси, да и самой МЦ были неудачными. Ася быстро развелась с первым мужем, а второй муж и их сын умерли. Муж МЦ Сергей Яковлевич Эфрон (которого она чаще всего называла СЕРЕЖЕНЬКА), офицер-герой царской, а потом и Белой армий, не был лишен способностей к писательству, актёрству, гуманитарной научной работе, доверчивый, увлекающийся человек. Его очень любили дети. Будучи слабого здоровья, он был травмирован судьбой своей очень своеобразной семьи Эфронов, где болели, как и мать Марины и Иловайские родственники, туберкулёзом (чахоткой, как тогда говорили), где родители тяготели к терроризму, где кончали жизнь самоубийством. С этим, наверно, связано и то, что Сергей Яковлевич в общем не был добытчиком для своей семьи в браке с МЦ с тремя (двумя) детьми, а по существу был неудачником. Он был травмирован и любовными завихрениями Марины Ивановны, хорошо понимая творческую сущность жены. Но не смог обеспечить ей условия для творчества, в чём она крайне нуждалась
С детьми у МЦ полного понимания не было, с сёстрами и братом тоже.
Что на таком фоне можно было ожидать от особо одарённой личности, страстной натуры, умной и наблюдательной женщины?
Тем не менее, семейный крест МЦ несла достойно: кашеварила, шила, вязала, образовывала и воспитывала детей, ходила на рынок, топила печки, добывала продукты в голодные времена, пыталась содержать семью, с чем не справлялся супруг.
Да ещё гремучая смесь кровей – русской от интеллектуального труженика отца, от земли, и – польской, немецкой и сербской от аристократки матери.
Все Цветаевы были талантливы, являлись людьми широких гуманитарных интересов, имели сложные, трудные и крутые характеры. Дети Марины Ивановны Аля и Мур – жестковаты. Сестра Ася, разница в 2 года, подруга и вечная соперница по отношению к матери, по отношению к мужчинам, бывавшим в доме родителей: Эллис (Кобылянский), Нилендер, Волошин, Чурилин, Миронов. И позже, конечно, Пастернак, Мандельштам, Гершензон, Горький, Бердяев, Розанов. Жена Волошина Мария Степановна рассказывала в Коктебеле в 1976 г. супругам Глебу Васильеву и Галине Никитиной («Встречи-свидания с А.И. Цветаевой, Павлодар, 2017»), что Анастасия Ивановна была деспотичного характера, что «уж очень она правильная», «оче-е-е-нь требовательная, упрямая… Поэтому и с Мариной они были не очень близки…» (об этом мне говорила в 2002 г. в Сан-Франциско и её старшая внучка Маргарита),
А каковы изломы истории, которые сопровождали всю жизнь МЦ, как и у её кумира Иоганна Гёте, который в своё время пережил, по его словам, «грандиозные сдвиги в мировой политической жизни», очень на него повлиявшие («Поэзия и правда»).
МЦ, подобно Гёте, была живописцем и музыкантом в литературе, имела склонности к тому и другому видам искусства.
Взгляды МЦ, воззрения и творчество, естественно, шлифовались и оттачивались вообще и во взаимоотношениях с поэтами, в частности. Не только очными, но часто и заочными.
Назовём несколько имен. Всем им посвящены у Марины Цветаевой стихи, иногда циклы стихов: Блок, Волошин, Пастернак, Мандельштам, Ахматова, а о Бальмонте, Кузмине, Гумилёве, Мандельштаме, Адамовиче, Брюсове и других были написаны ещё и очерки, и они упоминались в прозаических работах.
Вот некоторые цветаевские посвящения:
Ахматовой: «Дойдёт ли в пустоте эфира/Моя лирическая лесть?».
Блоку: «Имя твоё – птица в руке/ …С именем твоим – сон глубок».
Волошину: «Вы дитя, а дети так жестоки…»,
«Макс, мне было так братски/ Спать на твоем плече!».
В. Иванову: «Ты пишешь перстом на песке…».
Гумилёву: «…благодарность за двойной урок: поэтам – как писать стихи, историкам – как писать историю».
Бальмонту: «Так и останется Бальмонт в русской поэзии – заморским
гостем…».
Кузмину: «Так знайте же, что реки – вспять, / Что камни – помнят!».
Мандельштаму: «Я знаю, наш дар неравен…».
Маяковскому: «Певец площадных чудес… ».
Пастернаку: «…Вне самолюбия. – Поэт». «…Пастернаку даны живые горы, живое море… дано живое – всё!... всё, кроме живого человека!».
Есенину: «Много жил – кто в наши жил/ Дни: всё дал, – кто песню дал».
А со сколькими она общалась художниками, артистами, издателями!
Например, в Париже ей удалось познакомиться со своей соседкой по Трёхпрудному переулку «царицей русского авангарда» (В. Полушин, ЖЗЛ. Н.С. Гончарова) художницей Натальей Гончаровой, внучатой племянницей пушкинской Натальи, написать о ней, сотрудничать с ней при подготовке к изданию посвящённой Пастернаку поэмы «Молодец». Художница Гончарова писала иногда стихи, когда, по мнению В. Полушина, не могла выразить что-то в картинах. Имея в виду родство душ Цветаевой и Гончаровой, можно предположить, что пробы рисования у МЦ проходили тогда, когда она не могла что-то выразить в стихах. Марину Цветаеву однажды видели в Тарусе с папкой, где она что-то рисовала (http://www.chayka.org/authors/yuliy-zyslin).
Кстати, её кумир Иоганн Гёте регулярно рисовал в своих поездках.
А её многочисленные влюблённости, этот пожар, эта её поэтическая лаборатория, для которой свойственны самоедство, жажда невозможного абсолюта (по Станиславу Рассадину, «зависимость от своих гиперболических чувств»), вечные сожаления и выяснения отношений. По Саакянц («Письма поэта»), «Цветаева, будучи истинным Достоевским по силе психологизма, … не поняла простой истины: всякая безмерность отталкивает или, во всяком случае, настораживает». Её встречи и влюблённости – это отдельная большая тема.
В своём творчестве Марина Цветаева страстно работала, «… чтобы добраться до сути, выявить суть…» (МЦ), как и её друг, Борис Пастернак, который дал «новую сущность, следовательно – новую форму» (МЦ) и хотел «…дойти на самой сути, в работе… в сердечной смуте…» и пытался написать «о свойствах страсти» (Б.Пастернак).
Обоих поэтов словесная и смысловая вязь уводила в неведомые дали и необъятные высоты…
В 1940 г. в Москве, в съёмной комнате на Покровском бульваре, Марина Цветаева записывает: «Я лучше всех писала физику души…».
Спасибо ПОЭТУ за эту необычную творческую «физику», излучающую нечто неуловимое, неповторимое…
И ещё: Марина Цветаева – это Паганини в поэзии. В ней, в её творчестве, тоже как будто есть что-то дьявольское по воздействию на души читателей…
Добавить комментарий