Книга «Тропинка в картину» Веры Чайковской состоит из новелл о русских художниках 19-го-21-го веков. Ее маленький герой Илья (в начале повествования ему 10 лет) совместно со взрослыми - тетушкой-искусствоведом, художником и другими персонажами, пытается найти эту тропинку.
Книга, как сейчас принято, представляет собой серию из пяти частей. В каждой по три, а во второй части - по четыре новеллы. Первая часть «Тропинки» уже вышла в самом конце августа в издательстве «Просвещение» (Вера Чайковская. Тропинка в картину, М,. Просвещение, 2018).
Следующие должны выйти в сентябре, октябре и ноябре-декабре. Читателю «Чайки» предлагается эксклюзивный материал - новелла из четвертого выпуска.
Книга сопровождается не только репродукциями картин, но и превосходными иллюстрациями художника Александра Гурьева, очень выразительно и забавно показавшего сам процесс «вхождения» в картину.
Выпуск 1 - новеллы о А. Венецианове, П. Федотове и М. Врубеле.
Выпуск 2 - новеллы о К. Петрове-Водкине, В. Перове, А. Саврасове и М. Шагале.
Выпуск 3 - новеллы о А. Иванове, К. Брюллове и В. Серове.
Выпуск 4 - новеллы о О. Кипренском, А. Тышлере и Г. Нисском.
Выпуск 5 ? (содержание выпуска пока хранится в тайне).
НОВЕЛЛА 1. НОЧНОЙ ЗЕФИР
Кипренский и поэты
Илья был уже совсем взрослым. Ему исполнилось 13 лет, и голос у него уже не понарошку, а вправду ломался. Стал ли наш семиклассник умнее, судить читателю. А вот ершистым и упрямым он остался …
Илья еще толком не решил, чем хочет заниматься в будущем. Вот программистом он точно быть не хотел, хотя любил общаться с помощью компьютера. С одним из своих друзей по школе он постоянно переписывался по интернету. Вовик Снегирев признался ему в электронном письме, что пишет стихи.
Однако отказывался прислать хоть какое-нибудь мелкое стихотвореньице. Однажды на перемене он подошел к Илье (Вовик учился в параллельном классе) и пропел в самое ухо: «Ночной зефир струит эфир». Неужели это Вовик написал? Илья сразу понял, что Вовик гениальный поэт, - так это было необычно и здорово. После школы он прибежал домой и крикнул во все горло: «Ночной зефир струит эфир!!!» Проходившая мимо тетушка тут же откликнулась: «Шумит, бежит Гвадалквивир».
Илья даже подпрыгнул от удивления.
- Ты знаешь стихи Вовика?
- Какого Вовика?
Тут Илья заподозрил неладное и не стал уточнять какого. Продолжение стихов было не менее непонятным, но тоже красивым и загадочным. Особенно Илье понравился Гвадалквивир. Если бы еще знать, что это такое.
- Хорошая вещь - Гвадалквивир, - сказал он по-взрослому, то есть очень уверенным тоном.
- К сожалению, не была в Испании и не видела этой бурной реки. - отозвалась тетушка, что-то отыскивая в своих книжных завалах. - Но ведь и Пушкин не был в Испании!
-Пушкин? - переспросил Илья с удивлением. - А что, может, Пушкин и в самом деле этот…ну, гений? А я подумал на Вовика.
- Ну, ты и чудовище! - возмутилась тетушка . - «У Лукоморья» в пятом классе изучал? Изучал! И не понял, что гений?
- Как-то мимо прошло,- смущенно оправдывался Илья.- Бу-бу-бу. Бу-бу-бу. Какие-то громкие звуки, какие-то обычные слова - русалка, королевич, колдун. Детские сказки! А тут - все прямо плывет и летает, и перекликается, и тает!
- Надо же, в рифму заговорил! - рассмеялась тетушка. - А вот я тебе сейчас покажу пушкинский портрет. Гений написал гения. Кипренского видел в Третьяковке?
-Не –а, - признался Илья, подхватывая раскрытый альбом.
- Видел!- вдруг закричал он. - Я этот портрет видел и запомнил! Художника еще зовут как-то странно.
- Орестом, - кивнула тетушка. -Имя в России, действительно, редкое. И фамилия необычная, придуманная его отцом Адамом Швальбе, личностью совершенно загадочной. Правда, он придумал немножко по-другому - Кипрейский. Это уже в Петербургской Академии художеств (там Орест с шести лет учился и жил) фамилию чуть подправили. Но в обоих случаях слышится имя Киприды. Знаешь, что за богиня?
Илья наморщил нос и произнес в раздумье:
- Связанная с Кипром, да? Давай выберу из трех!
- Гера, Афина, Афродита.
- Афродита?- не очень уверенно произнес Илья.
- Ты у нас настоящий Парис, - обрадовалась тетушка. - Выбрал, как и он в древнегреческом мифе, из трех богинь Афродиту – богиню любви. Ее еще называли Кипридой, по месту, где она родилась.
- А Кипренский, выходит, ее любимчик? Она его покровительница, да? (Илья тут же припомнил всех девочек, которые ему когда-либо нравились. Их было не так-то много- в Италии Роберта и Лючия и еще нынешняя одноклассница - рыжая Вика. Но ему все равно не везло. Афродита ему почему-то не покровительствовала).
Тетушка, между тем, продолжала:
-Так вот, этот Швальбе, придумавший мальчику такую замысловатую фамилию, был крепостным у помещика Дьяконова. Существует версия, что Дьяконов и есть настоящий отец Кипренского. Но про Дьяконова мы ничего не знаем, кроме того, что он был бригадиром - тогдашний высокий воинский чин, вроде нашего генерала… Зато какой облик у Швальбе, какое величие у крепостного! Молодой, двадцатидвухлетний Орест изобразил его на портрете 1804 года, используя как образец эрмитажный портрет, который в те времена считался портретом польского короля Яна Собеского. С «Портрета Швальбе», собственно говоря, и начался Кипренский-портретист. Кончал-то он академию по классу исторической живописи
- А это не тот, в меховой шубе и с палкой? Такой грозный старичок и глаза прямо молнии мечут?
- И Швальбе вспомнил? Какая же у тебя цепкая память! – восхитилась тетушка.
-Крепостного изобразил как короля! - в голосе Ильи было искреннее удивление. - Вот это круто! И Пушкин у него очень даже не плох. Не похож на обезьяну.
- Какая обезьяна? Откуда ты это взял!- проговорила тетушка в совершенном негодовании.
Илья встал в актерскую позу и с выражением продекламировал неустойчивым басом, который у него еще только устанавливался:
- А я, повеса вечно праздный, потомок негров безобразный»… Это сам Пушкин про себя написал, в юности. Слышала - безобразный ?! Значит, немного похож на обезьяну! Уже не помню, где я это прочел. А у Кипренского на портрете он очень даже симпатичный, задумчивый, какой-то воодушевленный, словно собирается написать - «ночной кефир», ой, нет, не кефир, а зефир «струит эфир». Зефир ведь это ветер, да? Нежный, как зефирина. А кефир дают старичкам на ночь.
- Один российский философ сказал, что если бы Кипренский написал только этот портрет, то и тогда он был бы достоин вечной народной памяти, – не обращая внимания на возникшую путаницу с «зефиром» и «кефиром», прочувствованно сказала тетушка.
- Шарф у него красивый. И статуэтка сзади не плоха,- проговорил
Илья с важностью. Ему понравилось выступать в роли знатока живописи.
- Это Муза, - пояснила тетушка. - Поразительно и почти необъяснимо, но у
нас поэты до сих пор любят цветные шарфы, особенно на телевизионном
экране. А вообще все очень скромно на этом портрете. Никаких «модных»
штучек. Только поэт в черном сюртуке и полосатом цветном шарфе через
плечо. И Муза.
- И необычный взгляд. Смотрит куда-то вдаль. Словно он в наше время
заглядывает,- сказал Илья, которому портрет и в самом деле необыкновенно понравился.
Тетушка полистала альбом и показала Илье еще один портрет:
- Это автопортрет Кипренского. Не вспоминай, в Третьяковке его нет! Он висит в Италии, в галерее Уффици, где были собраны автопортреты лучших художников своего времени. От нас туда были «приглашены» Кипренский и Брюллов. Но Брюллов не закончил автопортрета и не попал в галерею…
- Похожи! - вскричал Илья. - Пушкин и Кипренский похожи! Смотри, оба курчавые, поджарые, невысокие, пружинистые, задумчивые и очень… (Илья никак не мог подобрать слова).
- Значительные, да ?- подсказала тетушка.
- Нет, не то! Они какие-то … бесхитростные. Словно не взрослые, а маленькие дети. Они ведь на детей похожи, правда?
- Ну, Илья, ты меня удивил! Какая у тебя интуиция! - тетушка аж захлопала в ладоши, словно актеру в театре. А Илья шутливо раскланялся. – Кипренский, и в самом деле, очень много писал детей - и крестьянских, и дворянских. Прелестного мальчика Челищева в Третьяковке ты , должно быть, запомнил? Вот уж у кого бесхитростный взгляд! Художник видел в них, как мне кажется, свое отражение, свое лучшее «я». Романтики вообще выделяли детей. Считали их наиболее «естественными» людьми. А Кипренский присоединил к детям еще и поэтов, тоже своеобразных детей. И в Пушкине, и в Жуковском, и в Батюшкове, и даже в «дедушке» Крылове он искал родственные себе «детские» черты простоты и естественности. Бесхитростности, как ты выразился. Он сам был в живописи поэт и вечный ребенок.
- А вот я сейчас пообщаюсь по скайпу с Вовиком и покажу ему эти портреты, - сообщил Илья. - Как ты говоришь? Жуковского и Батюшкова? Вовик ведь у нас собирается стать поэтом. Пусть знает, как выглядели его предки или как там? Предшественники? Только ты мне помоги: открывай альбом, а я буду портреты комментировать.
На экране компьютера появилась круглая, с ямочками на щеках, слегка измазанная вишневым вареньем, физиономия Вовика. Сзади маячила его мама, высокая эффектная блондинка, помахавшая Илье и тетушке рукой.
- Илья собирается рассказать о Кипренском,- немного смутившись, пояснила тетушка.
- О поэтах, которых изображал Кипренский, - важно поправил Илья.
- Ой, как интересно! Можно, я тоже послушаю!- жалобным голосом попросила мама Вовика.
- Валяй,- разрешил Вовик, - а я пока буду доедать бутерброд.
Тетушка, смеясь, поднесла Илье альбом, где в круге был портрет задумчивого юноши, на фоне клубящегося неба и мрачных башен.
- Василий Жуковский, - тихо подсказала она Илье.
Тот с важным видом взял альбом, вгляделся в картинку и показал ее Вовику и его маме.
- Это - поэт Жуковский. Звали Василием, как нашего кота. Небо вокруг жутко грозовое и башни какие-то полуразрушенные, словно недавно пронесся ураган Ирма.
- Жуковский - романтик, как и Кипренский, -пояснила тетушка. - А романтический пейзаж передает внутреннее состояние души героя, его постоянную взволнованность.
- Смотрит вдаль, - Илья щелкнул пальцем по задумчивому лицу поэта,- Кипренский изобразил его как своего брата. Ведь и он на автопортрете не смотрит на зрителя. И Пушкин у него на портрете смотрит вдаль. Они все ужасно неделовые, мечтательные какие-то.
- Братья по духу,- уточнила тетушка.
Илья закивал.
- Они и с Жуковским похожи! Кипренский писал и Пушкина, и Жуковского, и Батюшкова, и кого еще?
-Знаменитого немецкого поэта Гете, - подсказала тетушка.
-Ну, да. И Гете! Он писал их всех, как своих братьев. Они все очень неделовые, подвижные, живые, веселые, задумчивые.
- Веселые или задумчивые?- спросила мама Вовика, которая смотрела и слушала с необыкновенным вниманием.
Тут тетушка очень кстати протянула Илье карандашный портрет Константина Батюшкова.
Илья снова кинул на портрет оценивающий «искусствоведческий» взгляд и радостно вскричал:
- Вот, поглядите! Он и веселый, и задумчивый. Сидит в распахнутом мундире. И тоже курчавый и подвижный, как Пушкин, и как сам Кипренский!
- Илья прав,- сказала тетушка. - Он и весел, и задумчив одновременно. Он только что вернулся после своих заграничных походов, завершивших войну с Наполеоном. Он брал Париж. Он - победитель, но он видел разоренную Москву и потерял в сражении под Лейпцигом любимого друга - Петина. О явившейся ему на возвратном пути в Россию тени погибшего Петина он написал потрясающую элегию!
Тут мама Вовика взволнованно приблизилась к экрану компьютера:
- Ой, это же мои любимые стихи! Я их с детства помню!
«Я берег покидал туманный Альбиона:
Казалось, он в волнах студеных утопал….»
Нет, нет, не «студеных», а «свинцовых», да, «свинцовых» - это гораздо выразительнее. Это он Англию покидал на корабле. И там дальше, как ему привиделась тень убитого друга. Стихотворение, если я не ошибаюсь, так и называется «Тень друга». Дайте я взгляну на портрет Константина Батюшкова. Какой он тут симпатичный!
-Вы, должно быть, филолог, преподаватель?- осторожно спросила тетушка.
-Ой, нет, не случилось. Менеджер по продаже обуви. Но очень, просто очень люблю русскую поэзию. Когда-то в школе ходила в кружок по русской поэзии.
Тут Вовик, доевший свой бутерброд с вареньем (оставившем ощутимые следы на его губах и даже щеках), вступил в разговор:
- А кто говорил, что Кипренский изображал не только русских поэтов!
- Ну да, я говорила,- почти оправдывалась тетушка.- Он много путешествовал, был пенсионером самой императрицы - Елизаветы Алексеевны - жены Александра 1. Но «пенсионером» не в современном смысле. Просто он получал от императрицы деньги для проживания заграницей - пенсион. Дважды долго жил в Италии, он даже умер в Италии и там похоронен…
- В Италии!- обрадовался Илья. Он ведь тоже некоторое время жил с родителями в Италии. И Италию очень полюбил.
-У Кипренского есть рисунок, сделанный с самого Гете, уже пожилого, но еще бодрого - продолжала тетушка. Они оба друг другу очень понравились. Гете лечился тогда в Мариенбаде на водах, а Кипренский через Германию возвращался в Россию. Рисунок не сохранился, но есть его литография.
Тетушка открыла альбом и показала литографированный портрет Гете сначала Илье, а потом Вовику и его маме.
-Какой старый!- вырвалось у Ильи.
Тетушка огорченно кивнула:
- Это литография французского гравера Греведона. Кипренский был ею ужасно недоволен. Думаю, что на его собственном утраченном рисунке, Гете был … ну, не то чтобы моложе, но наверняка живее, не таким суровым и застывшим.
-Больше похожим на ребенка,- подсказал Илья тетушке. - Ведь у Кипренского поэты, ты сама говорила, похожи на детей. Или это я говорил?
- Неважно, кто говорил, - отмахнулась тетушка,- но это правда. Вот и Адама Мицкевича он изобразил…
- Мицкевича? - почему-то взволновалась мама Вовика. - А вы не могли бы его показать?
Тетушка стала листать альбом.
- Он его изобразил на рисунке, когда молодой Мицкевич, высланный из Литвы за «вольнодумство», как раньше был выслан из Петербуога на юг молодой Пушкин, - только-только появился в Петербурге…Илья что тебе в этом портрете бросается в глаза?
-Глаза! - мгновенно отозвался тот.
-Молодец!- похвалила тетушка. - Вероятно, Мицкевич обладал каким-то совершенно необыкновенным, «неотмирным» взглядом. И Кипренский нарисовал его в профиль каким-то прямо чудаком, особо выделив глаза. Пушкин , которого связывали с Мицкевичем довольно сложные отношения дружбы-вражды, писал о нем:
«Он вдохновлен был свыше.
И свысока на мир глядел».
- Да, да, Пушкин,- радостно закивала мама Вовика. - Я помню в школе у нас был конкурс чтецов. И преподавательница литературного кружка дала мне на выбор две баллады Мицкевича, переведенные с польского Пушкиным- «Будрыс и его сыновья» и «Воеводу».
-И какую ты выбрала?- спросил Вовик, жуя какой-то новый бутерброд.
- Я выучила обе! Они такие чудесные!- живо ответила мама Вовика.- Обе прочла на конкурсе. И получила первую премию!
Вовик усмехнулся измазанным ртом:
- Воеводу» ты мне читала. Там концовка клевая:
«Хлопец, видно, промахнулся. Прямо в лоб ему попал».
- Кому?- заинтересовался Илья. Но Вовик словно не слышал вопроса.
- Сам прочти,- сказала тетушка. - Совершенно прелестные романтические баллады. Одна о том, как у старого литвина Будрыса, сейчас бы сказали литовца, после его рассказа о полячках все три сына привозят из походов не золото и не рубли, а молодых полячек. А вторая о том, как хлопец убивает богатого воеводу, вместо его бедного молодого соперника. Один гений написал, другой гений перевел! А третий запечатлел в портретах облик их обоих!
- Все. Заметано! - вскричал Илья.- Прочту обе баллады!
А потом обратился к Вовику:
-Я и «Ночной зефир» собираюсь прочесть! Спасибо тебе, Вовик, за информацию!
- А это вовсе и не только стихотворение! - ухмыльнулся Вовик. - Это романс Даргомыжского. Мы его учили в музыкальной школе.
И Вовик запел, безбожно фальшивя, что Илья с его прекрасным слухом, тут же про себя отметил:
«Ночной зефир струит эфир.
Шумит, бежит Гвадалквивир»…
Добавить комментарий