«Непереводимых стихов нет...»
Марина Цветаева - Полю Валери
«Поэт - издалека заводит речь./Поэта - далеко заводит речь...». Эти цветаевские строки настолько часто цитируют, что повторяющие их порой и не знают само стихотворение, которыми оно начинается. Их обычно используют как оправдательную «присказку» за многословие, что присуще, увы, не только поэтам. Вот и я начинаю издалека потому , что по ходу «статьи на тему», предпосланные ей название и эпиграф неожиданно раздвинулись, предоставив место личному.
125 лет тому назад, 26 сентября 1892 года, родилась Марина Цветаева. И хотя сегодня во всём мире день её рождения празднуют по новому стилю 8 октября, она сама до конца жизни отмечала свой день по старому календарю. Подтверждение тому – краткая запись в дневнике в её последний земной день рождения 26 сентября 1940 г.: «Поздравляю себя с 48-ю годами н-е-п-р-е-р-ы-в-н-о-й души...».
В который раз перечитываю эту запись и, как после любой цветаевской строки, возникает чувство горечи. Но ведь можно вспомнить и совсем другие слова, например, сказанные Мариной во время прогулки по московскому парку уже после окончательного возвращения в Россию. Их донесла до нас дочь Цветаевой, Аля:
- «Хорошо, что я здесь!»
- «Где?»
- «В России!.. Как меня будут любить! Читать – что? – любить через сто лет!»
И это сбылось! Причём, гораздо раньше предречённого срока: Цветаеву читали и любили ещё при жизни. И тогда, и сейчас многие ей «служат служеньем добровольца»; уже давно отысканы дома «где родилась я – или/В котором я умру»; и до сих пор бросаются проклятья «во мглу могил» тем, кто не помог ей нести её крест.... Казалось бы, всё выполнено, а радости нет. Что-то мешает. Что же? – Комок в горле... Выходит, «жаркой рябины горькая кисть» - это цветаевский символ уже навсегда?...
Тогда как же быть, например, с таким признанием юной Марины: «У меня роман с собственной душой, и я бесконечно счастлива!» Ведь так открыто заявлять в письме другу молодости может только действительно счастливый человек, уверенный в силе своего дара и точном знании собственного предназначения. Она знала:
Я сказала, а другой услышал
И шепнул другому, третий — понял,
А четвертый, взяв дубовый посох,
В ночь ушел — на подвиг...!
... Предвкушаю упрёк скептика: «Роман с собственной душой? Да это же чистой воды романтизм!» - Согласна: мало кому было дано так знать и любить свою душу, как Цветаевой. Вот мы, к примеру, что обычно желаем друг другу в поздравительных тостах? «Мира с самим собой» или - как почти недосягаемое! - «гармонии со своей душой»... До «романа» - никто не договорился... А в цветаевский «роман» веришь, потому что с этим чувством она жила «в просторах своей души», то есть в стихах и письмах.
«Дайте мне возможность быть счастливой, и я покажу вам, как я это умею...» (это из письма, цитирую по памяти, но за смысл ручаюсь). А это в стихах:
Да, я, пожалуй, странный человек,
Другим на диво!
Быть, несмотря на наш двадцатый век,
Такой счастливой! ...
Дело в том, что романтизм - это её «родимое пятно»! Природный строй её души, причина всех её поэтических взлётов и душевных порывов. Этот «романтизм», кстати, она ценила в себе больше всего и на вопрос, что такое романтизм, отвечала словами Жуковского: «Романтизм – это душа!»
Вообще «душа» - одно из главных слов в цветаевском словаре. Да, что слово! В литературный обиход давно уже вошло понятие «цветаевская душа». Потому что они - слово и поэт - неразделимы. Потому что Цветаева всю себя определяла только через свою душу, и даже там, где слово «душа» не произносится, оно подразумевается.
Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире, где наичернейший сер,
Где вдохновенье хранят, как в термосе,
С этой безмерностью в мире мер.
А теперь обратимся к эпиграфу: «Непереводимых стихов нет». Это цветаевское утверждение тянет за собой сложную тему. Условно назовём её: «Цветаева и теория стихотворного перевода». На самом деле тема уже достаточно разработана, правда, узким кругом специалистов, и пока ещё малоизвестна широкому читателю. Я не филолог, не переводчик, иностранными языками свободно не владею и о теории перевода знаю только, что она существует. Однако, цепочка случайностей дала и мне повод задуматься над этой важной областью в поэтическом наследии Цветаевой.
Переводами Марина Цветаева, в совершенстве владеющая тремя языками, занималась всю жизнь. Началось это в раннем детстве, видимо, неосознанно, просто на слух. Окружающие вспоминают, что уже в четыре года маленькая Марина начала рифмовать слова, и если ей не хватало русской рифмы, с лёгкостью подсталяла немецкую или французскую. В юности она сделала полный стихотворный перевод «Орленка» Ростана (не сохранился - сама сожгла его), а потом... – и уже до конца дней своих переводила поэзию с разных языков на русский, а любимых русских поэтов на французский.
В мае 1934 года, в минуту сильной депрессии, поэт Владислав Ходасевич прекратил писать стихи. Цветаева тут же бросилась ему на помощь - письмом. Это даже трудно назвать письмом. Я бы назвала это цветаевским завещанием поэтам на все времена. Каждое предложение её послания – формула. Каждое слово – подставленное плечо и протянутые руки. Цитирую, не столько потому, что трудно удержаться, а потому что цитата «в тему»: «Нет, надо писать стихи... Вам (нам!) дано в руки что-то, чего мы не вправе ни выронить, ни переложить в другие руки (которых – нет).... Не отрешайтесь, не отрекайтесь, вспомните Ахматову:
А если я умру, то кто же
Мои стихи напишет Вам? –
Не Вам и даже не всем, а просто: кто - мои стихи... Никто. Никогда. Это невозвратно... И именно потому, что нас мало, мы не вправе... Это меня беспокоит до тоски,... ибо я давно перестала делить стихи на свои и чужие, поэтов – на «тебя» и «меня». Я не знаю авторства... <…> Нет, надо писать стихи. Нельзя дать ни жизни, ни эмиграции <...> – этого торжества: заставить поэта обойтись без стихов, сделать из поэта прозаика, а из прозаика – покойника...».
При первом прочтении последие слова вопросов не вызвали.
Теперь же, в связи с затронутой темой, возник вопрос: почему Цветаева в предложенной цепочке «поэт-прозаик- покойник» не упомянула «переводчика»? Ведь могла же дать поэтам ещё один «шанс» – сделать их сначала переводчиком, а уж потом прозаиком?..
Вопрос , конечно, риторический и ответ ясен: Цветаева сделала это намеренно, потому что труд переводчика ценила также высоко, как труд поэта. Стихотворный перевод для Цветаевой – это не промежуточная ступень, а не менее важная работа поэта в целом. Чешский писатель-переводчик Франтишек Кубка вспоминает, как взыскательно относилась Цветаева к своими переводам: «Это был мучительный труд. Строка за строкой – одни существительные, без глаголов. Как у импрессионистов. И всё же это был не импрессионизм, и не поэтизм, и не сюрреализм. Рифмы ассонансные. Слова разделены паузами по напевности и ударению. Видение мира иллюзорно, но в то же время ритм, мелодия стиха в высшей степени реальны...».
Размышления и поиски Цветаевой в области стихотворного перевода разбросаны по всем её писаниям, а суть сконцентрирована в трёх словах, вынесенных в эпиграф: «Непереводимых стихов нет». Правда, за этим категорическим утверждением последовала развёрнутая тирада-отповедь, но сначала...
Краткая справка. В 1931 году, задумав перевести на французский свои самые любимые стихи Пушкина, Цветаева обратилась к нескольким французским поэтам с просьбой принять участие в этом проекте. Поль Валери отказался под предлогом того, что такой гений, как Пушкин, не может быть адекватно переведён ни на какой другой язык. Вот тогда в Цветаевой во весь голос и заговорил переводчик. Пересказывать Цветаеву , как известно, дело неблагодарное. Её можно только цитировать, причём, максимально точно - заменишь одно слово – рушится формула. А цветаевские формулы - умные, точные по слову, мощные по мысли – это ведь тоже подарок свыше, как и её стихи...
Вот послушайте: «...Как может быть непереводим уже переведший? Уже переложивший на свой язык нескаЗанное и неСказанное? Но переводить такого переводчика (Пушкина -.МК) должен поэт». Далее Цветаева упорно убеждает французского коллегу в том, что любой поэт уже «переводчик с ангельского, с родного, небесного языка... Я просто перевожу на общечеловеческий язык и тут уже не важно какой – французский или немецкий» - заключает она.
Проблема поэтического перевода настолько волновала Цветаеву, что она решилась оспорить даже Гёте, которому среди поэтов отвела место Бога. В 1926 году она пишет Рильке: «У Гете где-то сказано, что на чужом языке нельзя создать ничего значительного, - я же всегда считала, что это неверно... Поэзия – уже перевод, с родного языка на чужой – будь-то французский или немецкий – неважно. Для поэта нет родного языка. Писать стихи и значит перелагать. Поэтому я не понимаю, когда говорят о французских, русских и прочих поэтах. Поэт может писать по-французски, но не быть французским поэтом. Я не русский поэт и всегда недоумеваю, когда меня им считают и называют. Для того и становишься поэтом (если им вообще можно стать, если им не являешься отродясь!), чтобы не быть французом, русским и т.д., чтобы быть – всем.... Орфей взрывает национальность или настолько широко раздвигает её пределы, что все (и бывшие, и сущие) заключаются в неё. И хороший немец – там! И – хороший русский!».
Кажется, что если только собрать все-все мысли и суждения Цветаевой на эту тему, они вполне могли бы стать основой её собственной теории стихотворного перевода. Да она и сама так считала: «Могла бы сейчас написать теорию стихотворного перевода, которая сводилась бы к транспозиции, перемене тональности при сохранении основы. .. Вещь надо не столько переводить, сколько создавать вновь на другом языке. Не только другими словами, но и другими образами...».
Именно так, видимо, и переводила Цветаева русские стихи на французский язык. Несмотря на то, что некоторые французские поэты так и не приняли цветаевские переводы Пушкина, сама Цветаева отвечала на это столь же категорично: «Переводы х-о-р-о-ш-и и таковыми останутся, если даже Поль Буайе их н-е одобрит... Отвечаю за каждое слово. У меня слишком свой язык (соседство слов)...».
Друзья! Знание этих положений вам пригодится, если вы дочитаете данную статью до конца.
* * *
Теперь о названии. Знаете ли вы, что такое «цветаевская анкета» и почему понадобились кавычки? На второй вопрос ответить просто: кавычки потому, что на вопросы отвечала не Цветаева, а читатели. А вот откуда взялись эти анкеты и конкретно та, о которой пойдёт речь, оказалась в Бостоне, – опять, увы, нужно несколько «издалека».
О существовании подобных анкет я узнала очень давно, в 1982-м году. Это был год 90-летия М. Цветаевой и тогда, в рамках юбилея, в Москве состоялись первые в России Всесоюзные цветаевские чтения. В перерыве организатор чтений Лев Мнухин вручил мне бланк с вопросами и попросил раздавать его «известным людям», с которыми я пересекалась в стенах Московской филармонии.
Пробежав глазами анкету, отложила в сторону: покоробило начало - «Имя, фамилия, отчество»! Запахло отделом кадров: «не был, не служил, не состоял...» Вопросы тоже в стиле допроса с пристрастием: «любите ли Цветаеву?а за что? а какие именно стихи? не любите? а за что?...». Однако, вскоре моё отношение к этим вопросам поменялось с точностью до наоборот. Произошло это после встречи, посвящённой анализу собранных к тому времени анкет. На доске крупно были выписаны вопросы, а Л. Мнухин зачитывал полученные ответы.
Та встреча осталась незабываемым событием в моей жизни. Больше тридцати лет прошло, а помню, как будто это было вчера. Поразили и ответы, и особенно реакция зала. Люди кому-то неистово аплодировали, кого-то столь же неистово захлопывали, выкрикивали с места, рвались к микрофону, негодовали... Видимо, составители анкеты сами не предполагали, какой лакмусовой бумажкой окажутся вопросы, и как отношение к Цветаевой сразу проявит кто есть кто...
После этой встречи я уже раздавала анкеты знакомым знаменитостям с прицельным интересом. Взяли многие, но откликнулся один-единственный человек - незабвенный Зиновий Гердт. Прислал ответы письмом. Оригинал я передала Мнухину, а себе оставила копию, которую и привезла в эмиграцию. Когда же Бостон начали посещать именитые гости из России, появилась идея продолжить прерванный эксперимент в Америке. И надо признать, что бостонский опрос оказался намного результативнее московского - более двадцати анкет. Листаю их, имена сменяют друг друга - поэты, писатели, музыканты, учёные... Поразительно: ведь на самом деле между обложками обычного скоросшивателя хранятся бесценные свидетельства духовной жизни нескольких поколений читателей Цветаевой, оставленные рукой её знаменитых соотечественников, а по-сути, кусочек истории, кусочек жизни...
* * *
Помните, мы когда-то любили гадать по книгам: что первым прочтётся, то и сбудется. Цветаева, кстати, доверяла такому гаданию и часто к нему прибегала, особенно в последние годы. Вот и мне вдруг захотелось. Почему-то первое, к чему потянулась рука, оказалась вовсе не книга, а папка с «цветаевскими анкетами». И раскрылась она на анкете - кого вы бы думали? - Сергея Юрского. Надо же! Гаданье – что называется «в руку»! Последние дни я часто думаю о Юрском, о его неповторимом актёрском даре, пересматриваю свои выписки из его книг... И вдруг – анкета Юрского, о которой, признаюсь, я совершенно забыла. Пытаясь вспомнить, как она попала ко мне, пришлось пойти к началу по совету Цветаевой «по обратному следу», и ... - звенья цепи соединились.
1987 год, Москва. Юбилей Аркадия Райкина. Все театры послали гонцов для приветствия юбиляра. Ленинградский БДТ делегировал Сергея Юрского. Поставив в стороне подарок – огромный конверт - актёр сразу перешёл к «номеру» и объявил: «Пушкин. Цветаева. ‘Бесы’»... Определить словами впечатление не берусь..., но одним попробую - в-о-с-т-о-р-г!!! С той минуты я мечтала хотя бы ещё раз услышать этот «номер». Не пропускала чтецких программ Юрского с тайной надеждой.. Но, увы...
Прошло восемь лет. 1995 год, Бостон. Юрский и Тенякова гастролируют по Америке со спектаклем «Стулья». Один спектакль в Бостоне. За кулисы к Юрскому не пробиться, вне театра и подавно не поймать. Удалось взять интервью у Натальи Теняковой. В конце беседы я задала вопрос: «Какое место в Вашей жизни занимает Цветаева – поэт и личность?»
Для справки. Это интревью под названием «Мы совсем не ощущаем, что мы в Америке» было тогда же, в 95-м, опубликовано в газете «Новое Русское Слово». Так как сейчас это интервью найти невозможно (газета уже давно не существует, как, кстати, и её архив) , пользуюсь случаем познакомить вас с ответом актрисы:
«Честно сказать, я её боюсь. Её нужно либо безумно любить, быть её фанатом, и тогда она тебе откроется, понимаете, тогда это станет твоим.., либо – я её боюсь. А вот Серёжа относится к Цвтаевой со страстью. Это слышно в его исполнении её переводов. Пушкина вообще-то перевести адекватно ни на какие языки невозможно. Переводы же Цветаевой Юрского сразили. С одной стороны, они буквальны. С другой, это и Пушкин, и Цветаева, и ещё целый мир. Это просто какое-то чудо! Обычно Серёжа делает свои программы сам с собою. Он только просит меня перед самым показом зрителю послушать его дома, в комнате. Потом мы обсуждаем какие-то детали. А тут – я просто задохнулась. Ничего не могла говорить. Да и что здесь обсуждать. Одно слово – восторг...»
Уходя, я оставила чистый бланк анкеты и вскоре по почте пришли ответы. Перед вами полный текст ответов Сергея Юрского, написанные его рукой.
Фамилия, имя, отчество - Юрский Сергей Юрьевич
1. Как Вы относитесь к творчеству Цветаевой?
- С боязливым восхищением. Боязнь от безмерности её таланта.
2. Какие жанры её творчества и какого периода Вами наиболее любимы?
¬- Не являюсь знатоком. Но пьесы люблю меньше. Стихи – если вчитаешься – любое. Проза – мощная умная ёмкая.
3. Какие стихи Цветаевой Вы считает лучшими?
- ...но если по дороге куст встаёт, особенно рябина...
4. Оказала ли Цветаева влияние на Ваше творчество?
- Исполняю её переводы из Пушкина на французский язык. Каждый раз бываю сам потрясён.
5. Что в личности Цветаевой Вас привлекает больше всего?
- Безоглядная мощь
6. Кто из поэтов ХХ века, по Вашему мнению, ей «равносилен?
- Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Бродский
7. Считаете ли Вы, что современные поэты находятся под влиянием Цветаевой? Если да, то кто именно?
- Не думаю. Не дотянуться.
9. Что Вам не нравится в творчестве Цветаевой?
- Временами излишняя экзальтация.
10. Чем Вы можете объяснить все более возрастающий интерес к её личности и творчеству?
1. Просветлением умов.2. Модой.
11. Ваша профессия?
- Актёр.
... А мечта ещё раз услышать «номер» Юрского всё же осуществилась - спустя тридцать лет! Не так давно какой-то хороший человек поставил на you-tube запись того самого его выступления на юбилее Райкина. Послушайте! Не пожалеете! Всего несколько минут... - и вы испытаете в-о-с-т-о-р-г, каким может одарить только искусство.
Однажды Цветаева получила из Америки от незнакомого литературного критика, Петра Балакшина, восторженный отзыв на её прозу. Он писал: «Как это ценно и важно, какой глубокий памятный след оставляют эти Ваши прекрасные, взволнованные вещи..». Цветаева ответила ему: «Такой отзвук – дороже дорого. Чистый восторг – чистейшее из чувств».
Именно это «чистейшее из чувств» привело меня к рассказу о «цветаевских анкетах», об анкете Юрского, о встрече с Натальей Теняковой и к попытке прикоснуться к теме «Цветаева-переводчик».
А ещё Цветаева как-то призналась: «У меня сильнейшее чувство благодарности к «неодушевлённым» предметам...». Надо ли говорить, как бы она радовалась вместе со всеми нами сегодня, отмечая своё 125-летие!...
* * *
PS: Предлагаю редакционному совету «Чайки» подумать не продолжить ли подобный опрос через ваш журнал? Со своей стороны, я готова поделиться материалами из моего архива, понимая, что далеко не каждый может сегодня добраться до Бостона, чтобы собственными глазами «услышать» голоса тех, кто жил, мыслил и творил в наши дни. Разве идущим за нами не будет интересно и важно узнать из первых рук, как великая Цветаева входила в жизнь её современников, их детей и внуков. Как магнетическая сила её дара многим помогает и сегодня. Наконец, как восприняли поэзию Цветаевой Иосиф Бродский и Александр Кушнер, Борис Чичибабин и Рената Муха, Валентин Берестов, и Евгений Евтушенко... - тем более, что большинства из них уже нет среди нас ...
Нет, друзья! Всё-таки надо заводить архивы - и уж тем более «над рукописями трястись»...
Добавить комментарий