Истории этой в 2017 году исполнилось ровно 80 лет. Круглая, можно сказать, дата. Юбилейная, но не праздничная, как многое из того, что брало начало в 1937 году. Давно почил в бозе главный её герой. Даже дети его уже ушли из жизни. Остались иные потомки, которые уже и не смогут вспомнить столь отдаленных во времени событий, происходивших когда-то в жизни их забытых пращуров. И хотя многое из нашего с вами прошлого усиленно напоминает о себе, настойчиво не даёт забыть себя, есть вещи, которые, к сожалению, памятны лишь немногим.
Этот мой сотрудник, человек разумный, спокойный и уравновешенный, регулярно поражал меня своими неординарными суждениями. Изредка он «стрелял» у меня сигаретку и, стоя с нами в курительном углу, потягивал её как-то необычно бережно, с нескрываемым удовольствием, закрывая при этом глаза. А когда я поинтересовался, что его в процессе курения настолько привлекает, он ответил мне странными и загадочными словами:
- Ощущение мимолётного счастья. И тем выше оно, чем больнее перенесённое перед этим. А в жизни полезно научиться сие чувствовать и ценить.
Мне редко доводилось встречать людей столь мощной жизненной силы и упорства. В свои семьдесят два года этот человек и выглядел молодцом – кряжистый, с шеей борца, уверенный в себе и устойчивый. И мало кто мог выдерживать, не отводя глаз, его прямой и цепкий взгляд. А руководство наше его уважало и ценило, интересовалось его мнением при решении крупных проблем. Годы это были - семидесятые, самая середина. Лабораторию, в которую я пришел пять лет назад, он возглавлял ещё за пять лет до этого, и давно уже, выйдя на пенсию, работал консультантом-полставочником. А я, молодой заведующий, с удовольствием выслушивал повествования из его производственного опыта, помогающие мне лучше ориентироваться и вживаться в своё теперешнее непростое положение. Иногда по вечерам, задержавшись после конца работы, мы с ним позволяли себе расслабиться, опрокинув по рюмочке коньячку и, по этой причине – засиживались вдвоем допоздна. А однажды, совсем незадолго до своей неожиданной смерти, он вдруг, разговорившись, поведал мне тридцатипятилетней давности свою историю.
Судьба его была настолько необычной, что я до сих пор, по прошествии уже более чем сорока лет, испытываю внутренний трепет, а иногда ощущаю комок в горле, перебирая в памяти его повествования или более поздние, уже после ухода Марка Соломоновича, рассказы его вдовы и случайно встреченного на поминках старого товарища, каторжанина.
* * *
Фамилия: Зарецкий.
Имя: Марк. Отчество: Соломонович.
Дата рождения: 1904 год.
Национальность: еврей.
Семейное положение: женат.
Происхождение: из мещан.
Партийность: член ВКП(б) с 1924 года.
Так, примерно, начинали заполнять дело о вредительстве, заведённое на него в Белорусском НКВД осенью 1937-го года. В свои 33 года должность Марк Соломонович исполнял по тем временам немалую – главный инженер Минской районной электростанции. А в тот обычный рабочий день, как всегда перед уходом домой, решил Зарецкий обойти станцию. Прошел к центральному пульту, постоял за спиной у двух тамошних диспетчеров, посмотрел на уровень загрузки генераторов и частоту сети и уже почти было двинулся дальше, как на табло 4-го генераторного блока на несколько секунд вспыхнула красная лампочка, сигнализирующая о несоответствии его выходных параметров их сетевым значениям. Сигнал был кратковременным, положение почти мгновенно нормализовалось, но засечку в памяти Марк Соломонович себе сделал. Заглянув по дороге на выходную трансформаторную подстанцию, прошел он в машинный зал. Дежурный мастер вышел ему навстречу, и Зарецкий спросил у него:
- Егорыч, ты на четвёртый агрегат давно наведывался?
- А что с ним такое?
- Да на табло в диспетчерской сигнал десинхронизации иногда вспыхивает. Что бы это могло быть?
- Сейчас схожу, посмотрю.
- Пойдем вместе.
Подойдя к 4-му агрегату, они постояли около него, прислушиваясь к звуковому тону рабочего гула машины. Слышным было характерное потрескивание. Мастер открыл крышку щёточного блока подвозбудителя, и оба они увидели, что под щётками полыхает довольно сильная искра, явно превышающая по мощности и размеру допустимый правилами уровень. Оставлять подвозбудитель в таком состоянии не следовало, и Зарецкий, подумав, посоветовал, для начала, слегка почистить коллектор, сделав это на ходу тонкой мягкой пемзой, обычно используемой для таких целей. Егорыч пошел распорядиться и вернулся, приведя с собой кого-то из механиков. Парень был незнакомый, по-видимому, новенький. Он поздоровался, порылся в глубоком кармане комбинезона и достал оттуда небольшой кусок желтовато-буроватой пемзы. После этого, засучив правый рукав, просунул руку в люк и стал прилаживаться со своей пемзой к коллектору. Что-то ему там помешало, и он достал другой рукой и из другого кармана здоровенные пассатижи. Покопавшись внутри люка, прихватил пемзу грубыми губками и коснулся ею быстровращающейся поверхности коллектора.
Зарецкий, как правило, оставив любое служебное распоряжение рабочим эксплуатационных служб, уходил, чтобы не стоять над душой и не смущать исполнителей. И сейчас он уже было отвернулся, чтобы пройти дальше по машинному залу, но вдруг парень, неловко дёрнувшись и ойкнув, уронил там внутри тяжелые черные пассатижи, которые пролетев несколько раз по кругу раздробили к чёртовой матери весь комплект угольных щеток подвозбудителя.
Защита отреагировала мгновенно, и автоматика отключила четвертый агрегат. Завыла сирена, сигнализирующая о случившейся поломке, и система управления сразу начала перераспределять нагрузку станции между оставшимися в работе машинами. Возникшая ситуация была неприятной, но штатной и управляемой. Выскочившие из дежурки электрики катили уже к месту аварии рабочий стол и шкафчик с приспособлениями и инструментами, когда к Зарецкому решительно и твердо подошёл начальник спецотдела, являющийся ещё и уполномоченным НКВД на станции.
- Что случилось?
- Да тут вот... – Зарецкий коротко объяснил произошедшее и отошёл, заглядывая через спины рабочих в коллекторный люк.
- А кто конкретно это сделал? - обратился уполномоченный к мастеру.
- Да вот он тут, Павлосюк его фамилия. Да, бывает такое, товарищ Петерсон. Случается. Щетки, они ведь слабые, угольные, прессованные. И сами по себе развалиться могут. Мы сейчас всё устраним. Не волнуйтесь. Тут на полчаса делов всего-то. Тренировка, будем считать, чтобы навыки не терять!
- Пойдём со мной! - крутанул ладонью уполномоченный, и Павлосюк, всем своим видом изображающий раскаяние, переходящее в тоску и уныние, поплелся следом за ним к выходу из машинного зала.
Что у них там был за разговор, никто не знает, но вернулся Павлосюк от начальства лишь к концу смены, затравленный и угнетенный, и, никому ничего не сказав, переоделся и ушёл домой.
* * *
А под утро за Марком Соломоновичем пришли… Судили его вместе с мастером, Николаем Егоровичем. Все показания, поддерживающие линию обвинения, предъявившую суду полный набор, то есть и диверсию, и шпионаж, и групповую террористическую деятельность, дал в суде лопоухий и косорукий Павлосюк. Был он запуган и затравлен уполномоченным Петерсоном, которому как раз выходило представление к новому званию и срочно требовалась поэтому яркая и продуктивная демонстрация личных «боевых» успехов и достижений.
А дальше пошло-поехало. Тюремным вагоном до временной Московской пересылки, оттуда во Владимирскую, а уже там загнали бедных зэков в телячьи столыпинские вагоны. И целый месяц стучали эти вагоны колесами по рельсовым стыкам и стрелкам Великой Транссибирской магистрали, пока в конце пути не уткнулся состав в стопорные упоры на берегу Тихого Океана. А там уже перегрузили их всех в смрадные и удушливые корабельные трюмы и, как рабов в давние древние времена, повезли на Север. Дело шло к зиме. Рейс был одним из последних в сезоне. От скученности, истощения и болезней зэки мёрли, как мухи. Трупы после актирования сбрасывали по ночам тайком прямо за борт. И уже в Магадане остатки партии когда-то сильных и здоровых мужчин полуживыми повыгоняли на берег.
У причалов их пересчитали, рассортировали, построили, распределив по приискам, изобразили краской на ватниках белое тавро, как на скотине, и пошагали понуро эти несчастные навстречу собственной судьбе.
* * *
Здоровьем Марк Соломонович обижен не был смолоду, да и возрастом был в самой крепкой поре, поэтому все передряги нелёгкого этого пути выдержал. А дальше – барак, перекличка на морозе или в комарином «дыму», конвой с рвущимися с поводка и роняющими пенную слюну псами, кайло в руки и в шахту. А там уже как повезёт, потому что и вагонетки с породой по кривым рельсам плечами толкать ему приходилось тоже. Но и тут всё он вынес и сдюжил.
Называлось это «на общих работах». Среднестатистического зэка хватало на них примерно на полгода. Но в какой-то момент, уже, видимо, после начала войны, начальство энкавэдэшное почувствовало запах жареного. И «всё для фронта, всё для победы» зазвучало для него жёстким указанием на вдвое увеличенный план золотодобычи. Прямо над их головами из Америки через Аляску и Чукотку сотнями гнали истребители «Аэрокобра», бомберы «Бостон» и «Митчелл». Были и другие поставки: редкие металлы, алюминий, химия всякая и боеприпасы, тушенка и яичный порошок, сгущенка и сухое молоко. И за многое из этого списка платилось чистым золотом, потому как ничего другого страна Россия, загнанная, как старая лошадь, одуревшими от власти большевиками, не производила и производить не могла. А увеличить количество зэков в условиях, когда из-за бездарности военно-политического руководства безвозвратные солдатские потери на западных фронтах подсчетам не поддавались, стало совершенно невозможно. И пошло в ход в здешнем командно-вертухайском обиходе громкое, до боли в ушах и спазмов в животе, крикливо-надрывное выражение:
- Ты, майор, у меня что, на фронт захотел? Так ты у меня живо там окажешься!
И такое мощное проявление воли руководства мобилизовывало и укрепляло вертухаям боевой дух. Но вот для реализации данного требования, в части двойного увеличения эффективности и производительности труда, потребовались ещё и трудовые навыки, и знания, кои у офицеров НКВД редкостью были исключительной. И, как всегда в таких случаях, брошен был клич – искать «спецов». И сделали вертухаи то единственное, до чего способны были додуматься. Перекопали, перелопатили они кадровые документы на весь оставшийся в живых контингент и выявили людей, «скрывавшихся» среди ещё остававшихся в живых, технически грамотных и дело своё знающих. Нашли они их, и задачи им поставили и харчей в миски зэкам подбросили. Всё ведь для фронта, всё для Победы. Но так, чтобы только самим на этот фронт не загреметь.
И стал Марк Соломонович, с его-то образованием и головой, большим человеком, главным энергетиком управления золотодобычи, то есть объединения группы шахт. Спал Зарецкий по-прежнему в бараке, кормился из общего котла вместе со всеми, с зэками, но вот за проволоку его уже выпускать стали. И не боялись, что в бега он уйдёт. Во-первых, куда ему бежать-то? Тысячи километров гор да скал, тундры и болот. А во-вторых, он же не ворюга - блатной, но, социально близкий, он ведь коммунист в душе, и ему можно до бесконечности мозги полоскать и морочить Родиной, которая в опасности. Он же так воспитан, что всё за неё отдать должен. И ведь при правильном подходе-таки отдавал!
* * *
Умер Марк Соломонович внезапно. Зимой поехал подлечиться в подмосковный санаторий и там, сидя в телефонной будке и дозваниваясь домой, уронил вдруг голову на руки. И всё. А дома у него соседка, зашедшая позвонить, телефонную трубку на рычаги плохо опустила. И он, стоя в очереди и пытаясь связаться с женой, очень, как сказали очевидцы, беспокоился, что там с ней случилось, и нервничал. Короче, сердце...
После похорон собрались помянуть, и, когда я вышел на лестницу покурить, то поднялся на полпролёта к открытому окну, где стоял невысокий, субтильной комплекции мужчина. Одет он был в неброский костюм с галстуком, а выглядел очень пожилым и нездоровым. Внимание моё к нему привлёк свёрнутый бумажный кулёчек, куда он аккуратно ссыпал сигаретный пепел. Все остальные тут стряхивали его прямо на пол. И держался этот человек так, будто бы изо всех сил старался оставаться незаметным и занимать как можно меньше места. Голову держал опущенной и периодически ею кивал, вторя каким-то своим мыслям. О чём-то задумался. И были мы с ним на этой площадке только вдвоём.
Вдруг он как-то неожиданно по-детски всхлипнул, закрыл рукой лицо и замер.
- Что с вами? Вам помочь? - забеспокоился я. В ответ он молча замотал головой.
И только после нескольких минут молчания, на мгновенье быстрым движением подняв глаза, человек этот, с трудом выговаривая слова, произнёс:
- Марик! Он мой самый близкий друг. Вместе с ним мы были там, - и он при этом как-то странно взметнул руку к правому верхнему углу окна. И заговорил быстро, сбивчиво, не останавливаясь.
- Случилось оно там у нас, нечто неожиданное, сгорел японский генератор и остановилось заморское американское оборудование внизу в шахтах. А вся ремонтная бригада только разводила руками, потому что схема обмотки у него была невероятно сложна! А ведь ещё и ремонтный комплект деталей отсутствовал, который энкавэдэшники эти долбаные не заказали, сэкономив тем самым «аграмадные» государственные средства и победно об этом отрапортовав. А год-то на дворе 1942-й. Стоим мы с опущенными руками. Крантец полный. Выхода никакого! И только начальство туда-сюда ходит и глаза свои зверские на нас щурит. Но не признавать же ему свою мудаковатость и недотяпистость. И вот в это самое время стали они на нас отрабатывать новые воспитательные методы и средства. Для убеждения и принуждения, так сказать.
Вывели нашу электробригаду во главе с Зарецким из генераторной на воздух свежий, к сараю складскому спиной поставили, а насупротив выстроили караульный взвод с винтовками. Сержант проорал: «Заряжай!» Вертухаи затворами проклацали, в прорези прицелов смотрят. И ряд штыков ихних, в горло нам нацеленных, в глазах у всех нас колышется.
А майор, заместитель командира лагеря нашего, тот между нами и ними ходит, сапогами по снежку поскрипывает. Смелость демонстрирует. Ну, прям, как под пулями идёт, не пригибаясь. К Марку подошёл и с ехидной такой подковыркой спрашивает:
- Ну, что, Зарецкий! Долго ты ещё Советской власти голову морочить намерен! Или пора пришла пускать тебя в расход?!
А Марик, всегда выдержанный и спокойный, неожиданно так грязно выругался, плюнул майору в морду и заорал, как сумасшедший:
- Да стреляй же ты, сволочь! Сколько можно над людьми глумиться! - и после таких его слов те, кто послабже в бригаде были, и я в том числе, мы уже даже рукавицами драными своими лица позакрывали. Ну, кому так уж охота со смертью своей взглядом встречаться...
Сильный человек был Марк, крепкий, мужественный! Но рано он себе легкого конца возжелал. И неправ он был, обругав майора сволочью. Не просто сволочь был майор, а редкая, редчайшая мразь. И поэтому вытер он с лица плевок платочком, нехорошо так улыбнулся в глаза Марику, и, повернув голову в сторону расстрельной команды, спокойно скомандовал: «Отставить. К ноге». И караул опустил винтовки, пристукнув прикладами по промерзшей земле.
- Над людьми глумиться, говоришь? А кто тебе сказал, что ты человек? Это во-первых. А во-вторых, Зарецкий, забыл ты, наверное, что твоя жена, Софья Ароновна Зарецкая, и сын твой, Юрий Маркович Зарецкий, 38-года рождения, проживают в эвакуации в г.Игарке, подселенцами в доме номер 16 по Шпальному проезду, и ты, Зарецкий, недавно получил от них оттуда письмо. И зачем мне, скажи, на провокацию твою поддаваться и электробригаду расстреливать. А пошлю-ка я лучше вот прямо сейчас срочную радиограмму в Красноярское управление, опишу им в ней геройское твоё поведение, а уж они там и сами знают, что положено делать с Членами Семьи Изменников Родины, ЧСИР – по-нашему. Ну, что ты мне на это скажешь? И через недельку-две пришлют они мне фотографии, с отчетом о проделанной работе... Авипочтой. И тогда-то мы с тобой их и посмотрим... И бабки подобьём...
А мы стоим всей бригадой и слушаем. И спину бригадирскую видим, в один миг в припадке бессильной ярости осогбенившуюся и рыданиями сотрясаемую. И рукавицы с лица мы все уже опустили. И каждый себе думает:
- Ох, трудна, Маркуша, доля твоя! Ну, почти непосильна! Но на то ты и Главный, на то ты и бугор-бригадир, и кликуха твоя - Мудрило. Мы, сам понимаешь, ребята технические и сделать можем много! И руки, и спины ломать – это наша прямая обязанность. Но вот голову свою об эту самую генераторную схему гнобить и уродовать, это вот, мужик, твоё теперешнее дело. Да и видим мы, убедил тебя майор... Нашёл он слова, «тёплые и дружественные», до твоего сердца дошедшие. Ведь дошли? И душу твою они, похоже, тоже тронули? А это значит, что обыграл он тебя в эти вот шашки-шахматы. С ферзёй в рукаве, но обставил! А по-простому говоря, сломал он тебя, как палку, через колено. У нас, у всех на глазах, в назидание!
И, постояв из сочувствия у Марка за спиной, дав тем самым ему немного успокоиться, начинаем мы, бригада, пугливо оглядываясь, расходиться. А я тяну его за рукав и приговариваю:
- Ну, идём. Идём, Макуха! Вон старшина караульный нам от щедрот майора аккордную оплату тащит, каждому по две пачки махорки. И доппаёк к этому ещё накинет, гад ползучий. Так что малость и подхарчимся ещё в эти дни нелёгкие! А сейчас, пойдем, друган. Пойдём и свернём по козьей ножке, посидим ладком, подымим дымком. И там уж оттаешь и душу отведёшь. Крепко он тебе засадил, сочувствуем горю твоему, но помочь тут тебе просто некому. Тут, ты ведь знаешь, каждый за себя. Закон тундры. А пока ты, Мудрило, над схемой мудрить-думать будешь, мы генератор-то этот долбаный разберём, обмотку погорелую где смотаем, где вырубим, и пазы в сердечнике прочистим...
К исходу первых суток Марк мне сказал, и так я его понял, что схему самураи настолько уж непростую и мудрёную намотали, в которой разобраться так быстро ему просто не под силу. Школа другая. И решение он принял такое, от которого у иного бы и ноги-то подогнулись, и плечи хрустнули б, ношу эту не потянув. Просто и спокойно Марик объяснил нам, на какой тонкой нити жизнь наша сейчас подвешена.
– Вот он сердечник, вот пазовое пространство, а вот он - я, Зарецкий, Марк Соломонович. И надо мне трехфазную обмотку на 380 вольт напряжения сюда вот воткнуть, прорисовав и просчитав предварительно. Книг нет, но голова есть. Инженер ведь, значит, придумаю! Но и у Вас, мужики права ошибиться при укладке тоже не будет. Никакого! Попутаете что, всем хана!
И не спал Марик толком почти пятеро суток. Так, на ходу прихватывал, на одной ноге... Как лошадь – стоя! И ел на бегу да всухомятку, где и как придётся. Пока в изумлении не увидел, что закрутился генератор и дал нужные ток и напряжение. А мы рядом с ним стояли и глазам не верили. А кто-то сзади тихо сказал: «Охренеть можно! Опять обнесла костлявая!»
И поползли транспортёры в забоях, и клеть заработала, и лебедка отвальная тоже. И ожила шахта, и пошло золотишко. А случайно встреченный нами потом у клуба майор улыбнулся вполне дружественно и даже назидательно так произнёс нечто о том, что, мол, зря ты бузотёрил, Марк Зарецкий, у каждого из нас – своя служба. У вас одна, а у меня другая. И, главное, чтобы каждый нёс её, как положено! Исполнял бы по всей правде и по всей совести. И тогда Победа будет за нами!
И так оно и вышло, так оно и случилось, но были они, Победа эта, и Правда, у каждого своя! А про Совесть я уже не говорю, потому как разговор это уже другой, отдельный… - друг Зарецкого замолчал и, обжигая пальцы, стал слюной гасить в кулечке свою сигарету ПАМИР.
- Спасибо, брат, за то, что выслушал! Просто душу выворотило, за всю прошедшую жизнь нашу с ним разом! Святой человек был Марик! Земля ему пухом...- договорил он, протянул мне руку и, выловив из прихожей своё пальтецо, ушел вниз по лестничным маршам. Ушёл не прощаясь, не оборачиваясь! Как уходило из нашей жизни всё то несчастливое поколение.
* * *
А Марк Зарецкий, как я помню из его повествований, отбатрачил на зоне до конца 1944 года, когда где-то там высоко, в Судебном Поднебесье, пересмотрено было его дело о вредительстве и шпионаже. Причиной пересмотра стало то, что служивший у немцев полицаем Павлосюк, был пойман, изобличён и осуждён, а заодно, как говорится, дядя-прокурор прошёлся ретроспективно по всем делам и приговорам, вынесенным по его, гада, гнусным оговорам и наветам. В порядке прокурорского своего надзора выявил он там множество людей, оклеветанных этим фашистским прихвостнем, и дал ход процессу по их реабилитации.
- Важное это дело было! - вспоминал Зарецкий. - Я, понятно, про тех, кто дожил, говорю. Их было совсем немного. Так что и работа у судейских, она, в общем, получилась небольшая! Больше-то вышло тех, кто – посмертно. А там всех делов-то на два листочка – постановление о закрытии дела да справка родным. Так что, и за то - спасибо!
И Марка Соломоновича Зарецкого перевели на «беспривязное» содержание. И жить он стал уже в поселке вне колючей проволоки, расконвоированным. Комнатуху с казённой мебелишкой выделили. И даже паёк какой-то как вольнонаёмному дали. Но в остальном горбатился он там же и так же, как и все эти восемь лет. И даже телогрейку старую, зэковскую, менять на новую не стал. Свитерок какой-то под неё надевал, конечно, но вот от друзей по зоне себя никак не отделял тем самым.
Потом пришла долгожданная Победа. И, как Зарецкий любил говаривать, «враг был нами разбит, а они победили». И сразу же снижение потребности в солдатах на фронтах войны, ощутилось там на Колыме, в лагерях. Заработал старый, как мир, закон сохранения. И если там, в армии, мужиков в сапогах поубавилось, здесь в тундре их вполне ощутимо начало прибавляться. Смена состава произошла! И пошли они сплошной чередой – военнопленные и с оккупированных территорий. Ох, и умела Советская власть из людей «врагов народа» лепить. Миллионами! Сколько рабов бессловесных ей понадобится, столько шпионов и вредителей она разоблачит.
* * *
Но герой наш в этом круговороте уже не участвовал. И к началу навигации 46-го года ждал он с нетерпением приезда с Большой Земли жены с ни разу не виденным им сыном, родившимся через пять месяцев после его ареста. И ведь дождался. Правда, за сутки до этого залило паводком новую шахту в 20 километрах от базового поселка, в котором Марк Соломонович проживал сейчас, и пришлось ему ехать туда и организовывать откачку воды и энергоснабжение. Поехал, организовал, но вот к прибытию парохода малёк припозднился, прибежав уже через час после того, как судно отшвартовалось и разгрузилось. Жена ждала его на пристани, возле смайнованных краном в грузовой сетке вещей – двух старинных сундуков да фибрового чемодана.
Он долго стоял, припав к ней, прижав её к груди, задыхаясь от прихлынувшего к истосковавшейся душе счастья, не представляя, как это можно будет теперь выпустить её из рук. И вдруг его, как окатило:
- А сын? Где сын!
- Сейчас позову! - и жена было повернулась в сторону игравших в футбол мальчишек.
А он схватил её резко за руку:
- Я сам... Сам... Я сам угадаю... - и, представьте себе, угадал!
Но дать этому человеку пережить такое вот разрывающее душу счастье и в такой неповторимой форме могла только единственная в мире власть, - советская, самая, пожалуй, гнусная и подлая из всех в этот период существовавших на белом свете.
Комментарии
Власть тьмы
Спасибо за статью. Страшно то, что все это творилось от имени народа под этой вывеской "Советская власть"
Добавить комментарий