Маленький большой Израиль
Израильское Еврейское агентство Сохнут получило деньги на программу ознакомления с Израилем русскоязычных эмигрантов, которые предпочли поселиться в Америке. Ответственной за программу была сотрудница Сохнута Лея Словин, а за состав группы отвечал Эфраим Цал, репатриант из Риги. В эту группу включили несколько журналистов, чтобы они потом смогли описать впечатления о поездке. Среди приглашённых оказались я и Эдуард Тополь.
В октябре 1979 года мы впервые оказались в Израиле. У меня ещё не было американского гражданства. Не было даже Гринкарты, то есть документа о праве на постоянное жительство в США. Я получил лишь право на выезд заграницу и возвращение обратно в Америку. Документ назывался Reentry Permit, который в те годы получить было совсем не сложно.
Расписание было очень плотным: за 10 дней мы побывали в Тель-Авиве, Реховоте, Хевроне, Цфате, Акко, Хайфе, Иерусалиме, Беэр-Шеве, на Мёртвом Море... Нам показали музеи, кибуцы и мошавы, устраивали встречи как со сторожилами, так и с новыми репатриантами. А кроме этого, я хотел встретить тех, кого знал по Москве...
К сожалению, график был таков, что не все из запланированных встреч состоялись. Моя мама просила увидеться с поэтом Иосифом Керлером, с бывшей актрисой ГОСЕТа Этель Ковенской, с Полиной Айнбиндер, приславшей нам вызов. Одни были заняты, другие жили далеко, а Полина Айнбиндер и её муж Володя Лесскес как раз тогда заболели.
Об этом мне сообщила Бетя Левинзон - жена актёра, маминого партнёра по ГОСЕТу и по Еврейскому драматическому ансамблю Москонцерта Григория Левинзона. Бетя передала мне журнал со статьёй поэтессы Рахили Баумволь и с фотографиями актёра Финкелькраута:
- Рохеле Баумволь просила передать это твоей маме, которая играла с Финкелькраутом, а он (со слов Рохеле) её очень любил и ценил как актрису.
Даниил Моисеевич Финкелькраут, один из ведущих актёров ГОСЕТа, игравший Кента в знаменитой постановке пьесы Шекспира "Король Лир" с Михоэлсом в главной роли, кардинала Сорини в "Испанцах" Лермонтова с Нехамой Сиротиной в главной роли (роль Ноэми), ксёндза в пьесе Переца Маркиша "Восстание в гетто" опять же с Сиротиной в главной роли. Финкелькраут был отчимом Рахили Баумволь. Отсюда и давние крепкие связи моей мамы с этой замечательной семьёй.
За 3 дня до отъезда из Израиля я всё же встретился с Рахилью Баумволь, её мужем Зиновием Телесиным и Бетей Левинзон. Каким наслаждением было слушать Рахиль Львовну! Её остроумные, порой колкие, но очень точные оценки литературных новинок или знакомых литераторов и актёров.
При этом нельзя было даже догадаться о том, что Рахиль Львовна испытывает сильные боли и готовится к сложной операции по замене сустава, которая предстояла ей через неделю. Она говорила быстро, темпераментно и казалась молодой, совершенно здоровой, полной сил и энергии.
В её речи не было ни одного пустого слова. Вот у кого "словам тесно, а мыслям просторно". Она на лету принимала шутку собеседника, мазала его слоем своего юмора и возвращала назад такой бутерброд, что проглатываешь его целиком с огромным удовольствием. Наверняка иному собеседнику бутерброд Баумволь мог стать поперёк горла, потому что Рахиль Львовна не терпела бахвальства, самомнения и глупости...
А по России она скучала:
- Жаль, что там испоганили слово "Родина". Человек не может, и не должен забывать прошлого, своих связей, - сказала она. - Я скучаю по русской природе. Я очень её люблю. Люблю.
Её муж, поэт Зиновий Львович Телесин слушал наш разговор, только изредка вставляя два-три слова. Добрый, очень непосредственный в реакциях, он был внешне похож на наивного мечтателя с полотен Шагала. Но когда ему казалось, что кому-то нужна его помощь, тут же брался за дело. Когда он услышал, что моя мама, хотя играет в театре, но занята мало, он тут же сел писать рекомендательное письмо Цви Скулеру, который тогда был редактором еврейского радио в Нью-Йорке.
...Нина Соломоновна Михоэлс при встрече со мной будто выплеснула наболевшее:
- Культура на языке идиш принесена в жертву ради создания нового еврея без галутных комплексов, без страха перед антисемитами, без памяти о погромах. Печалит отсутствие интереса к идишистской культуре, к Михоэлсу и его театру. Музей отца, тот, который мы с сестрой хотели создать, оказался не нужен.
Радует высокая музыкальная культура в стране, но театральная оставляет желать лучшего. Правда, здесь, как и в Америке, боготворят Чехова и Станиславского, и поэтому у меня есть работа со студентами и с актёрами.
...Организаторы поездки устроили нам очень интересные встречи: с писателями Ицхоком Мерасом и Давидом Маркишем, журналистами Георгом Морделем и Яковом Цигельманом, издателем Феликсом Дектором...
В Тель-Авиве я встретился с другом детства Жозефом (Жозиком) Ашем. Он показал мне свою квартиру, примечательную тем, что в ней не было кондиционера, охлаждающего воздух.
- Нам кондиционер не нужен, - объяснил он, - потому что планировка жилья в Израиле такова, что окна смотрят во все стороны и, когда они открыты, квартира хорошо продувается.
На мои вопросы о том, как живётся в Израиле нашим репатриантам, ибо я слышал, что не все довольны, а некоторые уехали отсюда в Америку, он ответил как мудрый ребе:
- Посмотри вот в это окно. Что ты видишь?
- Я вижу грозовые тучи. Явно скоро пойдёт дождь.
- Правильно. А теперь посмотри в противоположное окно. Что ты видишь?
- Я вижу синее небо с белыми барашками облаков, сквозь которые светит солнце.
- Правильно. Таков Израиль. Всё завсит от того, как посмотреть.
В любой стране каждый город имеет своё лицо, свой характер. Но в маленьком Израиле разница между городами сразу бросалась в глаза. Сами израильтяне шутили на эту тему:
- В то время как Хайфа работает, Иерусалим молится, Тель-Авив танцует, а Беэр-Шева спит.
Наша группа так называемых "русских американцев", разглядывая Израиль из окна автобуса, быстро делала выводы. Бывший москвич назвал Тель-Авив Малаховкой с той лишь разницей, что вместо сосен посадили пальмы и привезли пару тысяч грузин. На это эмигрант из Тбилиси ответил: "Какая Малаховка! Это типичный Сухум. А редкие арабы - это переодетые абхазцы!"
- Да вы что! - засмеялся Эдуард Тополь. - Поверьте мне, бывшему бакинцу, Тель-Авив - это Баку.
Один узнал в какой-то улице родной Пятигорск, другому набережная напомнила Сочи, третий уверял, что Тель-Авив - копия Одессы.
По дороге в Иерусалим один из нас впервые в жизни увидел в окно ишака:
- Интересно, это осёл или ослица?
- А кого бы ты предпочёл?
- Лично я? Ослицу, конечно!
- Учти, что от кровосмешения с родственниками рождается дефективное потомство.
Меня очень интересовало отношение израильтян к своему государству. Там я услышал: "Если бы у нас не было внешних врагов, мы давно перебили бы друг друга". В те годы неприязнь между религиозными и атеистами, между ашкеназами и сефардами, между евреями из Восточной Европы и из стран Северной Африки доходили до серьёзных конфликтов. Я видел демонстрацию ортодоксальной молодёжи перед зданием Кнессета. Они требовали денег на свою иешиву. Дело дошло до столкновения с охраной.
...Привезли нас в кибуц где-то под Тель-Авивом. Первое, что бросилось в глаза - портреты Карла Маркса и Ленина. Этот кибуц был основан социалистами из России.
...И всё-таки многие израильтяне, с которыми я разговаривал тогда, не сомневались в правильности своего выбора. Тот же Жозеф Аш сказал:
- Когда в Советском Союзе мне говорили "Жид пархатый" или "Грязный еврей", это было осокрбление, угроза, за которой мог последовать удар. Если вдруг в Израиле кто-нибудь мне так скажет, я пойду домой и приму душ.
Здесь я услышал ещё одну примечательную историю. В израильской школе детям дали задание написать сочинение на тему "Что такое антисемитизм". Одна девочка честно написала: "Не знаю". Ей поставили плохую оценку. А родители были счастливы...
К нам, выехавшим по израильской визе в Америку, некоторые израильтяне относились с презрением. По-русски нас называли "прямики", а на иврите "ношрим", то есть "отпавшие". Не только к нам, но к Америке вообще и к американским евреям в частности отношение было... специфическое:
- Что такое "американские евреи"? Это когда один еврей даёт деньги другому, чтобы тот послал третьего еврея жить в Израиле.
В те годы Израиль сам ещё мало зарабатывал и очень зависел от американской помощи. Гордым израильтянам приходилось с этим мириться, выслушивать наставления Вашингтона и идти на уступки, порой во вред собственным интересам. Часто это были отношения не партнёров, а должника и кредитора, вассала и сеньора, нахлебника и барина. Такое раздражало.
Столкнулись мы и с тем, что организаторы поездки - сотрудники Еврейского агентства - слишком назойливо нас опекали, слишком старались показать страну с фасада, забывая, что мы - люди взрослые, с опытом советской жизни и с аллергией на пропаганду. Но работа сохнутовцев всё же дала результаты. Одна из членов нашей группы, вернувшись в Нью-Йорк, подала заявление на репатриацию в Израиль. В Беэр-Шеве я случайно встретил свою знакомую, с которой проходил эмиграцию в Италии.
Она мне рассказала, что, уже получив разрешение на въезд в США, передумала, уехала в Израиль и в Бэер-Шеве вышла замуж. Многие из нас, журналистов, писателей, с завистью читали объявление в русскоязычной газете "Наша страна" о творческой стипендии для профессиональных литераторов.
У американских евреев отношение к "прямикам" тоже не было однозначным. С одной стороны Америка боролась за право людей на эмиграцию вообще и на свободу выбора, но с другой речь шла о евреях, которые выезжали из СССР по израильской визе и вроде бы в Израиль. Была в этом некая нестыковочка, на которую все стороны стыдливо (или бесстыдно) закрывали глаза. Впрочем, тогдашнее советское руководство даже радовалось, что евреи едут не в Израиль, а в Америку, ибо это избавляло от необходимости оправдываться перед арабскими друзьями.
Естественно, встречались репатрианты, которые были недовольны своим положением в Израиле, понижением своей значимости. Но в Иерусалиме я увидел детей из Вьетнама, которых принял Израиль, приняли израильские семьи. Дети весело играли, бегали по двору, смеялись, кувыркались на траве. Они щебетали на иврите и были счастливы.
В Иерусалиме я получил именное свидетельство о предписанном всем евреям восхождении в этот святой город. Документ подписан тогдашним мэром Иерусалима Тедди Колеком.
Десять дней в Израиле пролетели быстро. 31 октября мы вылетели в Нью-Йорк. Домой. Но и Израиль теперь стал моим домом. Как улица Станкевича в Москве, где я вырос, как моя школа на улице Станиславского, как Щукинское училище на Арбате, так встал в этот милый сердцу ряд Израиль, в который я потом приезжал много раз, и всегда с радостью.
...Заканчивался первый год моего пребывания в Америке. Впереди была интересная неизвестность. Если в брежневском Советском Союзе я, как и вся страна, жил в застое и мог, как мне казалось, предсказать своё будущее на десятки лет вперёд, то в Нью-Йорке жизнь состояла сплошь из неожиданных поворотов. И это было очень увлекательно.
Добавить комментарий