Нью-Йорк. Потеснитесь, дайте мне место
...В первый год жизни в Нью-Йорке одноразовые заработки мне перепадали, но я продолжал поиски постоянной работы. Поскольку пик эмиграции из СССР пришёлся на 1979 год, в Нью-Йорк стали прибывать сотни, тысячи огромных ящиков с багажом эмигрантов.
На ящиках фамилии отправителей-получателей были на русском языке. Мне в организации NYANA предложили работу в порту Элизабет, штат Нью-Джерси, под Нью-Йорком, где надо было помочь разобраться с надписями на ящиках и с выдачей багажа владельцам, которые, как правило, не говорили по-английски. Работа не трудная, но надо было прибыть на место к восьми утра, а машины у меня ещё не было.
Приходилось вставать в четыре утра, ехать на сабвее до междугородней автобусной станции, потом на автобусе тащиться до города Элизабет, а там от автобусной остановки добираться пешком до грузового порта. На такси денег не было. Чтобы сократить расстояние, я несколько раз перебегал через скоростное шоссе, нарушая все правила безопасности на дорогах.
На весь путь у меня уходило в день шесть часов: три часа в одну сторону и три часа обратно. В порту перелезал с ящика на ящик, записывал фамилии, адреса, переписывал латинским шрифтом в накладную, бежал к портовому клерку, выдававшему багаж, и отдавал ему бумаги. В обеденный перерыв забирался в пустой контейнер, каких было много в порту, жадно поедал бутерброды, заботливо приготовленные мамой, и ложился подремать минут двадцать на жёстком, грязном полу контейнера, подстелив газеты. А потом опять беготня по ящикам.
Эту работу выполнял месяца четыре или пять. Когда необходимость в такого рода переводчике отпала, я прочитал объявление, что Статистическому бюро США требуются на временную работу сборщики данных для переписи населения. По-английски должность называется Enumerator. В Америке такая перепись проводится каждые 10 лет. Чтобы получить эту работу, надо было сдать экзамен на знание английского и на быструю ориентацию в городе. Учитывалось также владение этническими языками.
Мой русский и немного польский сыграли положительную роль. Я сдал экзамены, был принят, прошёл инструктаж и получил для работы участок в северном Бруклине, включающий еврейский Вильямсбург, польский Гринпойнт и прилегающие районы с испаноязычным населением. Это тоже был для меня театр. Утром я получал у руководителя группы пачку анкет и обходил дом за домом, квартиру за квартирой.
В порученных мне районах трудность состояла в том, что ортодоксальные евреи не хотели открывать дверь, потому что не доверяли чужакам, хотя у меня на куртке было специальное удостоверение от Статистического управления - Census Bureau.
А поляки и испаноязычные не хотели открывать, потому что в их домах и в квартирах жили нелегалы, которые боялись полиции. Бывало, подходил к частному одноэтажному дому, на двери которого пять почтовых ящиков.
Я переписывал фамилии, указанные на ящиках, потом звонил или стучал в дверь. Владелец дома, по моей просьбе, заполнял анкету, либо я это делал за него с его слов. Потом я спрашивал, как опросить остальных жильцов.
- Каких "остальных"? Здесь только я живу.
- А зачем вам 5 почтовых ящиков?
- Ну... они остались от старого владельца, у которого я купил этот дом.
Выйдя на улицу, я направлялся к двери, ведущей в подвал, и там находил чуть не десяток мексиканских нелегалов. Иногда попадался один, говорящий по-английски, который отвечал на вопросы, но чаще мне приходилось уходить ни с чем.
В польском квартале в те годы было то же самое. Но если с испаноязычными мне было трудно, поскольку я не говорил по-испански, то с поляками справлялся легче. Когда мой сын с его мамой, моей бывшей женой, переехал в Польшу, я стал учить польский по пластинкам и учебникам, и овладел им настолько, что мог общаться на бытовом уровне.
Эти знания мне пригодились в Нью-Йорке при переписи жителей Гринпойнта. Так я проработал летние месяцы. А потом опять надо было искать возможности заработка. Мой однокашник по классам английского, математик Алейников, вызвался учить меня и ещё пару желающих основам программирования, чтобы легче было поступить потом на курсы.
Алейников учил бесплатно. Я взял два или три урока, ничего не понял, кроме того, что это не моё, и пошёл искать дальше. У отца моей хорошей знакомой Шеллы Бательман была фабрика женских сумок. По просьбе дочери, он взял меня помощником бухгалтера. Я должен был заполнять ведомости на зарплату рабочим. Меня хватило на несколько недель.
Я в той бухгалтерии ничего не понял, кроме того, что это не моё, и продолжил поиски. Одна контора по продаже домов и квартир предложила мне показывать кооперативные квартиры потенциальным покупателям. Кооперативный дом, за который я отвечал, находился в другом конце города, в Бронксе, но не в той южной части, где я пробовал стать менеджером кинотеатра, а в приличной, безопасной, северной части. Показывать квартиры было не трудно, иногда даже весело.
Но приходилось подолгу, по несколько часов ждать клиентов, находясь в пустой квартире, где не было даже стула. Бывало, что в течение всего дня вообще никто не приходил. Эта работа навевала ужасную тоску. Я понял, что и это не моё. Очень похоже на сказку о колобке, который от дедушки ушёл и от бабушки ушёл. Так проходил мой первый год в Нью-Йорке: это был поиск себя, своего места в новой, американской жизни.
Пока я искал себя, другие искали мою маму. Интерес к актрисе московского ГОСЕТа Нехаме Сиротиной, ученице Соломона Михайловича Михоэлса, появился одновременно у радио "Голос Америки", у радио "Свобода" и у Колумбийского университета.
Театровед и историк еврейского театра Фаина Бурко пригласила маму выступить в Колумбийском университете перед студентами. Мама читала стихи и прозу, рассказывала о ГОСЕТе, отвечала на вопросы. Среди слушателей оказалась женщина, изучавшая идиш. Звали её Ренэ Раскин.
Она потом подошла к нам, сказала, что хотела бы устроить для Сиротиной домашний концерт, на который пригласит интересных людей. Знакомство с Ренэ Раскин превратилось в долгую и добрую дружбу. В её доме в городке Тинек, штат Нью-Джерси, она свела нас с владельцем студии звукозаписи Мэлом Кайзером, с которым договорилась о выпуске пластинки на еврейском языке.
Все расходы Ренэ и Мэл взяли на себя. Так в Америке вышла пластинка под названием "Их хоб а шпрах" (I Have a Language) с записью на языке идиш стихов, прозы, монологов из спектаклей в исполнении Нехамы Сиротиной.
Уж не помню, от какой организации или института приехала переводчица-синхронист и писательница Линн Висон. Она работала с мамой два дня и записала четыре кассеты по два часа каждая. Позже Линн подарила нам подшитую, словно книга, машинописную расшифровку интервью на английском языке. Надеюсь, когда-нибудь эта книга найдёт своего издателя.
К нам в Бруклин приехала Ираида Ванделлос. Это её голосом в 1960-1970-х годах говорил "Голос Америки". Голос её был грудным, бархатным, с небольшим дефектом в шипящих звуках, но давно знакомым, тем, который мы в Москве вылавливали из коротких радиоволн. Она была не только журналистом, но и поэтессой, автором многих поэтических сборников.
Публиковалась под своей девичьей фамилией: Ираида Лёгкая. Точными вопросами и мягкой манерой она сумела разговорить маму. Потом, после выхода передачи в эфир, мы окольными путями получили известия из Москвы, Минска и Киева, что передачу услышали друзья и родственники: "Вот видите, Нехама в Америке не пропала, значит, и мы не пропадём!" - решили те, кто ещё раздумывали, ехать или не ехать.
Кинорежиссёр Слава Цукерман вёл на радио "Свобода" передачи под рубрикой "Общественная и культурная жизнь американских евреев".
Он пригласил Нехаму Сиротину в нью-йоркскую студию и записал довольно большое интервью. Цукерман, как говорится, был в теме. Он дружил с дочерьми Михоэлса, сделал превосходный документальный фильм с архивными кинокадрами, на которых запечатлён Михоэлс в спектаклях еврейского театра. Наше знакомство со Славой Цукрманом имело потом продолжение и сыграло роль в моей жизни.
...Я продолжал искать работу, но одновременно занимался любимым делом: много писал и публиковал короткие рассказы в "Новом Русском Слове", играл в театре, поступил на частные, платные актёрские курсы, которые готовили артистов для телерекламы.
Я по наивности рассчитывал, что, окончив телевизионные курсы, получу не только знания, но хоть какую-то работу, а получилось, что это я и другие такие же давали работу двум преподавательницам - безработным актрисам, снявшимся в трёх-четырх телерекламах, и организатору курсов. Были у меня и телевизионные пробы, но слабый английский язык и сильный русский акцент оказались в рекламе не нужны. Параллельно я искал применение своему русскому.
Прочитал объявление в "Новом Русском Слове", что новому бизнесу требуются актёры для дубляжа американских кинофильмов. Позвонил. Пришёл. Встретил меня полноватый мужчина лет тридцати:
- Здравствуйте, я Гера Спектор. Эмигрант из приличного города Рига. Работа вас уже ждёт. Пройдёмте в студию.
То, что он назвал студией, было небольшой комнаткой в его бруклинской квартире на Оушен-Паркуэй. За рабочим столом уже сидела интересная дама средних лет. Это была Лия Абрамовна Глаз, бывшая актриса Киевского театра русской драмы имени Леси Украинки. Я сел рядом. Перед нами стояли два микрофона, видеаппаратура, наушники.
Гера Спектор принёс текст, пересказал содержание фильма, сказал, что я должен озвучивать все мужские голоса, а Лия Абрамовна - все женские. На мою просьбу сначала посмотреть фильм и прочитать текст, он ответил, что на это нет времени и что читать надо прямо с листа.
- Как с оплатой? - спросил я.
- 200 долларов за фильм, - ответил Гера.
"Хорошие деньги", подумал я. Гера сел за аппаратуру, и мы стали произносить текст, стараясь синхронно попадать в те фразы, что слышали в наушниках. Так проработали часов пять. Целую неделю мы собирались у Геры Спектора после пяти вечера и работали до поздней ночи, а то и до утра. Наговорили пять или шесть кинофильмов.
Русского телевидения в Америке тогда ещё не было. И Гера рассчитывал, что новые голливудские фильмы с русским переводом будут пользоваться спросом. Но Гера не учёл, а мы с Лией Абрамовной по неопытности не знали, что такой бизнес без соответствующей лицензии и нарушающий авторские права создателей фильма ни что иное, как уголовное преступление.
После недели работы мы попросили у Геры Спектора плату. Он сказал, что отдаст завтра. На завтра он опять сказал, что завтра. Потом перестал отвечать на звонки. Ещё через неделю я отправился к нему на квартиру, где была студия, и узнал, что наш бизнесмен Гера Спектор с этой квартиры съехал. Куда? Неизвестно.
Это был первый случай, когда я оказался лохом в Америке. Первый и, к сожалению, не последний.
Кстати, Гера Спектор, который в Америке делал тогда первые шаги, оказался потом мошенником международного масштаба. Он проворачивал аферы и находил лохов в Германии, в Нидерландах, в России.
Я не очень интересовался его судьбой. Говорят, он отсидел где-то срок. Не знаю. Но он был прав, когда уверял нас, что в Нью-Йорке есть потенциальный рынок для кино-телебизнеса.
То же самое увидел и другой бизнесмен - эмигрант из Одессы Юрий Орликов, открывший на Брайтоне первый русский книжный магазин "Черное море", где работали его мама и его жена.
Сам Юрий, довольно симпатичный, приветливый, ителлигентного вида молодой человек, легко располагавший к себе, занимался разными делами. Деньги у него водились. И он решил создать русское телевидение. Для пробной передачи он пригласил опытного кинорежиссёра Славу Цукермана, с которым мы уже были знакомы. Цукерман знал, что моя мама - актриса, и предложил мне написать сценку из жизни пожилой еврейской пары, недавно эмигрировавшей из Советского Союза.
Партнёром Нехамы Сиротиной в этой сценке стал Александр Давидович Беньяминов, в прошлом один из ведущих актёров Ленинградского театра комедии под руководством Николая Павловича Акимова. Действие происходило на кухне, где готовился обед и выяснялись отношения: супруги обвиняли друг друга в том, что эмигрировали не в то время. Муж говорил, что уезжать надо было ещё раньше, а жена считала, что надо было подождать, пока внуки окончат школу.
После всего одной или двух репетиций началась съёмка. Актёры не очень владели текстом, больше импровизировали и "плюсовали", то есть переигрывали. Однако Орликову сценка понравилась. Он взял плёнку и... повторилось то, что произошло у меня с Герой Спектором. Когда через много лет я спросил у Славы Цукермана, не осталась ли у него копия плёнки, он ответил, что единственный экземпляр был отдан Орликову и пропал.
Орликов искал себя в разных видах бизнеса: то у него был мебельный магазин, то он издавал в Нью-Йорке журнал "Семь дней", в качестве еженедельного приложения к газете "Новое Русское Слово", то по дружбе с Валерием Вайнбергом, ставшим после смерти Андрея Седых владельцем газеты, вкладывал в неё деньги, потом в странах СНГ занялся металлом.
Он сотрудничал с Украиной, где стал издателем еженедельника "Зеркало недели". А его мама и жена продолжали годами работать в книжном магазине "Чёрное море", который со временем всё больше терял покупателей. Поскольку Юра сумел создать крупный капитал, он снял офис в здании Всемирного Торгового Центра.
Во время терактов 11 сентября 2001 года его, к счастью, не было в офисе. Он выжил. Но тяжёлой болезни избежать не удалось: он умер от рака накануне 57 дня рождения.
Александру Давидовичу Беньяминову всё же удалось сняться в американском кино: он сыграл эпизодическую роль дедушки главного героя в кинокомедии Пола Мазурского "Москва на Гудзоне".
Кстати, о главном герое, которого сыграл актёр Робин Уильямс. Хотя кинофильм был очень популярным, особенно среди русскоязычных зрителей - ведь там снимались актёры-эмигранты Савелий Крамаров и Илья Баскин, а в массовках мелькали цирковой режиссёр Юрий Белов, Татьяна Лебединская, продюсер Пол Давыдовский - мало кто знает, что прототипом главного героя, музыканта циркового оркестра, который во время гастролей советского цирка в Нью-Йорке решил стать невозвращенцем, был джазовый саксофонист Владимир Сермакашев, ставший в Америке Владом Уэстом.
Замечательный музыкант и скромнейший человек, он не извлёк из фильма никакой пользы для себя. Помню, его жена Людмила (Линда) Кункина рассказывала мне, что кадры, когда Робин Уильямс, сидя у окна, играет ночью на саксофоне печальную мелодию, снимались в квартирке, которую занимал Сермакашев. Мы познакомились, когда я вёл передачи на русском радио "Горизонт".
Володя - музыкант милостью божьей. Саксофонист, пианист, композитор, но никакой не предприниматель. Он, как многие творческие люди, не умел "себя продавать". К счастью, в его жизни появилась Людмила, которая стала не только его женой, но менеджером, агентом. У меня с Володей и Людой были даже общие творческие планы, однако в водовороте нью-йоркской жизни эти планы оказались ещё одной неосуществлённой возможностью.
Добавить комментарий