Продолжение. Часть 28
Вошёл в воду, не зная броду
В Нью-Йорк мы прилетели памятного 13 февраля 1979 года. С тех пор я перестал считать 13-е число невезучим.
Жизнь в Америке оказалась невероятно интересной и насыщенной событиями. Я чувствовал себя ребёнком, познающим мир: всё было странным, в диковину.
Общеамериканская благотворительная организация HIAS передала новоприбывших на попечение нью-йоркской организации NYANA, которая временно поселила нас с мамой в 301 номере отеля Lucerne на углу 79 Стрит и Бродвея. Мы оказались на знаменитом Бродвее! В центре знаменитого Манхеттена!
Манхеттенский отель поразил не только архитектурой начала 20 века, но и большими, наглыми тараканами, каких я прежде не встречал. Окна здесь тоже были странные: открывались не створками наружу или внутрь, а вверх, скользя по боковым дорожкам-рельсам. В оконные щели сильно дуло.
Февраль в том году был не очень холодным, солнечным, батареи были такими горячими, что днём приходилось открывать окна, и тогда из другого номера к нам в окна врывалась песня I Will Survive - "Я буду жить" в исполнении Глории Гейнор. К тому времени песня жила уже год и её популярность не ослабевала.
Символично, что именно этой песней встретил нас Нью-Йорк. Её крутили наши соседи каждый день с утра до вечера. Это надоедало, раздражало, но и бодрило. С тех пор я стал поклонником музыки диско, которая даёт веру в себя, желание выстоять, вселяет оптимизм. Ещё больше полюбил я диско, когда познакомился с Вики Су Робинсон, американской актрисой и певицей. Когда она пела, невозможно было устоять на месте. Она заражала публику своей неистовой энергией. Я слушал её и в зрительном зале, и из-за кулис. Она пела так, будто делала это в последний раз, будто для неё не было "завтра"... И действительно, она умерла в возрасте 46 лет. От рака...
...Через день-два после нашего приезда в фойе отеля Lucerne зашёл молодой бородатый человек в чёрной шляпе и заговорил со мной по-русски:
- Меня зовут Яков Рыклин. Хочешь послушать поющего раввина Шломо Карлебаха? Вечером он будет петь в синагоге недалеко отсюда. Приходи. Я тебя проведу.
Я пришёл. Зал не смог вместить всех желающих. Люди стояли на улице и слушали песни через усилители. Рыклин сумел провести меня в зал. Я увидел седовласого, седобородого, коренастого 54-летнего мужчину в белой рубашке с чуть закатанными руковами. На широком через плечо ремне висела гитара.
Он ударил по струнам и запел приятным хрипловатым голосом сначала протяжно, а потом вдруг в быстром темпе, и люди начали притопывать, прихлопывать и подпевать. Оказалось, многие знают его песни. Я услышал их впервые и полюбил навсегда. Шломо Карлебах родился в Берлине в семье потомственных раввинов.Его дед по материнской линии был основателем международной еврейской организации "Агудат Исраэль". С приходом к власти Гитлера семья бежала сначала в Австрию, затем в Литву, а оттуда в 1939 году в Америку, в Нью-Йорк. Здесь Шломо Карлебах стал любавичским хасидом.
Выступал он и в Советском Союзе. Первый раз в Московской хоральной синагоге на улице Архипова, где он пел на Симхат-Тора, самом популярном празднике московской еврейской молодёжи. Это было в 1970-м году. А во второй раз, уже во время перестройки, он дал два десятка концертов в разных городах Союза. В Нью-Йорке я слушал Шломо Карлебаха в разные годы. В последний раз, когда ему было лет 65 или чуть больше. Он тогда сильно сдал, обрюзг, был неопрятен, вывел на сцену свою дочь Нешаму, которая попыталась петь, но до отца ей было далеко. Через много лет на Бродвее был поставлен мюзикл "Шломо", посвящённый "Поющему раввину", который стал легендой.
...Не из одних развлечений состояли первые дни в Нью-Йорке. Надо было искать квартиру, работу, курсы английского, осваивать какую-нибудь реальную профессию, оформлять разные документы.
Как показал экзамен, мои знания английского соответствовали третьему уровню, то есть чуть ниже среднего. Хоть что-то. За это спасибо Наташе Ольховой, преподавателю английского, с которой в Москве познакомил меня конферансье Альберт Писаренков. Я стал брать у неё частные уроки за несколько месяцев до отъезда (в школе и в институте я учил французский). Наташа Ольхова заставляла меня выучивать наизусть или подробно пересказывать детские сказки. Так что основу языка я получил ещё в Москве. В Нью-Йорке со мной в классе учились Владимир Солнцев, с которым я путешествовал по Италии, оперная певица из Ленинграда Елена Гурина, математик Алейников...
Поскольку мы не знали, как устраиваться и за что хвататься в первую очередь, мы стали искать тех, кто мог что-то подсказать. Мама отправилась на поиски своих сокурсников по театральному техникуму при ГОСЕТе и коллег по театру. Информацию о них она получила в профсоюзном объединении еврейских актёров Hebrew Actors Union на манхеттенском Истсайде. В Нью-Йорке оказались бывшие актёры ГОСЕТа Давид Рогов и его жена Нина.
Поскольку Давид родился в 1919 году в Вильно, когда Литва входила в состав Польши, то в 1945 году, сразу после войны, супруги по польскому паспорту были выпущены из СССР на родину. Работали два года в гастрольном театре перемещённых лиц, выступая перед бывшими узниками концлагерей. С 1947 года - в Америке. Играли в еврейском театре Фольксбине. Там же иногда играли Норберт Хоровиц и его жен Рита Карин-Карпинович. Они были выпускниками театральной школы при ГОСЕТе. Рита Карпинович и Норберт Хоровиц, как и Рогов, были родом из Вильно, и, благодаря польскому свидетельсву о рождении, получили разрешение выехать из СССР домой, в ставшую социалистической Польшу.
Рита и Норберт тоже работали в Европе, играя на языке идиш для бывших узников концлагерей, остававшихся в качестве перемещённых лиц без гражданства на территории Германии в секторах под контролем США. В Нью-Йорке оказались в 1949 году. Рита Карин играла эпизодические характерные роли во многих голливудских кинофильмах, включая "Выбор Софии", "Йентл", "Враги: любовная история", а также в телесериалах. В Канаде, в Монреале, мамина однокурсница и близкая подруга Дора Горльдфарб руководила созданным ею любительским еврейским театром.
Они начали переписываться и мечтали о встрече. Таким образом московский ГОСЕТ продолжал жить в своих актёрах, но уже на американском континенте. В первой четверти двадцатого века были времена, когда в одном только Нью-Йорке насчитывалось до трёх десятков еврейских театров. У них были свои постоянные сцены не только на Манхеттене, но в Бруклине и в Бронксе. Театры, игравшие на языке идиш, существовали в Детройте, в Чикаго, в Кливленде, в Филадельфии. Выходили художественные фильмы на идиш. Но так продолжалось недолго. Когда в 1979 году приехали мы, в Нью-Йорке оставался всего один, последний еврейский театр - Фольксбине.
Он числился при общественной организации Арбетер Ринг (Workmen's Circle) - отголоске социалистического рабочего движения польских евреев. Организация, возникшая в самом начале 20 века как общество взаимной помощи, существовала, в основном, на частные пожертвования и членские взносы. Она содержала идишистские школы, детские лагеря и отели для отдыха в Катскильских горах, кладбище, дома для престарелых, клиники, еврейский театр, ежедневную газету "Форвард" на языке идиш, еврейское радио WEVD, где вёл музыкальные передачи бывший актёр ГОСЕТа Эмиль Горовец, а его жена Маргарита Полонская вела передачу на русском языке, состоявшую из песен и рекламы.
Это была первая в истории Нью-Йорка радиопрограмма на русском языке, хотя некоторые русскоязычные радиожурналисты, эмигрировавшие в США много позже, приписывают первенство себе. К середине прошлого века организация Арбетер Ринг потеряла было прежнюю силу, но тут подоспела новая волна еврейской эмиграции из Советского Союза, и это дало организации на какое-то время дополнительный стимул. Естественно, новоприбывшая еврейская актриса Нехама Сиротина отправилась к директору департамента образования Арбетер Ринга Йозефу Млотеку, чтобы представиться и просить занять её в новом спектакле. Млотек отвечал за газету "Форвард" и за театр "Фольксбине". Пока шёл выбор пьесы и переговоры с приглашённым режиссёром-постановщиком (своего постоянного режиссёра и постоянной труппы в театре не было, был лишь актёрский костяк - художественный совет), Сиротиной дали возможность выступать в концертных программах и даже устраивать сольные вечера еврейской поэзии, прозы, монологов из спектаклей ГОСЕТа.
Я, в свою очередь, пошёл в редакцию газеты "Новое русское слово", чтобы представиться издателю и главному редактору Андрею Седых. Газета была ежедневной и, практически, единственной русскоязычной. Существовала ещё газета "Русский голос", которую поддерживала (вернее, содержала) Москва. Читателей у неё было мало, а существовала она в Америке для того, чтобы в советских газетах могли на неё ссылаться, не называя. Например, газета "Правда" могла написать: "В американских средствах массовой информации появилось сообщение"... Или: "Как собщает американская пресса"... Таковы были маленькие хитрости советской пропаганды.
В тот первый месяц нашей жизни в Нью-Йорке первостепенной задачей было найти квартиру и постоянную работу. У каждого, над кем NYANA брала шефство, были консультанты или так называемые "ведущие" по трудоустройству, по бытовым проблемам и так далее. Моей маме, учитывая её возраст и состояние здоровья, предложили оформить пособие SSI - минимальную финансовую помощь, и бесплатную медицинскую страховку Медикейд.
Пока я не нашёл работу, организация давала на оплату квартиры 180 долларов. Для Нью-Йорка 1979 года это была сумма, на которую можно было снять квартиру с двумя спальнями в неблагополучных районах.
Я искал квартиру каждый день, с утра до вечера осматривая разные районы, благодаря чему довольно быстро стал ориентироваться в транспортной системе города. Ещё в Италии я слышал от эмигрантов, что есть в Бруклине район под названием Брайтон-Бич, но человеку образованному, стремящемуся поскорее стать настоящим американцем, там делать нечего: "Это же маленькая Одесса! Разве человек, родившийся и выросший в Москве или в Питере, для того прошёл все трудности эмиграции, чтобы приземлиться в Одессе?"
После таких разговоров я о Брайтоне даже не думал. Я хотел найти квартиру как можно ближе к Манхеттену и в таком районе, где маме было бы легко общаться без знания английского, то есть на русском или на идише. И чтобы близко от станции метро. И чтобы квартира была не на первом и не на последнем этаже. Я привёз маму в бруклинский район, который называется Вильямсбург. Она пришла в умиление, увидев на улицах мальчиков с ермолками и с пейсами. Повсюду были надписи на идише. На этом языке говорили и взрослые, и дети. Это значило, что мама могла самостоятельно делать покупки в магазинах и в аптеке, и быть относительно независимой от меня. Так в течение одного месяца мы нашли квартиру в Вильямсбурге, где жили сатмарские хасиды, говорившие на трёх языках: английском, идише и венгерском. Мы спешили как можно скорее начать самостоятельную жизнь, перестать зависеть от еврейских организаций.
Спешили не все: некоторые оставалсиь в отеле 3, 4 даже 5 месяцев, подыскивая более подходящее жильё. Подсознательно я искал квартиру, похожую на нашу московскую: чтобы была прихожая, а не вход прямо в гостиную, чтобы кухня была отдельная, просторная и с окном, чтобы спальни были изолированные, а не смежные... Нашли подобную на третьем этаже шестиэтажного дома без лифта в тихом переулке Wilson Street, в пяти минутах от станции Marcy Avenue. Недостатков, типичных для такого района Нью-Йорка, тоже хватало: стены тонкие, слышны разговоры в соседней квартире, во время еврейских праздников хасиды пели, прихлопывая и притопывая, не давая нам спать. Лендлорд, владелец здания мистер Рубин, жил неподалёку в частном доме.
Плату за квартиру надо было заносить ему домой. Задерживать плату нельзя, просить починить кран, вставить стекло, исправить перекосившуюся дверь бесполезно - легче самому сделать, если умеешь. Первые восторги от того, что мы, как казалось, живём среди своих, быстро прошли. Своими для сатмарских хасидов мы не стали. Столкнулись и с грубостью, и с жульничеством с их стороны. Кошерные магазины оказались слишком дорогими. Соседний район населяли испаноязычные жители, и мы стали покупать продукты в их магазинах: там было в полтора, а то и в два раза дешевле.
Типичный пример моей совковой наивности: недалеко от отеля был магазин мебели. Когда мы сняли квартиру в Вильямсбурге, надо было купить две кровати подешевле. Мне не пришло в голову, что мебельный магазин можно найти где-то рядом. Нет, я поехал в знакомый мне магазин на Манхеттене. Купил две складные железные кровати на колёсиках и решил с Вест 79 улицы идти пешком до Вильямсбургского моста, ведущего в Бруклин. Можно себе представить, как я пересекал Манхеттен сначала вдоль, затем поперёк, а потом шел по мосту через Ист-Ривер, толкая перед собой одну кравать и таща за собой вторую!
Были в нашей квартире мелочи, которые нам были непривычны: чтобы включить свет, надо было дёрнуть за верёвочку, которая свисала с цоколя, в который вкручивалась лампочка. Если о верёвочке забывал, то она о себе напоминала, когда ты задевал её головой. Газовая плита зажигалась без спичек, от постоянно горевшего фитиля.
Нью-Йоркский сабвей - нечто среднее между метро и электричкой - никак не отвечал вкусам коренного москвича. Эскалаторов было не так уж много, а лестницы при входе и выходе, а также при длинном переходе с одной линии на другую, были высокими и утомительными. Грязь на путях и на платформах, зловоние, бездомные спали в переходах и в вагонах, нищие были очень назойливы, глухонемые раздавали пассажирам какие-то карточки и просили деньги, темнокожие подростки перекрикивались через весь вагон... Я покупал у входа в сабвей газету "Новое Русское Слово" и отгораживался ею от всего, что мне было непонятно или неприятно.
Когда я задумал эмигрировать, то говорил, что согласен на любую работу в Америке: хоть швейцаром, хоть мусорщиком, хоть рабочим сцены! Оказалось, что такая работа очень хорошо оплачиваема, оберегаема профсоюзами и получить её невероятно трудно.
В организации NYANA мне стали подыскивать работу, близкую моим профессиональным интересам. Первое предложение: менеджером в кинотеатре. Я обрадовался: сразу менеджером и сразу в кино! Поехал по адресу, который мне дали. Кинотеатр оказался в районе Южный Бронкс. Тогда это была та часть Нью-Йорка, которая состояла сплошь из сгоревших или полуразрушенных домов, сожжённых автомобилей, выброшенных ржавых холодильников.
Таков был результат бунтов и столкновений местных банд в годы кризиса, когда Нью-Йорк был городом-банкротом. Что там происходило, можно увидеть в кинофильмах "Жажда смерти" с Чарльзом Бронсоном в главной роли. Работа менеджера кинотеатра заключалась в том, чтобы следить за уборщиками, за чистотой и порядком. Рабочий день - 12 часов: с 12 дня до 12 ночи. Дорога из Бруклина в Бронкс на сабвее по дневному расписанию более часа, а по ночному - полтора-два часа. При всей своей наивности я понимал, что ночью идти по улицам Южного Бронкса до станции сабвея и потом по улицам Бруклина в два часа ночи, далеко небезопасно.
По тем временам зарплата менеджера в кинотеатре была 225-250 долларов в неделю, а чистыми, после всех вычетов, останется 180 долларов. Зарплата показалась мне нормальной, но я отказался, потому что хотел иметь свободные вечера и время для классов английского языка, для литературных и театральных занятий. Как раз в это время посыпались интересные предложения краткосрочной работы в театре и в кино, а мои фельетоны и монологи стали еженедельно появляться в газете "Новое русское слово". Если я пропускал одну неделю, меня начинал подгонять редактор газеты Роман Субботин.
В редакции я встретил Вайля, который редактировал рекламу и краткую информацию о жизни общины. Тогда он ещё был Петей, а не Петром Львовичем. Генис в подвале редакции выклеивал макет газеты, и был просто Сашей, а не Александром Александовичем. За рассказ Яков Моисеевич Цвибак (Андрей Седых) платил мне 15 долларов. Скромно. Но и эти деньги на улице не валялись. (Помню, в 70-х годах в "Московском комсомольце" мне за рассказ платили 8 рублей).
Во внебродвейском театре ставили пьесу Питера Вайса "Дознание". Режиссёр Майкл Бавар собрал труппу из 30 актёров. Мне досталась роль русского свидетеля на судебном процессе над нацистами, работавшими в лагерях смерти. Мой персонаж от волнения, от зашкаливавших эмоций путал русский с английским, переходил с одного языка на другой. Таков был замысел режиссёра.
Знаменитая еврейская актриса Ида Каминская, игравшая одну из главных свидетелей, произносила свой монолог, тоже переходя с английского на идиш и обратно. Спекткль удостоился положительных рецензий в газете "Нью-Йорк Таймс". Я ожидал, что после такого успеха мне посыпятся предложения продюсеров и режиссёров. Но, во-первых, не посыпались, а во-вторых, даже то, что было предложено, деньгами не пахло. Надо было продолжать поиски постоянной работы: я не хотел, чтобы моя мама опять жила в бедности, чтобы мой маленький сын испытывал нужду в довольно бедной тогда Польше.
Поступило предложение работать в компании по продаже книг по почте. Там освободилось место упаковщика в отделе рассылки. Работа с книгами? Это то, что надо! Я надел свой лучший костюм-тройку песочного цвета, купленный на распродаже в Риме, замшевые туфли на высоченной платформе - и отправился на свою первую работу. Меня повели в огромный ангар, где десятки работников укладывали книги в картонные коробки, что-то надписывали, что-то наклеивали... Какой-то дедушка лет около 60 велел мне делать то, что делают другие, и сел на стульчик поодаль наблюдать.
Я мало что понял, хотя выглядел очень хорошо и себе нравился. Возле меня оказались двое русскоязычных работников. Я стал спрашивать у них, как и что наклеивать, как укладывать книги и закрывать коробки. Дедушка встал со стульчика, подошёл ко мне и на английском с сильным еврейским акцентом приказал прекратить разговоры, тем более по-русски. "Все вопросы только во время перерыва на обед с 12 до 12:30", сказал он.
Я попытался объяснить, что мне не всё понятно и что мои разговоры исключительно по работе. Дедушка рассердился, затопал ногами и сказал, что он - папа хозяина предприятия и может меня уволить за плохое поведение. Настал мой черёд обижаться. Но я не знал, как выразить своё возмущение по-английски, и тогда вспомнил пару выражений на еврейском языке: назвал его поцем, послал к чёрту и громко произнёс на польско-украинском диалекте идиша "Киш мир ин тухес унд зай гезунд". Дед опешил, работники радостно захихикали, а я, задрав подбородок, весь из себя в костюме-тройке песочного цвета и в замшевых туфлях на высоченной платформе, гордо удалился. Мой первый рабочий день длился менее 3 часов.
Добавить комментарий