Десять дней, которые потрясли меня
В моём семейном архиве сохранилась виза, по которой меня выпустили из СССР, и авиабилеты, по которым я и моя мама вылетели из аэропорта Шереметьево в Вену.
"Первый день свободы" - так называлась пьеса польского драматурга Леона Кручковского, которую в драматическом театре имени Станиславского поставил когда-то мой тесть и учитель Александр Борисович Аронов. Наконец, наступил и мой "Первый день свободы". Мы, еврейские беженцы из первого в мире социалистического государства, приземлились в капиталистической Австрии. Многие из нас вообще впервые оказались за границей.
Первое, что меня потрясло - мужской туалет в венском аэропорту. Мы только сошли с самолёта, как я помчался в уборную и... попал в рай: полнейшее отсутствие запаха мочи, к которому привык в московских аэропортах, не говоря уже о вокзалах, белая кафельная плитка и белые кафельные писуары были вычещены до блеска, тихо играла успокаивающая музыка. Появилось желание написать оду во славу венской уборной! "В таких условиях, - подумал я, - можно не только с удовольствием пИсать, но и с удовольствием писАть вальсы и оперетты". Наконец-то я понял, почему здесь жили и плодотворно работали великие австрийские, немецкие, венгерские композиторы!..
В аэропорту нас встретили представители Сохнута - израильской организации по приёму репатриантов - и спросили, куда мы хотим ехать.
- В Америку, - ответили мы.
И тогда нас передали представителям американской еврейской организации HIAS. Беженцев распределяли по временным квартирам. Нашу четвёрку привезли в небольшой дом и поселили всех в одной комнате. Мне, как самому молодому, поставили раскладушку посреди комнаты. Женщин отгородили занавесками. Днём мою раскладушку убирали и на её место ставили столик, за которым мы ели. Марина Гордон как опытная гастролёрша привезла с собой электроплитку, на которой женщины варили бульон из дешёвых куриных пупков, лапшу или картофельное пюре с теми же пупками.
Это было самое большое, что мы могли себе позволить поначалу. Дня через два к нам наведались перекупщики - еврейские эмигранты с Украины и из Узбекистана, которые сначала уехали в Израиль, а потом решили через Европу добираться до Америки, но застряли в Австрии. Они скупили у нас чёрную икру и шампанское. Цен мы не знали. Сколько нам дали, столько взяли. И были довольны: появились деньги, и чемоданы стали легче.
Мы провели в Вене дней 10 или чуть больше. Но за это время увидели совсем другую жизнь. Во-первых, на доме, где нас поселили, висела табличка: "Здесь жил композитор Франц Легар". Мы, конечно, жили не в той квартире, которую занимал когда-то автор "Весёлой вдовы" и "Графа Люксембурга", а совсем в другом крыле здания, но всё же...
Сама судьба привязывала нас ближе к искусству, к театру. Выходя в магазин за молоком или за хлебом, я удивлялся, как легко моя мама находила общий язык с австрийскими продавцами или покупателями. Да и я понимал много слов. Оказалось, что австрийский немецкий довольно близок к идишу. Поскольку денег было мало, мы старались не пользоваться общественным транспортом. Но долго и далеко ходить маме было трудновато. Даже молодая Татьяна Лебединская, присоединившаяся к нам, быстро уставала.
И всё же мы дошли однажды до городского катка. Это было чудо! Седовласые бабушки-подруги, которым на вид было лет 70 или 80, степенно катались по кругу, держась за руки. У них были очень красивые причёски, будто только что из парикмахерской. Они тихо беседовали. А на коньках держались так, будто это и не коньки вовсе, и не лёд под коньками.
В городе было очень много кофеен, и опять же старушки, сидя за столиками у большого окна, лакомились чашечкой кофе с пирожным. Именно старушки вызывали у меня почему-то наибольшее восхищение. Наверно, потому, что сильно отличались от московских женщин, становившихся старушками к пятидесяти годам, низкозадых, вечно озабоченных, спешащих, с тяжёлыми авоськами в обеих руках.
...Уже тогда, в конце 70-х, меня удивило количество чернокожих эмигрантов на улицах Вены. В основном они были из Эфиопии и собирались группами у входа в центральный железнодорожный вокзал. Стояли, разговаривали. Они напомнили мне "лиц кавказской национальности", которые часами стояли на ступенях Центрального телеграфа в Москве. Кстати, о "лицах какой-то национальности". От того, что в Советском Союзе, а затем в постсоветской России "жидовская морда" была переименована в "лицо еврейской национальности", мало что изменилось. Даже если лицом это лицо и не похоже на "лицо еврейской национальности", для открытого или скрытого антисемита это всё равно "жидовская морда".
Я очень хотел узнать, что показывают австрийцам в кино. Мне сказали, что самые дешёвые кинотеатры есть в Пратере, который считается старейшим в Европе парком аттракционов. Отправился туда. Увидел кинотеатр, купил билет, вошёл в темноте, поскольку фильмы там шли один за другим без перерыва, нашёл пустое кресло, каких было немало, сел, взглянул, наконец, на экран, а там порнуха. До того я никогда не видел порнофильмов.
Ушёл в другой кинотеатр. Там шли какие-то дурацкие третьеразрядные боевики на английском с немецкими субтитрами. Много драк и стрельбы. Представление о местном кинорынке получил - и пошёл гулять по городу. Хотя времени у нас было немного, мы успели побывать в императорском дворце Хофбург, где находится уникальная коллекция столового серебра династии Габсбургов.
На другой день мы бродили по Центральному кладбищу, где похоронены великие композиторы: Бетховен, Брамс, Глюк, Шуберт, Шёнберг, Кальман, Штраус... Где-то в стороне случайно набрели на могилу Сальери. Запомнился памятник Иоганну Штраусу-младшему, королю вальса: бронзовая в полный рост фигура композитора, играющего на скрипке, стояла на постаменте внутри арки, отделанной рельефными обнажёнными фигурами, то ли плывущими, то ли летящими в любовном танце.
Гуляя по Вене, мы получали удовольствие от самого города: его трамваев, булыжных мостовых, неторопливой мирной жизни, магазинчиков с очень приветливыми продавцами. Не уверен, что по прошествии нескольких десятков лет Вена всё та же. Вернуться туда мне пока не удалось. Но чувство восторга человека из ниоткуда живёт во мне по сей день. Удивляясь увиденному, я удивлялся и своей реакции: "Вот, - думал я про себя, - типичная Дунька, которую пустили в Европу!"
Но мы оказались в Вене совсем не ради экскурсий, не ради отдыха. Это был перевалочный пункт для беженцев из Советского Союза. Дни были расписаны по часам: инструктаж поведения в Австрии, беседы с представителями HIAS и каких-то других американских организаций, медицинский осмотр, снятие отпечатков пальцев, фотографии, заполнение многостраничных анкет.
При этом удавалось вырвать время и для осмотра Вены, и для интересных встреч, и даже для похода на венскую толкучку, где эмигранты пытались продать сувениры и прочую хохлому. Стесняясь, оглядываясь по сторонам, опасаясь быть узнанным кем-то из моих московских знакомых, я тоже встал в ряд, расстелил тряпицу на асфальте и выложил теннисные мячики, стеклорезы, ложки-матрёшки. Минут через пятнадцать уложил всё обратно в рюкзачок, поскольку ничего не продал и понял, что коробейник из меня никакой. Решил отложить торговлю до Италии.
Удалось встретиться в Вене с Леной Фридлянд, той самой внучатой племянницей Лазаря Кагановича. Она уехала из Москвы раньше нас и жила на съёмной квартире по адресу Frauengasse 15. Лена уже была "старожилом" Вены и дала немало дельных советов. На красивой улице мы сфотографировались на память. Фотографию недавно прислал мне из Израиля Владимир Лесскис. Поскольку чемодан с вещами остался в Москве, а вместо него я возил с собой чемодан с книгами, то по осенней Вене ходил в зимних сапогах, бородатый и длинноволосый - не было денег на парикмахера. Покупку обуви и одежды тоже отложил до Италии. Нам сказали, что там всё дешевле, чем в Австрии.
В Вене я встретился с журналистом, психологом и активстом НТС (Народно-трудового союза) Львом Рудкевичем. Встреча была кратковременной, не имевшей продолжения, но запомнившейся, поскольку показала мне самому, насколько глубоко въелась в меня советская пропаганда. Рудкевич устроил в Вене встречу эмигрантов и беженцев из СССР с тогдашним главным редактором журнала "Грани" Натальей Борисовной Тарасовой, приехавшей в Вену из Германии, из Франкфурта-на-Майне.
Собралось около десятка литераторов и активных читателей "Самиздата" и "Тамиздата". Я шёл на эту встречу с противоречивыми чувствами. Номера журнала "Грани" я тайком читал ещё в Москве: давали с условием никому не показывать и вернуть к концу дня. Конечно, мне хотелось бы печататься в "Гранях" уже будучи вне Советского Союза. С другой стороны, НТС, то есть Народно-трудовой союз российских солидаристов, был злейшим врагом советской власти.
Об этой антикоммунистической организации писали, что она состоит из власовцев, пособников нацистов. С такими людьми мне, еврею, не гоже было якшаться. НТСовец Рудкевич оказался одного со мной возраста, высланным властями из Ленинграда всего за один год до моего отъезда. То есть он был таким же эмигрантом, как я. И всё-таки подсознательно я искал у него и у Тарасовой рога и хвост, как жители какой-нибудь костромской деревни искали рога и хвост у меня, узнав, что я еврей.
Позднее, в Нью-Йорке, сотрудничая с радио "Свобода", я встречал в редакции людей из Второй эмиграции, то есть тех, кто бежал из СССР во время и сразу после Второй мировой войны. Большого доверия, сердечных отношений между представителями волн не было, но рабочие отношения были хорошими.
Небольшую сумму шиллингов нам выдала американская еврейская организация HIAS. Это был не подарок, а заём, который полагалось отдать уже в Америке. Каждый должен был подписать обязательство вернуть деньги. Документ был на двух языках: английском и русском.
Незадолго до отъезда из Вены я заполнил несколько анкет для оформления израильского вызова родственникам и друзьям. Один вызов - маминому брату в Киеве Петру Владимировичу Сиротину, другой - моему приятелю режиссёру Москонцерта Андрею Днепрову, и ещё тем, кто, провожая меня в Москве, просил об этом. Образец анкеты у меня тоже сохранился. Маленький документ истории.
В первых числах ноября 1978 года мы потащили вещи в поезд Вена-Рим. Я тянул тяжеленный чемодан с книгами, ещё два военторговских чемодана и два вещевых мешка. Всё это надо было спешно запихнуть в тесный сидячий вагон. Наконец, поезд тронулся и повёз нас дальше на Запад, подальше от Востока. Остались позади несыгранные роли, непоставленные спектакли, ненаписанные диссертации, неизданные книги, недолюбленные женщины. Ждали впереди новые роли, новые спектакли, новые книги, новые женщины...
Добавить комментарий