Первый, как читатель вероятно помнит, был дан в 2003 году, назывался он “Догвилль” и вызвал бурную реакцию среди американцев, от крайне правых до безнадежно левых, и теплый прием в Европе, уже пораженной вирусом антиамериканизма. Признанный лидер европейского кино после мирового успеха фильмов “Рассекая волны” (1996) и “Танцы в темноте” (2000), датский режиссер замахнулся на трилогию об Америке: “США — земля неограниченных возможностей”. В ней он решил вскрыть миру язвы американского империализма, которые она сама на себе не замечает и поэтому не знает, как от них избавиться. В Америке режиссер никогда не бывал, он боится летать, однако не счел нужным скрывать, какие чувства ему доставляет бичевание Америки на экране. Фильм был показан на Каннском фестивале в мае этого года. Мнения разделились, но шума и скандала, на которые рассчитывал Триер, не вышло. Критики отмечают, что негативное восприятие части публики было не столько следствием обиды за Америку, сколько элементарной скуки.
 |
|
|
|---|
Режиссер, на пресс-конференции в Канне выразил опасение, что американцам фильм не понравится. Он имел для этого основания. Тем не менее, “Мандерлайн” был включен в программу 43-го Нью-Йоркского кинофестиваля, и уже закуплен для проката. Среди американских журналистов ни во время просмотра, ни после оного не наблюдалось ни возмущения, ни протеста. После демонстрации раздалось два-три жидких хлопка, которые тут же потонули в тишине. Люди расходилась молча, сохраняя на лицах непроницаемое выражение. Очередь в дамский туалет, обычное место обмена первыми впечатлениями, на сей раз безмолвствовала. Одна дама спросила другую: “Вам понравилось?” — “Я еще не знаю, надо подумать”, — последовал уклончивый ответ. Трудная ситуация. Как соблюсти политкорректность и при этом не покривить душой? Что успели написать в своих ревю мои американские коллеги, я не читала. Сознательно.
“Мандерлай” — продолжение “Догвилля”. Автомобиль, в котором Грейс вместе со своим папой-гангстером и его четырьмя телохранителями покинула Догвилль, остановился перед железными воротами, ведущими в чью-то усадьбу. Ворота были закрыты на цепь, в глубине виднелся барский дом с колоннами. Путники надеялись перекусить и отправиться дальше, но внезапные события вторглись в их планы и повернули их в другую сторону. К их машине в слезах подбежала молодая чернокожая женщина. Она молила о помощи. Следуя за ней, путешественники обнаружили привязанного к дереву молодого негра, которого собирались линчевать. Вмешательство Грейс остановило расправу. Попутно выяснились удивительные вещи. Усадьба Мандерлай оказалась рабовладельческой плантацией, управляемой белыми хозяевами. Все это происходит на юге Алабамы в 1930-х годах, словно рабство в Америке не было отменено семьюдесятью годами раньше. Возмущенная Грейс решила остаться в Мандерлае, несмотря на протест отца. “Мы привезли их сюда, мы плохо обращались с ними, и мы сделали их такими, какие они есть”, — упрямо возражала она. Отец уступил и отбыл, оставив Грейс на попечение своих телохранителей. Между тем, белая владелица по кличке “Мама” умирает и просит Грейс уничтожить старые бухгалтерские книги, спрятанные у нее под матрацем. Книги оказались сводом законов, которые Мама сама написала и установила для своих подданных. Отныне, решила Грейс, коммуна будет жить по другим законам: законам демократического общества...
Зерна демократии, однако, не спешили давать всходы. Веками налаженное хозяйство пошло наперекосяк. Урожай хлопка был уничтожен пыльной бурей, начался голод, люди ели грязь. Маленькая Клер умерла от голода потому, что старая Вильма воровала еду, которую ей оставляли родители. По этому поводу, как и положено в демократическом обществе, собрался суд и большинством голосов приговорил старую Вильму... к смертной казни. Роль палача предоставили Грейс. Успокоив плачущую Вильму, она уложила ее спать, подоткнула одеяло и выстрелила ей в голову.
Но самое шокирующее для “освободительницы” открытие заключалось в том, что обитатели Мандерлая вовсе не жаждали свободы. Она им была не нужна! Они хотели остаться рабами! Более того: они умоляли Грейс стать их Мамой! А если она не согласится, угрожали заставить силой. Старый мудрый слуга Вильгельм подытожил результаты деятельности Грейс: “Америка не была готова признать нас, негров, равными ни 70 лет назад, не готова и сейчас, не будет готова и через сто лет. Я опасаюсь, что унижение, которым эта страна еще подвергнет нас, превысит любое воображение. Мы хотим вернуться назад и восстановить старый закон. Ворота починены, и забор крепкий. Неужели ты всерьез думаешь, что мы такие дураки, что не можем соорудить лестницу, если захотим бежать? Ради Бога! Неужели ты думаешь, что за 70 лет мы не могли стать свободными, если бы захотели?”
За этими рассуждениями старого слуги явственно слышится голос автора.
Чтобы освободиться самой, Грейс вынуждена была прибегнуть к методам, которые она так горячо осуждала: к плетке и револьверу. Вот, пожалуй, и все о сюжете
Известно, что создавая образ Грейс, Триер вдохновился образом пиратки Дженни из “Трехгрошевой оперы” Брехта, который, в свою очередь, заимствовал образ плантатора, отпустившего своих рабов на волю, из предисловия к знаменитой в свое время книги “История O”. Книгу написал член Французской академии Жан Палан (Paulhan). Предисловие называется “Счастье в рабстве” и описывает восстание туземцев на острове Барбадос в 1838 году. Барбадосцы убили своего хозяина за то, что он не захотел принять их в рабство и снова стать их господином. Источником вдохновения Триера также явились фотографии и воспоминания его соотечественника, датского фотографа и писателя Джейкоба Хольдта. Об этих фотографиях — отдельный разговор.
Как видим, недостатков в источниках вдохновения у Триера не было. Но все они — литературные. Своего опыта у Триера не было. О том, как человек привыкает к рабству, могли бы рассказать ему мы, бывшие советские люди. Это наш опыт суммировал Евгений Евтушенко одной гениальной строчкой: “Кто в клетке зачат, тот по клетке плачет”. Или можно вспомнить Антона Павловича Чехова, который по капле выдавливал из себя раба и жаловался, какой это медленный и мучительный процесс. Или, если копнуть глубже, то в русской истории можно найти сколько угодно примеров на эту тему. Ладно, у нас — свои ассоциации, у Триера — свои. Моралист пользуется подсобным материалом, который лежит у него под ногами, это его право...
Человек консервативен по своей природе: он привыкает к вещам, к окружению, к социальному строю. Нельзя насильно навязывать ему во имя его же блага, то, чему он сопротивляется, будь то демократия или коммунизм. Лежащая на поверхности аналогия с Джорджем Бушем и с его насильственной демократизацией Ирака, не кажется сейчас уж такой необоснованной. Удивляет и возмущает другое: Триер экстраполирует угнетенное положение чернокожих в Алабаме в 1930-х годах на сегодняшнее американское общество, на сегодняшних афроамериканцев. Это они, сердечные, оказывается, просятся обратно в рабство, потому что демократия им не под силу и вообще ни к чему. Они до нее просто не доросли. Но они тут не при чем: это не их вина, виноваты белые!
В интервью, опубликованном в материалах для прессы, читаем удивительные откровения Триера: “Нет никакого сомнения в том, что вина за угнетение черных полностью лежит на белых. Честно говоря, каждый уважающий себя большой город в США имеет музей Холокоста, но нигде нет музея расового угнетения, которое имело место в США. Безусловно, “мы сделали их”. Но идея фильма в том, чтобы общество открыло бывшим рабам путь к свободе. Если общество как таковое не готово приветствовать их с открытыми объятьями, они не будут иметь выбора. В этом случае может быть лучше найти для них промежуточное состояние, которое будет медленно прогрессировать. Они должны выдвинуть кого-то из своей собственной среды, который будет демонстрировать солидарность с ними и поднимет их на борьбу”.
...После этих открытий, сделанных в кадре и за кадром, мне как-то не хочется разбираться в художественных особенностях этого растянутого, нудного, дидактического, театрализованного фильма, в котором деревянные декорации заменяют натурные съемки, а хорошо поставленный голос диктора читает авторские сентенции на случай, если кто-нибудь из тупых американцев чего-нибудь не понял. Но об одной режиссерской находке я не могу умолчать. Заключительные титры идут на фоне выразительных фотографий: негры гроздьями висят на ветвях, изуродованные и связанные трупы черных с кляпами во рту и ку-клукс-клановцы в зловещих белых колпаках. Особенно запомнился маленький ребенок в ку-клукс-клановском одеянии, специально, видимо, сшитом. Это фотографии друга Ларса Триера, Джейкоба Хольдта, которые, в числе прочих факторов, вдохновили его на создание “Мандерлая”. Кадры идут довольно долго, чтобы рассмотреть их и проникнуться ненавистью к белым плантаторам. Уж лучше бы Триер вдохновился фильмом Дэвида Гриффита “Рождение нации”, может, больше было бы пользы. Его, кстати, можно посмотреть в записи, не выезжая из Копенгагена.
Добавить комментарий