Продолжение. Предыдущая Часть 38
Лица Третьей волны
После концерта, на котором моя мама выступала с воспоминаниями о Московском государственном еврейском театре , об актёрах Михоэлсе и Зускине, а также исполняла на идише монологи из спектаклей, к ней подошёл пожилой человек, назвался Иосифом Глушкиным и предложил выступать вместе.
Оказалось, что он в молодости играл в любительском еврейском театре. Мама решила попробовать его на роль Тевье-молочника в сценах с женой Голдой. У Глушкина был приятный баритон, играл он вполне реалистично. Единственный недостаток - он не мог удерживать заданный ритм. Говорил и действовал на сцене, будто в замедленной киносъёмке. Тем не менее, дуэт состоялся. Оба партнёра получали удовольствие от репетиций и оттого, что могли играть на родном языке.
Удивительным человеком оказался этот Иосиф Глушкин. Ему было под 70. Моей маме за 60. Только после её смерти я понял, что Глушкин полюбил её, но скрывал свои чувства. Когда я приходил на кладбище и клал камешки на мраморный памятник, я замечал, что кто-то здесь уже побывал и положил камешки, как принято у евреев.
Так продолжалось из месяца в месяц, из года в год. Я был благодарен незнакомцу, который чтил память моей мамы. Но кто это был? И вот однажды, направляясь к памятнику, я заметил быстро удалявшегося от него человека, в котором узнал сильно постаревшего Иосифа Глушкина. С тех пор я его не видел, но сохранил о нём самые тёплые воспоминания.
Мама жила идишем. Когда не с кем было говорить на родном языке, она читала книги, которые мы привезли с собой, и потом говорила мне с сожалением и даже с упрёком: "Как жаль, что ты не умеешь читать на нашем языке и не можешь оценить его вкус у Шолом-Алейхема, Менделе Мойхер-Сфорима, Переца Маркиша, Шмуэля Галкина..."
К маме за помощью обратилась молодая певица Ирина Фогельсон, которая готовила еврейский репертуар. В Лениграде, незадолго до отъезда в Америку, она брала уроки у бывшей актрисы ГОСЕТа Эстер Ройтман. Я хорошо помню острохарактерную Эстер, которая, приезжая из Ленинграда в Москву, собирала "девочек" - бывших актрис ГОСЕТа. Всё внимание она брала на себя: рассказывала театральные байки и анекдоты, в основном, матерные. Русский мат вперемешку с еврейскими проклятьями, которые любил вкладывать в уста местечковых свах Шолом-Алейхем.
Я, будучи тогда школьником, понимал значение нецензурных слов, но от родителей никогда их не слышал и сам не употреблял. Невысокая, полногрудая, круглолицая и большеглазая хохотушка-Эстер создавала атмосферу праздника, который она и её подруги по ГОСЕТу сохранили со времён учёбы в еврейском театральном техникуме и жизни в студенческом общежитии на Трифоновской улице в Москве.
Так вот, Эстер Ройтман помогла Ирине Фогельсон подготовить программу еврейских песен. А в Нью-Йорке Ирина шлифовала идиш с помощью моей мамы. Радость от таких уроков-репетиций была взаимной. Бывшей актрисе ГОСЕТа очень хотелось делиться с молодыми артистами своим сценическим мастерством и любовью к "мамэ лошн" - еврейскому языку, хотелось жить театром, хотелось быть нужной. Наверно, это естественно для любого мастера, особенно человека искусства.
В 70-х годах прошлого века эстрадные певцы, эмигрировавшие из Советского Союза в Америку, наивно полагали, что смогут профессионально существовать, выступая с песнями на идише перед американскими евреями. Действительно, в те годы в Америке ещё оставались пожилые евреи, знавшие идиш. К тому же евреи - эмигранты Третьей волны, приехавшие из Молдавии, Белоруссии, Украины, России, с удвольствием шли на еврейские концерты, особенно, если выступали давно известные и полюбившеся артисты, такие как Михаил Александрович, Эмиль Горовец, Нина Бродская.
Нина, которую за исполнение еврейских песен очень любила моя мама, предложила мне вести её концерты. А чтобы дать ей отдохнуть и переодеться, я мог читать свои юмористические рассказы. Сотрудничество оказалось настолько удачным, что Нина Бродская взяла меня на гастроли по Канаде и Америке.
В том же амплуа ведущего и автора-исполнителя я участвовал в концертах Эмиля Горовца, которые продюсировал Михаил Плоткин - талантливый московский импресарио. Но постепенно интерес к языку идиш угасал и у американских евреев, и у эмигрантов. Уходило старшее поколение, у которого с идишем были связаны воспоминания о детстве, о родителях, о бабушках и дедушках, а у нового поколения этих сантиментов уже не было.
Это хорошо почувствовали на себе все носители еврейского репертуара: не только Горовец, Бродская и Фогельсон, но и Марина Гордон, Мария Бухина, Яков Явно, Борис Певзнер, Семён Палей... Только в русских ресторанах Америки певцы иногда по особому заказу всё ещё исполняют одну-две песни на идише или попурри из нескольких еврейских песен, чтобы гости потанцевали что-то вроде Фрейлехса.
Помимо концертов и репетиций, доставлявших маме радость, неожиданно пришла ещё одна: встреча с любимым внуком. После трёх лет разлуки - тогда ведь не было Скайпа, не было Интернета, а телефонная связь была не столь совершенной, - к нам в Нью-Йорк из Варшавы приехала моя бывшая жена Людмила вместе со своей 4-летней дочкой от второго брака Катей и с моим 10-летним сыном Сашей.
Осень в Нью-Йорке - самое лучшее время года, а тогда, в сентябре 1981 года, было тепло, словно летом. Начался учебный год, но Людмила договорилась в школе, что Саша немного опоздает. Детям нравилось бродить по песчаному брайтонскому пляжу, сидеть на камнях-волнорезах, ходить вдоль канала на Эммонс Авеню и рассмаривать рыбацкие кораблики, чаек, уток...
Так мой сын познакомился с Америкой. Когда он уезжал, мама плакала, будто предчувствовала, что видится с ним в последний раз. И я тогда не мог себе представить, что новая встреча с сыном будет только через 5 лет: впереди было военное положение в Польше, угроза вторжения советских войск, завинчивание гаек в странах Варшавского договора, особые ограничения на въезд в США...
После отъезда сына я с ещё большим остервенением стал загружать себя работой. К счастью, и работать, и жить в Нью-Йорке было очень интересно. Помимо занятости на Радио "Свобода" и радио "Горизонт," я стал организатором мероприятий в только что созданном "Еврейском союзе русских иммигрантов", сокращённо ДЖУРИ (JURI - Jewish Union of Russian Imigrants). Создателем и президентом этой общественной некоммерческой организации была Мария Гельман - умная, энергичная, инициативная эмигрантка из Закарпатья. Офис организации находился на углу Брайтон Бич Авеню и Брайтон 6-й Стрит.
А Мария жила в собственном трёхсемейном доме на Брайтон 1-й. Семья Гельман (Мария, её муж Арон и дочь Рита) занимала одну большую квартиру на втором этаже, а две нижние односпальные квартиры сдавала одиноким пожилым женщинам. Я не случайно останавливаюсь на деталях, потому что через какое-то время Мария купила дом побогаче и получше, а старый продала мне. Я должен был внести очень маленький первый взнос.
Мой доход был ещё не настолько высок, чтобы банк согласился дать ипотечный займ, и поэтому Мария Гельман взяла на себя роль банка: стоимость дома я постепенно выплачивал ей. Поскольку дом был трёхсемейный, я смог сдать все три квартиры и выплатил дом в течение пяти-шести лет. Двухэтажный кирпичный дом в районе Брайтон-Бич, вблизи пляжа, стоил мне тогда 120 тысяч долларов. За три года до этого Мария купила тот же дом за 70 тысяч. Такие были цены в то время.
Когда я сказал маме, что покупаю дом, она спросила с надеждой в голосе: "Значит, мы переезжаем?" "Нет, мама, - ответил я. - Это только для бизнеса". Весть о том, что я стал домовладельцем, больше всего поразила Сергея Довлатова. Встретив меня в редакции Радио "Свобода", он со смешанным чувством иронии, восхищения и зависти громко произнёс:
- А вот и писатель, переквалифицировавшийся в управдомы!
Мы вместе посмеялись, но должен признаться, что мне понравилось быть домовладельцем, ибо я, рождённый в московской актёрской семье в СССР, был очень далёк от всякого бизнеса, не умел даже вбить гвоздь в стену, хотя и был внуком сапожника. Я не подозревал, что смогу научиться чинить замки, осушать насосами залитый грунтовыми водами подвал, выбивать квартплату из жильцов, которые не хотели платить...
Всё это было для меня ново и чрезвычайно интересно. В этом я опять-таки видел своего рода театр, в котором мне досталась роль лендлорда, домовладельца. А новая роль - это преодоление себя, раскрытие в себе новых качеств. Боже, как интересно!
Первые гастроли хора Турецкого в Америке организовала продюсер Марина Ковалёва. Не желая нести большие расходы, она размещала артистов хора на частных квартирах и попросила меня приютить несколько человек в подвале моего дома (к тому времени я сделал подвал обитаемым, построив там две квартирки).
Потом в том же подвали жили первое время после приезда в Америку певец Слава Медяник с тремя друзьями, среди которых был певец Курбан Галий. Кстати, все четверо были очень славными ребятами. Как-то я зашёл проверить, как они живут. Ребята сидели за столом, на котором стояла бутылка водки и нехитрая, дешёвая закуска. Выпивали они из найденных у меня старых стаканчиков из-под свечей. На стекле стаканчиков были шестиконечная звезда Давида и надпись "Йорцайт", то есть "В годовщину смерти".
Интересных встреч тогда было много. В Нью-Йорк ехали актёры, режиссёры, писатели, журналисты, художники, эмигрировавшие из Советского Союза. Приятно было встретить, например, Илью Суслова, с которым я был знаком ещё со времён его работы в "Литературной газете", где он редактировал юмористическую страницу "Клуб 12 стульев". В США Илья уехал в 1974 году, и я в Москве слушал его по "Голосу Америки", где он выступал под псевдонимом "Марк Ильин".
Жил и работал он в Вашингтоне, но иногда приезжал в Нью-Йорк. Мы выступали с ним в литературных вечерах, а также встречались в компаниях общих знакомых. Одним из таких знакомых был композитор и пианист Леонид Вербицкий - совершенно замечательный человек и музыкант. Его жена Галина организовала в своей квартире концертный салон, в котором собирались люди творческих профессий. Перебрался в Нью-Йорк мой коллега, актёр Борис Тираспольский.
Когда-то мы вместе учились в театральной студии при Московском драматическом театре имени Станиславского, потом делали в этом театре первые актёрские шаги, затем учились в Щукинском - Борис на два курса младше. Я, уже будучи режиссёром, занимал его в новогодних спектаклях. Борис обладал многими талантами: актёр, режиссёр, драматург, поэт, политолог, философ... Невысокого роста, темпераментный спорщик, влюбчивый, не без странностей, он как-то позвонил мне и сообщил:
- Я женюсь на американской девушке. Будешь шафером на свадьбе?
Я согласился. Если не ошибаюсь, свадьба состоялась 6 марта 1982 года. Правда, этот брак (не первый у Бориса, и не последний) был не слишком долгим. Потом Тираспольский переехал в Чикаго, одно время работал таксистом, но продолжал заниматься литературой, публицистикой.
В том же году замуж (тоже в марте и тоже не впервые) вышла Ирина Фогельсон. Поскольку я хорошо знал и невесту, и жениха, ибо сотрудничал с его отцом Перецом Гольдмахером, создателем Ассоциации инженеров и учёных, эмигрировавших из СССР, то был приглашён на эту свадьбу вместе с мамой.
Новым знакомствам очень способствовала моя журналистская работа. На Радио "Свобода" я познакомился с кинорежиссёром Генрихом Габаем, который рассказывал слушателям об американском кино. Генрих был женат на Анне Мартинсон, старшей дочери актёра Сергея Мартинсона. Это была удивительно талантливая семья. Аня очень хорошо рисовала миниатюрные картины в стиле народного русского лубка. Генрих Габай пару раз рекомендовал меня в качестве актёра для съёмок в фильмах, в основном, рекламных. Это было интересно прежде всего финансово, за что я Генриху очень благодарен.
До эмиграции Генрих Саулович Габай успел сделать несколько хороших фильмов. Некоторые из них я до сих пор помню: "Капитан старой черепахи", "Зелёный фургон", "Именем революции", "Лебедев против Лебедева" и особенно "49 дней" - о четверых солдатах - Зиганшине, Поплавском, Крючковском и Федотове, которых унесло на барже в открытое море, где они семь недель болтались на волнах и погибли бы, если б не заметившие их американские лётчики.
Художником по костюмам в этой картине была Анна Мартинсон. А какие авторы сценария! Сразу трое великолепных: Григорий Бакланов, Владимир Тендряков и Юрий Бондарев. И оператор Кольцатый. Рассказывать о героизме Генриху Габаю было не трудно, ибо он сам был героем Второй мировой войны: участвовал в боевых вылетах, был тяжело ранен, попал в плен к немцам, бежал... А в 1972 году опять бежал - на этот раз из Советского Союза в Израиль, а потом из Израиля переехал в Америку. Общение с Генрихом и Аней было настоящим подарком.
После того, как мои рассказы опубликовал американский журнал Midstream, который считался интеллектуальным сионистским изданием, мне посоветовали поскорее зарегистрировать свои авторские права, что я и сделал, послав книгу в Библиотеку Конгресса и получив оттуда соответсвующий код регистрации. Но я не помню, чтобы до эпохи Интернета кто-нибудь использовал мои рассказы без моего разрешения и без упоминания автора.
А вот с появлением интернетных изданий и блогов, некоторые статьи, воспоминания и рассказы стали гулять по электронным страницам без ссылки на автора. В "лихие 90-е" в России открыто воровали не то что рассказы, целые романы, на что как-то в интервью мне для Радио "Свобода" жаловался Эдуард Тополь. Из писателей-эмигрантов он был одним из наиболее издаваемых. А начинал Эдуард тоже киношником, сценаристом. Другой киносценарист, ставший писателем и добившийся большого читательского интереса, Эфраим Севела хвастался мне:
- Я один из немногих писателей-эмигрантов, пишущих по-русски, который живёт только литературным трудом. Я не сел за руль такси, не стал программистом или чиновником. Могу жить исключительно удовольствием от сочинительства!
И это правда. Сочинял Фима лихо. Был замечательным рассказчиком. Когда он выходил вечером на деревянную набережную вдоль брайтонского пляжа, вокруг тут же собиралась толпа. А он, как истинный артист, импровизировал, рассказывая невероятные истории о своих приключениях. Большой живот трясся от смеха, бородка вздрагивала, глаза хитро светились. Его слушали, вставая на цыпочки, чтобы разглядеть получше из-за спин стоявших ближе к рассказчику. Я рад был узнать, что в его родном Бобруйске энтузиасты поставили Фиме красивый памятник. Севела был бы доволен!
Добавить комментарий