Однажды на работе меня познакомили с сухощавым, подтянутым моложавым мужчиной: «Наш новый ведущий конструктор Марк Исаевич». После этого случая я обращался к нему так (а он был явно старше меня) всего несколько раз. Быстро отказавшись от отчества и миновав этап «Марк», я стал называть его Мариком, а потом, как придумали наши женщины, очень по-доброму – Маруней.
Он естественно и просто вошёл в нашу компанию, был безоговорочно принят всеми её участниками, и вскоре они стали называть его так же, как и я, – солидное «Марк» совершенно не подходило к этому живому, весёлому, ироничному, «заводному» человеку.
Родился Марк в 1927 г. в Одессе. Был единственным и, конечно, любимым ребёнком. Представляю себе тогдашнего неспортивного еврейского мальчика, прижимающего к тонкой шее скрипку – как многих одесских детей, родители наверняка пытались сделать из единственного сына музыканта.
В начале войны отец ушёл на фронт, а мать с Мариком эвакуировались. Пятнадцатилетним мальчишкой он начал работать на стройке. Когда пришла «похоронка» на отца, Марик решил отомстить за него. Прибавив год к своим шестнадцати с половиной (в тогдашней неразберихе это было возможно), пошёл в военкомат и настоял на отправке на фронт.
В роте этот недавний мальчик оказался среди взрослых мужчин, уже имевших боевой опыт. К тому времени на фронт уже брали и пожилых, дети некоторых из них были ровесниками Марика. Видимо, поэтому опытные солдаты берегли его, опекали, передавали свои навыки выживания в нечеловеческих условиях передовой.
А порывистый мальчишка рвался в бой. Марик показывал мне свою фронтовую фотографию, на которой этот бравый вояка всё равно не смотрелся взрослым, несмотря на лихо заломленную «кубанку» и медаль на груди.
Первое ранение было относительно лёгким, и он вскоре вернулся в строй. А второе решило всю его судьбу. Во время атаки рядом с Мариком разорвался снаряд, он упал, потерял сознание, и его сочли убитым. Рота ушла вперёд, оставив тело на поле боя. К счастью, кто-то из похоронной команды, убиравшей трупы, увидел, что убитый начал подавать слабые признаки жизни. Ему оказали первую помощь, потом отправили в госпиталь, где долго боролись с последствиями тяжёлой контузии.
А матери комбат сообщил, что её сын пал смертью храбрых. Вторая «похоронка», на этот раз на сына, оказалась для нервной системы этой ещё не старой женщины непосильным ударом. Когда через несколько месяцев лечения Марик инвалидом войны вернулся домой, мать долго его не узнавала. Последствия психической травмы с годами усиливались, всерьёз осложнив жизнь им обоим на много лет.
Одна рука Марика почти не слушалась, болела и часто кружилась голова, он тяжело реагировал на перепады погоды. Но нужно было начинать жизнь заново – не только ради себя, но и ради матери, ответственность за которую лежала теперь на нём. Среднее образование он заканчивал на подготовительных курсах, с трудом вспоминая школьную программу. Одновременно с учёбой работал. Ходил в старой военной форме – ничего другого не было. В ней же успешно поступил в политехнический институт.
В большой коммунальной квартире старого одесского дома у них была одна комната. С годами матери становилось всё хуже, стали возникать серьёзные бытовые и моральные проблемы. Однажды, придя с работы, Марик увидел мать сидящей на полу. Рядом с ней аккуратной кучкой были сложены какие-то бумаги – некоторые целые, другие разорванные. Ломая спички, она пыталась их поджечь и была очень недовольна тем, что пальцы её не слушаются. Перепуганный Марик увидел среди бумаг свои документы, ордер на комнату, сберкнижку…
Конечно, привести в такую обстановку молодую жену было невозможно, поэтому Марик так и не женился. А когда после многих лет такого существования мать умерла, он был уже сформировавшимся старым холостяком с кучей укоренившихся привычек и комплексов.
Проявлявшиеся внешне лёгкость общения, ироничность, контактность и живой одесский юмор были в значительной степени обманчивыми. В действительности это была защитная реакция очень ранимого человека, который впускал в свой внутренний мир далеко не всех.
Будучи старше меня и моих друзей в среднем лет на десять, он зачастую вёл себя значительно раскованнее и непосредственнее, чем мы. Вспоминаются многие смешные случаи, связанные с этими его качествами.
Однажды моя жена, войдя в одну из комнат нашей квартиры, увидела там сорокапятилетнего Марика и нашу шестилетнюю дочь, которые одинаково увлечённо и самозабвенно, с радостными возгласами и раскрасневшимися лицами играли в футбол. Их совершенно не смущало, что мяч иногда летел в застеклённый буфет с «парадной» посудой – в азарте игры они этого не замечали, были одинаково счастливы и не сразу отреагировали на появление человека, так некстати помешавшего их увлекательному занятию.
Всё чаще донимала Марика гипертония, но это не мешало ему энергично принимать самое активное участие во всех наших шутливых проделках. Он выходил в соседнюю комнату, измерял давление, таблетку в рот – и вперёд, как ни в чём ни бывало танцуя быстрый фокстрот или даже входивший в недолгую моду твист.
Праздники мы использовали не только как поводы для застолья, но прежде всего, как возможность повеселиться. Готовились шутливые выступления (как правило – в стихах), оды, частушки, хоровые поздравления, причём процесс подготовки обычно приносил всем даже больше положительных эмоций, чем само исполнение.
Марик и тут был на высоте. Как-то перед празднованием по поводу Женского дня мы заранее разыграли (путём вытягивания свёрнутых бумажек), какую из присутствовавших женщин каждый из нас будет поздравлять. Выступление Маруни оказалось самым оригинальным. Улизнув на кухню, он быстро натянул на себя тайно выпрошенные у моей мамы длинные цветные женские трико «с начёсом», взлохматил свои светлые волосы, надел очки и превратился в «месье Трике в очках и рыжем парике» из «Евгения Онегина». Упав на колени перед объектом своего поздравления Риммой, он стал петь ей любовные куплеты из этой оперы: «Вироза-а, вироза-а-а…», включив в них остроумную анаграмму собственного сочинения из слов «Римуль (Римма)» – «Лямур» (любовь); текст был рифмованный и очень смешной. Все долго хохотали, аплодировали, а Марик заслужил титул «лучший дамский угодник».
Не только в нашей компании, но и на работе относились к нему очень хорошо, несмотря на «взрывной» характер. Женщины, как водится, постоянно пытались найти ему спутницу жизни. Если такие попытки бывали не очень «лобовыми», они иногда имели более или менее длительное продолжение, но ни разу не окончились желаемым результатом – рано или поздно Маруня находил причину, с помощью которой он пытался оправдать в наших глазах свою нерешительность.
Понимая необходимость упорядочить жизнь и создать семью, он продолжал этого бояться.
С удовольствием Марик возился и играл с нашими детьми, делал им подарки и радовался этому не меньше, чем они. Помню, с каким азартом он учил мою дочь стрелять в тире, потратив много денег, чтобы она наконец выиграла приз – куклу. Стоимость приза была значительно меньше затрат на стрельбу, но для Марика было важно доставить ребёнку удовольствие.
Когда дочь родила нам внука, моя машина была на длительном капитальном ремонте. Узнав об этом событии, Марик тут же вынул из кармана ключи от своего «Запорожца», протянул их мне и сказал: «Бери машину уже сегодня, а доверенность оформим завтра – тебе сейчас колёса нужнее, чем мне». Два с лишним месяца я ежедневно мотался на ней то за грудным молоком, то в больницу, то за врачом, каждый раз мысленно благодаря Маруню.
К 45-летию Победы было принято правительственное решение об улучшении квартирных условий инвалидов войны, и Марику была выделена новая однокомнатная квартира в спальном районе. Все мы жили в центральной части города, были уже немолоды и, понимая нереальность частых посещений, отговаривали его.
Однако Маруня категорически заявил: «Хочу жить в новом доме со всеми удобствами, которых я был всегда лишён!». Никакие уговоры не помогали, и в самом начале девяностых мы перевезли его туда.
Первое время он радовался, как ребёнок, обустраивался на новом месте и с удовольствием нам об этом рассказывал. Но вскоре здоровье стало резко ухудшаться, усилилась гипертония. Потом стало трудно ходить, замедлились реакции, появилась слабость, головокружение. Дальше – хуже: быстрыми темпами развивался склероз (видимо, сказывались и контузия, и наследственность по линии матери). Последние месяцы были очень тяжёлыми. Прожив чуть больше 68 лет, Марик умер.
Вспоминая о нём, я всё больше ощущаю несоответствие между зачастую весёлым, иногда даже лукавым выражением его лица и грустными глазами. Тогда, лет 20-30 назад, я как-то не придавал этому такого значения. А сейчас понимаю, насколько сильно война сломала не только здоровье, но и внутренний мир моего друга, лишила его нормальной жизни, родных, семьи, детей.
«Ах, война, что ж ты сделала, подлая…»
Добавить комментарий