Рецензенты фильма отмечают, что К. Серебренникову не нравится советское прошлое. На полузапрещенные концерты советского рок-н-ролла молоденькие девочки лезут через окно мужского туалета, а за «нравственностью» на этих концертах приглядывают молодые, строгие люди (то ли комсомольские активисты, то ли сотрудники КГБ). Не допускается никакой вольности, даже самодельный плакатик девчонок с изображением сердца – знак влюбленности и поклонения рокеру на сцене – тут же требуют убрать. Один из этих контролеров, пожилой мужчина с орденскими знаками на груди, чертыхается, когда Майк Науменко на сцене выкрикивает, тыча пальцем на сидящих в зале девушек, слова своей песни «Дрянь»:
Когда ты лжешь мне в лицо, я готов тебя убить.
Наверно, мы слеплены из разного теста,
И скоро другая дрянь займет твое место,
Дрянь...
Вопрос к тем, для кого выйти с портретом отца и деда на шествие «Бессмертный полк» (инициатива снизу, перехваченная бюрократией) – изъявление искренней благодарности: вы уверены, что песни-выкрики типа «Дрянь» пришлись бы по душе солдатам, слушавшим Шульженко и Русланову? Между прочим, непростой разговор. Думаю, он в наши дни имеет еще меньше шансов состояться, чем вчера. Сколько существует профессионалов-политтехнологов, озабоченных тем, чтобы не возникло влиятельного и самостоятельного общественного мнения?
В западной социологии есть понятие «репрессивная терпимость». Возможно, что В. Войнович незадолго до кончины именно это явление имел в виду, когда сказал на радио «Эхо Москвы» примерно следующее: власть над умами сегодня не меньшая, чем в советское время, а может быть – и большая, потому что пропаганда, столь же лживая, как и тогда, стала более изощренной, более умелой, более глубоко и незаметно она проникает в умы и сердца… Научились, переняли опыт.
Учиться начали не вчера и не позавчера, а в то самое брежневское время, о котором фильм «Лето». Он дает неплохой материал для размышлений.
Вот похожий на бомжа «красно-коричневый», он в фильме (сцена в электричке) нахально лезет к молодым рокерам, обвиняя их во всех смертных грехах. Думаю, едва ли после перестройки этот тип стал президентом нефтяной или еще какой-либо успешной компании. Впрочем, если он не просто нахал и хам, но плюс к этим качествам еще умелый и совершенно бессовестный демагог, то он мог оказаться и в Думе, почему нет? Так же не ясно будущее и ветерана войны с орденскими планками. Если у него было что-то похожее на убеждения, то он пропал, во всяком случае на поверхности общественной и духовной жизни мы его не увидим. А если он внутренне уже был готов плавно эволюционировать в сторону «советского», затем постсоветского империализма, если он способен был налаживать не только идеологические, но прежде всего реальные хозяйственные, экономические связи, например с РПЦ, то мог оказаться в рядах КПРФ или ЛДПР, члены которой, как известно, не бедствуют. К сожалению, эти фигуры в фильме К. Серебренникова столь одномерны, плакатны, что сложно сказать что-либо определенное об их возможном будущем.
А вот та молодая дама, которая курирует советских рокеров и решает, допустить или нет на сцену Виктора Цоя, вполне возможно, сделала неплохую карьеру. К песням Майка Науменко у нее, судя по всему, претензий нет, тогда как музыка Виктора Цоя ей решительно не нравится. Почему? Не потому ли, что уже тогда, накануне перестройки, наметилось то направление, в котором будет перестраиваться партийная и комсомольская верхушка?
Внутренний сюжет фильма – столкновение двух характеров, двух отношений к жизни и музыке – Майка Науменко и Виктора Цоя, несмотря на то, что они если не друзья, то приятели. Не могу судить, насколько соответствуют герои фильма своим прототипам, говорю только о том, что увидел в этом фильме. Ключом к характеру, образу жизни и мыслей Науменко может послужить одно слово, оброненное им в разговоре с Виктором Цоем, – «кайф». Стоит ли так страдать и мучиться, сказал он огорченному Виктору Цою, из-за качества звукозаписи? Лови кайф от сознания, что другим твоя творческая требовательность недоступна. Одним словом, наслаждайся тем, что ты выше других.
Майк Науменко, похоже, ловит кайф от того, что его девушка, как он поет в своей песне, – дрянь, и другой быть не может, на ее место придет другая дрянь, вариантов нет. Вообще все в этой жизни – дрянь, и сам я тоже дрянь, но почему же нельзя быть дрянью кайфующей? Ставрогин у Достоевского получает наслаждение от того, что развратил маленькую девочку и она повесилась. Возможно, что и тогда, когда сам Ставрогин повесился, он тоже наслаждался, как наслаждался, оплевывая сам себя, человек из подполья. Майк Науменко не растлевал малолетних девочек, – напротив, он ведет себя благородно в сложившейся драматической ситуации. Узнав, что его жене понравился Виктор Цой, он сам организует для них свидание. Больше того, он помогает никому еще не известному Виктору Цою сделать музыкальную карьеру. Но для чего это нужно Майку Науменко? Одно дело, если он уступает свою жену другому, признавая права любви, и совсем другое, если он наслаждается этой ситуацией, подобно персонажу фильма «Казанова», наблюдая, как его любовница занимается сексом с другим, специально приглашенным для этого занятного спектакля. А какая разница? Вуайеризм1 и эксгибиционизм2 давно стали признаками утонченно-нонконформистского сознания. Маркс «Капитал» написал, а мне «Капитал» писать не надо, я покруче Маркса буду, ведь он еще отсталый, революционных преимуществ эксгибиционизма и вуайеризма в своей консервативной дремучести не понимал.
Психолог современной складки может сказать, что герой песни «Враги сожгли родную хату» тоже наслаждался своим страданием. И Пушкин писал: «я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Петрарка страдал от любви к Лауре – и получал странное наслаждение от любовного мучения. Он – предшественник подпольного человека, который наслаждался, издеваясь над единственной женщиной, которая полюбила своего мучителя? Песня Майка Науменко о дряни, звучащая в первых кадрах фильма, – это кайф от страдания, но, судя по всему, не сострадание. Комсомольские и партийные работники из самых образованных и прогрессивных уже научились понимать этот кайф, как можно судить по фильму К. Серебренникова. Любовь-страдание (и сострадание) открывала Петрарке глаза на красоту мира – и его безобразие. Сонеты Петрарки о папском дворе, о мерзости современной ему церкви – одни из самых сильных в мировой лирике, они предвещают сонеты Шекспира, монологи Гамлета. Но Гамлет уже разоблачен и отвергнут самым современным и самым элитарным сознанием: он ведь с его гуманизмом – предтеча большевизма и ужасов революции! Он – убийца и ничего больше. Не верите? Читайте «Улисса» Джеймса Джойса.
К чему придешь, если пойдешь по пути «человека из подполья»? Это не праздный вопрос. Все страшно запуталось в наше время, невозможно, кажется, найти ни концов, ни начал. Фильм К. Серебренникова предлагает (независимо от того, какие цели ставили его авторы) нам потянуть за ту ниточку, какая, на мой взгляд, способна послужить чем-то вроде путеводной нити Ариадны. Где проходит водораздел современности? Не между ли он тем террористом, левым или правым, который взрывает и себя, и других исключительно ради своего рода кайфа (то ли надеясь получить место в раю, то ли от кайфа ставрогинского, а скорее всего – и от первого, и от второго вместе), – и человеком, которого бесстыдство двора (любого двора, церковного или светского) заставляет не ловить кайф, а … что делать?
То, что делает в фильме Виктор Цой, вернее – что он хочет делать, что он собирается делать. Он ищет, он определяется. Ему нравится жена Майка Науменко, он целует ее на том свидании, которое организовал для них Майк. Но в последний момент Виктор уходит. Что останавливает его, что мешает ему получить сексуальное удовольствие от любовного свидания? Не то ли самое, что насторожило прогрессивную комсомольскую работницу, что она не приняла в его песнях? Похоже, Виктору Цою главное не кайф поймать, а нечто иное. Что же? Да то, ныне презренное, что именовалось во время Петрарки и Пушкина истиной. А истинна ли наша любовь, любовь ли это, как бы без слов спрашивает Виктор жену Майка. Нормальный человек должен ответить хотя бы только для себя на этот вопрос.
Очень простой вопрос, настолько банальный, что задающие его всерьез ныне исключены из порядочного общества и объявлены презренными старомодными тоталитаристами. Кем объявлены? Да хотя бы левым Гербертом Маркузе. Будьте как дети, занимайтесь любовью, делайте, что вам нравится, от чего вы ловите кайф, все остальное – от лукавого. Тогда и капитализм развалится! Ведь он же на протестантской трудовой этике основан, а она – тоталитарна. И все бюрократы и казнокрады исчезнут, предавшись любовным наслаждениям, забыв об упорном и мучительном труде. Но Виктор Цой – сознательно или бессознательно – ставит вопрос по-другому. Если Майк Науменко мечтает о полных стадионах, с восторгом внимающих гремящей музыке, то Виктор Цой, по его словам, хочет видеть глаза слушателей, а на стадионе такое невозможно. Между прочим, Майку ни других глаз видеть не нужно, ни собственные он показывать не собирается, на концертах он всегда в темных очках, да и в жизни, как правило, тоже.
В последней песне Цоя, звучащей в фильме, есть такие слова:
Я знаю — мое дерево, может, завтра сломает школьник
Я знаю — мое дерево скоро оставит меня.
Но, пока оно есть, я всегда рядом с ним.
Мне с ним радостно, мне с ним больно.
Мне кажется, что это мой мир.
Мне кажется, что это мой сын.
Я посадил дерево.
Вырастает ли из дела твой жизни нечто, дающее жизнь другому, – или твой кайф в том, чтобы вокруг тебя распространялась пустыня, как вокруг Ставрогина? Для ответа на этот вопрос надо для начала ответить на другой: возможно ли нечто истинное, настоящее – или вокруг одна дрянь, а я – такая же дрянь, но дрянь кайфующая, наслаждающаяся своей подлостью, как наслаждаются декадентствующие фашисты, распиливая тела молодых людей в фильме Пазолини «Сало, или 120 дней Содома»?
Похоже, ответ на этот вопрос Майка Науменко близок образу мысли и жизни той прогрессивной дамы, на квартире которой организован рок-концерт, и ее не менее прогрессивного мужа в кожаном пиджаке, оплачивающему этот частный концерт на дому (его играет А. Адасинский). Молодой рокер с бессмысленно-сияющей физиономией (актер «Гоголь-центра») на квартирном концерте столь откровенно формулирует идею жизни как кайфа, что хозяйка квартиры (ее играет Л. Ахеджакова) изображает на своем лице ужас. Но в следующий момент она кружится, кайфуя, в обнимку с этим рокером.
И вся страна, устав от тоталитарного прошлого, избрала эту даму в свои духовные наставники, пошла за ней. А как не пойти, если она – противница советской бюрократии, если она иронически произносит популярные в позднее советское время слова: «прошла зима, настало лето – спасибо партии за это»? Слова эти и им подобные, очень радикальные, страна услышала, иронию поняла и советскую бюрократию отвергла, однако увидеть то, что зритель видит в этой сцене фильма, смогла только тогда, когда было уже поздно. Дама-то произносит эти слова, собирая мусор и осколки, оставшиеся после вечеринки, на которой бессмысленно-веселый рокер, с которым она танцевала, валялся под конец веселья, можно, наверное, так сказать, в собственной блевотине. Свобода!
Не услышали вопроса, звучащего в фильме К. Серебренникова, ни левые, ни либеральные рецензенты. Зачем вообще появляется в фильме Ахеджакова и ее героиня, недоумевают они. И что она говорит – тоже им не понятно. Явно торжествуя, критики констатируют: не принял и не понял фильма и мультикультуралистский Запад. Не понял – или не захотел понять?
Все понял – как всё понял Майк Науменко. В финале фильма он поворачивается и демонстративно уходит, не дослушав до конца песню Виктора Цоя «Дерево». Жена Майка остается, а весь зал слушает эту песню с совсем не теми лицами, какие были у поклонников песни «Дрянь»: зал притих, возможно – он думает.
Сборник сонетов Петрарки, оказавшийся у меня в руках, – из библиотеки недавно умершей сельской учительницы. Она была, по собственным словам, «советский человек», но не из тех, кто охмурял бравурно-оптимистическими мелодиями и проповедями (был и такой – «советский» – кайф, названный еще в 30-е годы литературным критиком Еленой Усиевич «бюрократическим оптимизмом»). Она относилась к нынешним «хозяевам жизни» с не меньшим отвращением, чем к советским бюрократам, которые петушком-петушком уже начали свой бег трусцой, по словам Мих. Лифшица, от советской власти. Она ушла из школы, где преподавала английский язык, потому что не могла видеть ее развала в наши дни. Когда ее спрашивали, не подрабатывает ли она репетиторством, отвечала: «Репетиторством? Такой гадостью не занимаюсь. Я помогаю детям» (она занималась с детьми практически бесплатно).
Мне пришла в голову очень простая, давно известная мысль: сонеты Петрарки раскрывают людям глаза на красоту мира, красоту женщины не в последнюю очередь потому, что Петрарка был нетерпим ко лжи – лжи от имени учения Христа, лжи торжествующих клерикалов, заключивших сделку с теми, для кого смысл и содержание бытия человека – кайф. А таких было немало и в XIV веке. Они и тогда были победители.
Вот слова его CXXXVIII сонета из «Книги песен», обращенные к папскому двору:
Исток страданий, ярости притон,
Храм ересей, начетчик кривосудам,
Плач, вопль и стон вздымаешь гулом, гудом,
Весь – ложь и зло; был Рим, стал Вавилон.
Кайф наплевавшего в свою душу мерзавца был для Петрарки отвратителен так же, как, скажем, для Джордано Бруно. Джордано Бруно сожгли. Критики фильма К. Серебренникова прозрачно намекают, что идея этого фильма близка кагэбешникам, в советское время запрещавшим рок. Сильный аргумент! С помощью подобных аргументов удалось нейтрализовать таких, как та сельская учительница, среди любимых книг которой на книжной полке стоял сборник сонетов Петрарки, наряду с книгой стихов В. Высоцкого. Ведь она была консервативна, была против молодежной субкультуры, против кайфа как философии и образа жизни! Но с Виктором Цоем, каков он в фильме, думаю, могла бы найти общий язык, основания бытия у них общие – и это своим «классовым» чутьем верно почувствовала и комсомольская активистка, и главный протагонист Виктора – Майк Науменко, молодежный кумир, лидер нонконформизма позднего советского времени. Жаль, что людям, подобным этой сельской учительнице, не нашлось места в фильме «Лето».
Но как не удалось мировой декадентщине уничтожить Возрождение и Петрарку, так, верю, не пропадет дело и этой учительницы. Случайно ли, что дух поэзии Петрарки открылся мне, когда в руках оказалась «Книга песен» из ее библиотеки? Конечно, случайно, но случай этот счастливый.
А Майк Науменко все же проиграл, хотя кайфующая музыка в самых разных вариантах ее, вплоть до самых жестких и «металлических», переставших даже напоминать музыку, вытеснила сегодня все иное. Насколько мне известно, из авторитетных музыкантов у одного Михаила Плетнева хватило мужества сказать публично, что так называемая «современная музыка» – вовсе не музыка. Майк Науменко в фильме К. Серебренникова проиграл, не смог выдержать своей философии до конца: он почему-то страдал и мучился, напился, когда его жена целовалась с Виктором Цоем, а не кайфовал, подобно тому герою Феллини, что наблюдал в щелку за любовными наслаждениями и оргазмом своей любовницы.
Не забыл я и том, что Виктор Цой тоже, как и Майк, был рокером. Но ведь и Петрарка – еще во многом средневековый человек, поэт-священник и республиканец, поддержавший восстание пополанов под руководством Кола ди Риенцо, который лишил папу светской власти. Самые светлые родники пробиваются из толщи болот.
Что было и что остается в нашей жизни болотом, а что – родником? Вопрос, требующий самого серьезного разговора и размышления, если мы хотим избавиться от духовного господства бывших комсомольских активистов, либерально-консервативных кагэбэшников и интеллектуалов (вроде героини Ахеджаковой и ее мужа), прибравших к своим рукам и материальные богатства тоже. Между прочим, благородный Майк Науменко в фильме «Лето» ведет себя в денежных делах в полном соответствии со своей жизненной философией: деньги от концертов он тратит на коньяк, такси и прочие удовольствия, выделяя из своих гонораров на жену и ребенка лишь скромную часть (что вызывает неприятие у Виктора Цоя).
Честный и нелицеприятный разговор, на мой взгляд, требует осознания, что главными своими победами, материальными и духовными, СССР, Россия в ХХ веке обязана таким людям, как та сельская учительница, которая не давала спуска ни партийным чинушам, ни обыкновенным бытовым хулиганам, которая учила детей, что любовь, как и музыка, – не кайф, не личное удовольствие любой ценой, а нечто такое, чем она была для Петрарки, Данте и Пушкина. Цитированный сонет Петрарки кончается такими строками:
Построен в чистой бедности убогой,
Рог на своих строителей вздымаешь
Бесстыдной девкой; в чем же твой расчет?
Или в разврате? Или в силе многой
Богатств приблудных? Константина ль чаешь?
Тебя спасет бедняк – его народ.
(перевод Ю. Верховского)
***
___________
1. Вуайери́зм (фр. voyeurisme; от фр. voir «видеть») или визиони́зм — сексуальная девиация, характеризуемая побуждением подглядывать за людьми, занимающимися сексом или «интимными» процессами: раздевание, принятие ванны или душа, мочеиспускание. (прим. редактора)
2. Эксгибиционизм (лат. exhibeo — выставлять, показывать) — форма отклоняющегося сексуального поведения, когда сексуальное удовлетворение достигается путём демонстрации половых органов незнакомым лицам, обычно противоположного пола, а также в публичных местах. (прим. редактора)
Добавить комментарий