У американцев не ослабевает интерес к пьесам Чехова. Спросите любого американского актёра, играл ли он в чеховских пьесах, и услышите: «Да!» За четыре десятилетия, что живу в Нью-Йорке, я пересмотрел десятки «Чаек», «Вишнёвых садов», «Трёх сестёр» и «Дядь Вань». Актёры в основном играют хорошо. Режиссёры по-разному трактуют пьесы Чехова, но главное - к автору, как правило, относятся с большим уважением и стараются не искажать его идеи.
Этой осенью на сцене театра манхеттенского Хантер-колледжа зрители увидели постановку «Дяди Вани» в новом переводе Ричарда Пивера и Ларисы Волохонской при участии Ричарда Нельсона, режиссёра спектакля. Перевод сделан на современный английский язык, дабы приблизить Чехова к молодым американским зрителям. А режиссёр-драматург Ричард Нельсон сделал сокращённый вариант. Он, ужав текст и убрав из пьесы нахлебника Телегина, уложил спектакль в 1 час 45 минут без антракта.
Когда-то публика могла смотреть пьесы в пяти действиях, потом только в четырёх, затем в трёх. В наше время драмы и комедии идут не более, чем в двух актах, а всё чаще в одном и без перерыва.
Постановка не коммерческая, внебродвейская, поэтому цена билетов для студентов 15 долларов, всем остальным – 37 долларов. Места не нумерованные, зрители садятся кто где хочет. Зал камерный, менее чем на 200 мест. Зрители сидят со всех четырёх сторон сцены. Видно хорошо отовсюду.
На сцене три старых потёртых деревянных стола, на них несколько перевёрнутых деревянных стульев. При первом выходе актёры расставляют столы и стулья в нужном порядке, который не меняется до конца спектакля. Одежда персонажей простая, можно сказать рабочая, вневременная. Как у Брехта, ни время действия, ни место действия, то есть страна, значения не имеют. Всё может происходить в России в конце 19 века, или в Америке в первой четверти 21 века.
По заданию режиссёра, актёры специально будто играют не для зрителя, а для себя, чтобы максимально достичь правды жизни на сцене. Говорят они друг с другом тихо: будто не в театре, не на сцене, а у себя дома, в одной комнате. Этот режиссёрский прием потребовал разместить под потолком десятки микрофонов, а зрителям при входе в театр предлагали наушники, ибо порой трудно разобрать, что говорят артисты.
Поначалу у меня возникало впечатление, что я присутствую на читке пьесы или на первой репетиции, когда актёры лишь пробуют себя в роли. Особенно это относится к исполнителю роли Астрова (Джесси Пеннингтон). С нечёсанной бородой, немного косноязычный, похожий на бездомного, Астров, который у Чехова умный, усталый, ироничный, но не лишённый романтики, сильно пьющий земский врач, в этой постановке вызвал у меня полное недоумение.
Видимо, главным для постановщика в этом персонаже было то, что он не может без спиртного. Совершенно непонятно, как в такого неопрятного человека могли влюбиться сразу две женщины: и Соня, и Елена. Глядя на него, трудно поверить, что это он мог сказать: «В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». На мой взгляд, Астров в этой постановке – единственная серьёзная неудача и актёра, и режиссёра. ...
И водку он пить не умеет. Опрокидывает стопку даже не поморщившись, не набрав воздух и не выдохнув. Разумеется, в стопке простая вода, но ты же актёр – сыграй! Режиссёр, поставивший перед собой и актёрами задачу достичь максимального правдоподобия, уйти от театральности, пренебрёг мелкими деталями, из которых и состоит реальность.
А нарочитый реализм, вопреки режиссёрскому замыслу, создаёт ощущение искусственности. Как говорил актёрам Станиславский – первый исполнитель роли Астрова в «Дяде Ване»: «Есть простота, которая хуже воровства». Это когда актёрская простота сделанная, наигранная.
Теперь, собственно, о тех самых бросившихся мне в глаза деталях, на которые большинство зрителей наверняка не обратили внимание, но... Доктор Астров и по российским, и даже по американским понятиям – человек более или менее воспитанный.
Ну никак не может врач, вытерев руки полотенцем, бросить его, мокрое, на общий стол. И мужчина, тем более врач, не будет сидеть, развалясь, на стуле, разговаривая со стоящей перед ним и нравящейся ему женщиной, даже если он – врач деревенский, а вся пьеса названа Чеховым «сценами из деревенской жизни».
Да и брюки у доктора дырявые, дырка на колене. Странно, что Соня не предложила её заштопать. И дядя Ваня, хотя и живёт в деревне, управляя поместьем, которое его покойная сестра оставила в наследство мужу, профессору Серебрякову, не может вытирать грязные руки о свои штаны, и не будет, отерев о салфетку грязный, липкий от яблочного сока нож, класть его обратно в выдвижной ящик стола вместе с чистыми столовыми приборами.
В одной из сцен Соня, дочь профессора, и Елена, жена профессора, ходят по столовой, которая также же и гостиная, босыми. Почему? Что хотел сказать этим режиссёр? А зрители в это время разглядывали у обеих актрис выпирающие сбоку от большого пальца ноги косточки.
Астров и Иван, конечно, давние друзья, но пить спиртное из одной фляжки при наличии стаканов... уж не настолько они оба деревенские! И няня Марина не настолько деревенская, чтобы ставить туфли для Сони не на пол, а на стул, на который через минуту кто-то сядет.
Неужели таким поведением персонажей режиссёр хотел приблизить Чехова к современной американской публике? Соня, которая у Чехова – Софья Александровна, в программке значится как Sonya Alexandrovna. А в биографической справке о Чехове пишется, что родился он in Taganrog, Russia, on the Sea of Azoz. Да-да, на АзоЗском море вместо АзоВского.
...И всё-таки смотреть спектакль было интересно. Актёрам удалось выполнить главную заложенную в чеховской пьесе задачу: сыграть людей несостоявшихся, несчастных, разочарованных, но скрывающих это от чужих глаз, сдерживающих до поры свои эмоции. Актёры избегают театральщины, наигрыша.
Они внешне сдержанны, ведут диалог вполголоса, как бы вполнакала, но в них чувствуется внутреннее напряжение, которое постепенно нарастает и вдруг выплёскивается с огромной силой в сцене конфронтации Ивана Петровича Войницкого с Александром Владимировичем Серебряковым. В этой сцене отставной профессор Серебряков предлагает продать имение, чтобы потом он мог жить на проценты с капитала.
Как и где будут жить дочь Соня и шурин Иван, которые ведут дела в имении, профессору безразлично. Это вызывает у Ивана такое возмущение, что он взрывается и бросает в лицо Серебрякову всё, что о нём думает и о чём так долго молчал.
Он даже пытается застрелить профессора, потом хочет покончить с собой. Но, будучи неудачником во всём, в том числе в любви, он не сумеет сделать ни то, ни другое. Он – умный, работящий, добрый человек – после вспышки протеста возвращается в прежнее рутинное состояние и становится жалким, даже смешным.
Это прекрасно сыграл Джей О. Сандерс, отмеченный всеми театральными рецензиями в разных газетах от «Нью-Йорк Таймс» до «Вашингтон Пост». Неудачный бунт дяди Вани вызывает ассоциации с другими героями чеховских пьес. Все они, каждый по-своему, хотят вырваться из болота российской жизни: и Лопахин, вырубающий вишнёвый сад, и Нина Заречная, бегущая из дома, и три сестры, мечтающие уехать, как они говорят, в Москву, которая им кажется чуть ли не Парижем.
Все они – Емели из русской сказки, мечтающие о том, чтобы их желания исполняли не они сами, а щука, и чтобы печь сама ехала. Возможно, поэтому Чехов столь популярен в русском театре. Но чем же драматург привлекает американцев? Актёров, понятно, влечёт возможность сыграть тонкую психологическую роль.
А зрителей? Почему новый спектакль «Дядя Ваня» пользуется огромным интересом публики и билеты так раскупаются, что продюсеры дважды переносят закрытие спектакля на более позднее число? Узнают ли и американцы себя в чеховских персонажах, как это делают русские, ассоциируют ли себя с теми, кто не смог реализоваться в полной мере, не стал тем, кем хотел и оттого не чувствует себя счастливым? По-моему, это не очень похоже на американцев, не в их характере. Причина их тяги к Чехову в чём-то другом. Но в чём?
Есть в спектакле режиссёрские находки, например, монологи, сыгранные так, будто персонажи – сначала Иван, потом Елена – сидят в баре и откровенничают со случайным соседом. Поскольку зрители первых рядов сидят в непосредственной близости к актёрам, последние обращаются напрямую то к одному зрителю, то к другому, то поворачиваются к третьему, тихо раскрывая свою душу и как бы советуясь. Публика с удовольствием включалась в игру.
Я был приятно удивлён тем, что каждая ироничная чеховская реплика вызывала смех у публики. Американцы верно ощущают, что Чехов в своих пьесах и сочувствует, и одновременно посмивается над героями. Он, как врач, безжалостно препарирует своих героев, вскрывает их душевные раны, иронизирует над их неумением быть здоровыми и даже вешает на стену ружьё, из которого кого-нибудь застрелят или кто-нибудь застрелится. И за этим тоже скрывается чеховская улыбка, пусть и с состраданием.
Одна из лучших из виденных мною постановок «Вишнёвого сада» - работа Анатолия Эфроса 1975 года в любимовском Театре на Таганке. Там ирония и сострадание были настолько пронзительны, что вызывали у зрителя и смех, и слёзы, и восторг, и отчаяние. Ключ к эфросовской постановке в сцене, когда полный революционных идей вечный студент Петя произносит монолог о прекрасном будущем, засыпая на могильном холмике.
Нынешняя нью-йоркская постановка «Дяди Вани» интересна, хотя особых эмоций у меня не вызвала, «мурашки по телу» не бегали. Мне опять не хватило в спектакле иронии.
Нельзя сегодня произносить всерьёз слова «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим всё небо в алмазах, мы увидим, как всё зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую...» Это произносит Соня, утешая дядю Ваню. И тут я ожидал, что дядя Ваня горько умехнётся. Этого не случилось. Жаль.
В Нью-Йорке Uncle Vanya идёт в театре Frederick Loewe при Хантер-колледже по 4 ноября. Затем труппа выезжает с этим спектаклем на гастроли в Европу.
------------
The Hunter Theater Project. Photos by Jim Cox.
Добавить комментарий