Гриша заикался с детства. Возможно, сказался расстрел немецкими самолётами толпы, в которой оказалась его семья перед входом в порт для посадки на пароход, или эпизоды эвакуации под бомбёжкой. Когда в школьные годы его лечили гипнозом (логопеды не смогли помочь), врач пытался вытащить из его подсознания факт, вызвавший это нарушение речи, но в Гришиной памяти ничего не всплыло.
В средних классах он не мог отвечать у доски, и учитель пересаживал его на первую парту для ответа в письменной форме. Потом, став старше, Гриша решил справиться с этим сам и начал выступать на собраниях. По-видимому, энергетика родного коллектива (такого термина тогда не употребляли, но Гриша интуитивно её чувствовал) была вполне благожелательной, и понемногу он стал говорить перед аудиторией свободнее – почти так, как в своей мальчишеской компании. Правда, потом уставал, как будто перетаскал несколько тяжёлых мешков, но результат того стоил. Гриша упорно продолжал преодолевать себя, его избирали в комитет комсомола школы, он много выступал и говорил всё увереннее.
Выпускные экзамены он сдавал легко – не только по сути (а он, как называли это тогда, «шёл на медаль»), но и в речевом смысле. Основным стимулом стать медалистом была для него возможность поступить в институт, не сдавая экзамены чужим и явно недоброжелательно относящимся к еврейскому мальчику людям – ведь только недавно закрыли печально известное «дело врачей-отравителей». К счастью, медалисту это удалось, хоть и не без «палок в колёса».
В институте, тоже активно занимаясь общественной работой, он выступал перед разными аудиториями, отвечал на занятиях, говорил на семинарах, и речевой вопрос его совершенно не беспокоил.
Прошли годы, Гриша уже был женат, на работе стал руководить небольшим конструкторским подразделением, много общался с разными людьми и практически забыл о своей многолетней беде. Но однажды, перенеся на ногах очередной грипп (как всегда, никак нельзя было срывать срок сдачи проекта), Гриша впервые за много лет почувствовал, что всё вернулось… Ему снова стало трудно общаться с незнакомыми людьми, и привычные в прошлом усилия воли («перетаскивание мешков») не помогали. Проблема своими силами не решалась, только загонялась вглубь.
И вдруг его жена прочитала в «Комсомольской правде» коротенькую заметку о практикующем в Харькове чудесном враче, который за один сеанс «снимает» заикание. Фамилия врача – Дубровский, памятная со школьных уроков литературы, почему-то их впечатлила. Записались не приём (это было непросто, там была немалая очередь) и поехали с женой в Харьков.
Принимал доктор в диспансере на площади Фейербаха. Гриша, усмехнувшись про себя, подумал – а не связано ли неведомое воздействие, которое ему вскоре придётся испытать на себе, с этим немецким философом, с его «бессознательным самосознанием»? Вопрос о том, почему его имя дано харьковской площади, не возникал – было немного «не по себе» от необычности и неизвестности ожидаемого таинственного воздействия, и слишком важен был результат.
В регистратуре Гришу попросили пройти в небольшое помещение для получения инструкций. Там собралось десять человек. К присутствующим обратилась молодая женщина: «Вы вдесятером сегодня будете участвовать в сеансе одномоментного снятия заикания, проводимого доктором Дубровским по разработанному им методу. Я его ассистент. Сеанс будет проводиться на сцене зрительного зала, в котором сидят родственники и знакомые участников этого и следующих сеансов. Вы должны стать в одну линию (в армии она называется шеренгой) лицом к залу. Прошу всех без задержек и вопросов выполнять просьбы доктора во время сеанса и указания после его окончания. А теперь – идём!»
Гриша обратил внимание на неоднородность состава группы. Среди них был интеллигентного вида мужчина лет сорока, носивший очки в позолоченной оправе (потом, когда они познакомились поближе, тот оказался профессором из Днепропетровска), и мальчик лет 15-ти в куртке, явно перешитой из выцветшего форменного кителя, и кирзовых сапогах подозрительно большого размера.
На сцене они выстроились в ряд. Перед ними, спиной к залу, сидел за столиком пожилой мужчина с худощавым морщинистым лицом и внимательными глазами. Помешивая крепкий, почти чёрный чай в стакане с мельхиоровым подстаканником, он молча смотрел на стоящих людей. Грише казалось, что это длилось очень долго.
Потом доктор стал поочерёдно приглашать всех к столику. Стоя лицом к тёмному залу, каждый должен был громко повторять за ним фразу, для заикающихся почти непреодолимую из-за сочетания труднопроизносимых согласных в начале слов: «Я приехал в противном транспорте – трамвае с прицепом номер триста тридцать три».
Первым этой экзекуции был подвергнут мальчик в кирзовых сапогах, но ему удалось выдавить из себя только:
– Я п-п-п-пррр…
– Не торопись, – сказал ему Дубровский, – вдохни и спокойно попробуй ещё раз. Кто из твоих родных сидит в зале – мама? Скажи эти слова ей. Давай!
– Я п-п-п-пррри-еххх… – отчаянно попытался мальчик. Лицо его покраснело, углы рта перекосились, жилы на шее вздулись, но выдавить звук через сжавшиеся в спазме губы он так и не смог. Смотреть на это было невыносимо…
В разной степени через это прошёл каждый участник. Когда все вернулись на свои места в шеренгу, доктор сказал: «Я подойду по очереди к каждому из вас, взгляну в глаза и мысленно прикажу падать назад. Вы должны изо всех сил сопротивляться. Чем дольше вы удержитесь от падения, тем сильнее будет эффект лечения. Не бойтесь упасть и удариться, я вас придержу. Помните – упирайтесь как только сможете. Всем понятно?» Послышалось нестройное «да...», а некоторые, обессиленные попытками говорить, просто кивнули.
Гриша с опаской наблюдал, как мальчик, выдержав взгляд доктора не больше пары секунд, опрокинулся назад и упал бы, но Дубровский удержал его. Немного дольше выстоял профессор.
Когда очередь дошла до Гриши, он вдохнул, стиснул губы и напряжённо ждал. Ему показалось, что из глаз Дубровского протянулись и упёрлись в его глаза два мерцающих шнура. Гриша приказал себе держаться изо всех сил, но через некоторое время шнуры как бы затвердели и неудержимо резко толкнули его назад. Дубровский, подставив сзади ладонь, вернул Гришу в вертикальное положение, бесстрастно сказав «молодец».
Остальные участники – кто быстро, кто чуть задержавшись – один за другим падали назад, как кегли от удара шара, но доктор успевал их придержать. Когда все прошли через это испытание, он вернулся к своему столику, помешал ложечкой остывший чай, немного помолчал и обратился к мальчику:
– Подойди, пожалуйста, сюда. Посмотри в зал и попробуй найти там маму. А теперь скажи снова: «Я приехал в противном транспорте – трамвае с прицепом номер триста тридцать три».
И тут произошло чудо – мальчик звонким ликующим голосом громко воскликнул: «Я! Приехал! На трамвае! Номер! Триста! Тридцать! Три! – и победно направил в зал запомнившийся конец фразы. Гриша почувствовал комок в горле. В зале послышались всхлипывания, а мальчик, изумлённо глядя на доктора, растерянно лепетал: «Как это… ведь я… никогда…». А в зале раздались аплодисменты вместе со сдержанными рыданиями – ведь там сидели мамы…
Когда подошла очередь Гриши, он так же легко и радостно произнёс нужные слова. Остальные участники последовали их примеру. Тогда Дубровский сказал: «А теперь я накладываю на вас молчание! Объясняйтесь со своими близкими жестами, пишите им необходимые просьбы в блокноте, но сегодня и весь день завтра не произносите ни единого слова. Побольше отдыхайте, гуляйте на свежем воздухе, но помните – ни одного слова! От соблюдения этого требования зависит успех лечения. А послезавтра в 9 утра приходите к доктору Мерлис, она проведёт с вами в течение недели занятия для закрепления достигнутого».
К сожалению, Гриша вскоре заболел, поэтому эффект от необычного лечения оказался намного меньшим, чем у других участников сеанса. Но те два мерцающих шнура и вызванный ими неудержимый толчок назад Гриша запомнил на всю жизнь.
А волшебник Дубровский через несколько лет умер – сказались годы, проведенные этим талантливым учёным в лагерях…
Добавить комментарий