Когда мы читаем про атомные электростанции, мы, прежде всего, представляем себе атомный реактор. Но электричество производится лишь после того, как реактор разогревает водяной пар, и лишь потом пар приводит в движение обыкновенный электрогенератор. Наш корреспондент Владимир Нузов беседует с профессором Александром Лейзеровичем, одним из крупнейших в мире специалистов по паротурбинным энергоблокам тепловых и атомных электростанций.
— Алик, ты, как и я, выпускник Московского Энергетического. Что он дал тебе, кроме хороших знаний?
— Ты имеешь в виду, что я вынес из так называемой студенческой жизни? Так получалось, что в те времена у меня была куча всяких дел и занятий, никак не связанных с институтом и занимавших практически всё свободное время: театральная студия, занятия в семинаре поэтического перевода Самойлова, Звягинцевой и Петровых, “переводческие среды” в Центральном доме литераторов, школа инструкторов горного туризма... Так что и большинство моих друзей, и девушки, за которыми я ухаживал, были, как правило, не институтские (точнее — не те, с кем я вместе учился), и в походы я ходил, в основном, не с институтскими группами. Впрочем, я с удовольствием вспоминаю, скажем, работу на целине летом и осенью 1958 года или туристский слёт МЭИ на Кольском в 1959 году. Ты ведь тоже, кажется, там был?
— Ты прав, Алик. Мы окончили один факультет, но специальности наши представляют собой как бы две стороны одной медали: гидравлические и паровые турбины. Не мог бы ты в нескольких словах объяснить нашим читателям принцип работы паровой турбины?
— В паровой турбине, по аналогии с гидро-, мощность, выработка энергии определяются расходом рабочего тела — пара, подаваемого в турбину, и его потенциальной (для паровой турбины — тепловой) энергией — параметрами этого пара (давлением и температурой) на входе, то есть на выходе из парогенератора (котла). Естественно, выработка энергии также зависит и от внутреннего КПД самой турбины: степени совершенства её проточной части, величины энергетических потерь при прохождении пара через турбину.
Казалось, что в столь традиционной области уже не приходится ожидать каких-то существенных достижений, но на рубеже столетий произошёл новый научно-технологический прорыв, в результате которого стало возможно заметное повышение КПД новых паротурбинных энергоблоков ТЭС. Это произошло, во-первых, благодаря выходу на новый, более высокий уровень параметров пара за котлом и второе — принципиальное аэродинамическое совершенствование лопаточного аппарата и проточной части турбин. В результате, конечный КПД современных паровых турбин вплотную приблизился к заветному рубежу в 50 %, и есть все шансы превысить его.
— Для тебя турбина — живое существо?
— Пожалуй, можно сказать и так: нечто, что мы “приручили”, со всеми вытекающими обстоятельствами. Вместе с тем, мне очень нравится эпиграф, который я нашёл для своей книги по турбинам для атомных электростанций (АЭС), выпущенной здесь, в США, летом минувшего года, — из поэмы Уолта Уитмена “Локомотив зимой”. В переводе он звучит примерно так:
“...мерное биение твоего сердца в тяжёлых доспехах,/ Твоё чёрное цилиндрическое тело, охваченное золотом меди и серебром стали, / Твой размеренный гул и грохот... / И влажное горячее дыхание, оседающее тяжёлой влагой на моём лбу и ладонях...”
— В каком году ты защитил кандидатскую и докторскую диссертации?
— Кандидатскую — в 1970-м, а занялся ею всерьёз в 1968 году, когда с вторжением советских войск в Чехословакию окончательно развеялись иллюзии, порождённые “оттепелью”. Докторскую защищал в 1986 году, хотя книга, на базе которой она была сделана, — “Технологические основы автоматизации пусков паровых турбин” — вышла в свет в 1985-м, но почти два года решался вопрос о принятии диссертации к защите — как обычно не устраивал “профиль” претендента на докторскую степень.
— Ты работал в престижном НИИ, прилично зарабатывал. Что толкнуло покинуть Родину?
— Об эмиграции я никогда не помышлял, но в 1994 году мы с женой последовали за дочерьми — иначе жизнь потеряла бы смысл. Сейчас мне уже кажется, что я и не смог бы жить в той стране, какой стала современная Россия. С другой стороны, к чему только мы не приспосабливались в советские времена!
— К моменту эмиграции твое имя, я думаю, было известно по многочисленным публикациям и в Америке. Значит, ты устроился на работу по специальности?
— Мне тоже казалось, что проблем с трудоустройством не будет, что мои публикации и разработки сразу откроют мне дорогу. Всё оказалось далеко не так просто. Попытки объяснить представителям американских турбостроительных фирм и электростанций, что используемые ими технические решения далеко не оптимальны, а иногда просто неверны, что уже существует большой опыт использования на практике иных подходов и решений, более совершенных и эффективных, натыкались на полную индифферентность ко всему, идущему извне. Кроме того, если в Союзе практически всегда находился заместитель главного инженера или начальник производственно-технического отдела, которому была интересна техническая сторона дела, и он и сам включался в работу, то здесь, по моим впечатлениям, между теми, кто непосредственно связан с делом, и теми, кто принимает решения, существует гораздо большая дистанция.
— Ты занимался турбинами и для атомных станций. В двух словах: почему случилась Чернобыльская катастрофа? Можно ли было ее избежать? Сколько реакторов РБМК еще находится в эксплуатации в России, странах бывшего Союза?
— В самой концепции ““чернобыльского” реактора РБМК (Реактор Большой Мощности Канальный) изначально существовала потенциальная опасность неуправляемого разгона, как это и случилось на Чернобыльской АЭС. Кроме того, реакторы этого типа, с их большим количеством каналов охлаждающей воды, каждый со своим регулирующим вентилем, создают специфические трудности в эксплуатации. Я проводил испытания на турбинах Чернобыля, последний раз — в марте 1986-го, и ожидал очередного режима пуска или останова для получения дополнительных данных. О планируемом останове четвёртого блока 26 апреля мне сообщили слишком поздно, и я не успел выехать на станцию, а то оказался бы ещё и среди тех, на кого “повесили” бы вину. После аварии я участвовал в нескольких комиссиях по анализу условий эксплуатации станций с этими реакторами (в паротурбинной части). Благодаря проведенной реконструкции реакторов этого типа, они стали более надёжны и безопасны. На сегодня в России работают 11 реакторов РБМК, ещё два — в Литве, на Игналинской АЭС.
— Ты — автор нескольких книг по паровым турбинам. Одна из них, объемом более 1000 страниц, издана в Румынии. Почему не в России?
— Румыны просто перевели с английского мою двухтомную монографию “Large Power Steam Turbines: Design Operation” (“Мощные паровые турбины. Конструкция и эксплуатация”.), вышедшую в 1997 году и разошедшуюся практически по всему миру — она была первой на эту тему на английском языке за чуть ли не сорок лет, первой вообще в мире, где комплексно рассматривались вопросы не только конструкции, но и эксплуатации турбин с учётом опыта, накопленного и в бывшем Советском Союзе, и в США, и в Японии, и в Германии, и в других промышленно развитых странах, причём с позиций не столько тех, кто проектирует турбины, сколько тех, кто их эксплуатирует. Значительное место в этой книге, как и в последующей — по влажно-паровым турбинам АЭС, заняли результаты моих собственных проработок или выполненных с моим участием. Для этой книги, как и для той, что по турбинам АЭС, мне тоже удалось найти отличный, как мне кажется, эпиграф из Уолта Уитмена:
Это поистине мысли всех людей, во все времена, во всех странах, они родились не только во мне, / Если они не твои, а только мои, они ничто или почти что ничто, / Если они не загадка и не разгадка загадки, они ничто, / Если они не столь же близки мне, сколь далеки от меня, они ничто.
Не скрою — приятно было натыкаться на свою книгу с замусоленными страницами не только на американских электростанциях, но и где-нибудь в Южной Корее. Американская техническая литература стоит очень недёшево, и поэтому, скажем, сейчас обсуждается вопрос о переиздании этой монографии в Индии по более доступной цене. Для России, с учётом наличия там весьма обширной литературы по паровым турбинам, в том числе, классического учебника “Паровые турбины” А.В.Щегляева, из которого я, конечно же, многое почерпнул, нет смысла просто переводить мою книгу на русский. Я предлагал обновить и переиздать написанную в 1993 году совместно с моим другом, профессором Евгением Романовичем Плоткиным (сейчас он живёт в Израиле) книгу “Переходные режимы паровых турбин энергоблоков”, но моё предложение не встретило особого энтузиазма...
— Я насчитал у тебя около 40 изобретений. Какое из них самое, что ли, красивое? Сколько изобретений внедрено?
— В Советском Союзе получение авторского свидетельства на изобретение было своего рода интеллектуальной игрой с Институтом патентной экспертизы (ВНИИГПЭ). Какое-то время я этим с удовольствием развлекался, потом надоело. Большая часть моих авторских свидетельств относится к способам (или устройствам) контроля за прогревом роторов и способам формирования программ повышения параметров работы турбин при автоматизированных пусках. Там, по-моему, есть довольно остроумные и изящные решения. Мне трудно сказать (просто забыл уже), сколько из них внедрено “де юре”, но внедрение в практику “де факто” занимало подчас и 10, и 20 лет. Самое забавное, что не говоря о формальной, юридической стороне, о технических средствах реализации (применительно к “устройствам”), подходы, заложенные в некоторые из этих изобретений, и посейчас сохраняют свою новизну и остаются более эффективными, чем обычно используемые.
— В России, наряду с Академией наук, теперь имеются и другие: Естественных наук, Инженерная академия и т.п. Ты, мне кажется, вполне мог быть членом любой из них...
— Я не совсем разделяю твоего оптимизма — я никогда не занимал никаких административных постов, а кадровая политика в России, насколько я могу судить, базируется в основном на старых принципах. Кроме того, этих самых академий в России, помимо “настоящей” РАН, сейчас развелось такое множество, и именующие себя “академиками”, выступая под этим титулом, часто проявляют такое элементарное отсутствие культуры, что не вызывают никакого уважения. Мне гораздо больше льстит звание отца-основателя и члена-корреспондента АВН ЗС. Расшифровывается эта аббревиатура: Академия Весёлых Наук журнала “Знание-сила”.
Не стану вдаваться в подробности истории публикации моей статьи в этом журнале “Жирафа? Нет — миф!”: — её можно найти на сайте журнала “Знание-сила”. Скажу лишь, что этой публикации я и обязан своим “академическим” званием.
— Теперь поговорим о другой твоей ипостаси — профессионального поэта-переводчика. Когда ты начал печататься?
— В шестидесятые годы. Печатался в “Неделе”, “Звезде Востока”, ещё где-то... Это были переводы поэтов Чехословакии, Болгарии, Польши, ну а заодно и “прогрессивных поэтов” США. Правда, теперь уже можно сознаться, что иногда под именем какого-нибудь реального или выдуманного зарубежного поэта я пропихивал и свои стишата. Сотрудничал я и с замечательным чтецом — Вячеславом Сомовым: переводил и подбирал стихи для его программ “Из чешских и словацких поэтов” и “Из поэтов США”. К сожалению, обе эти программы были очень быстро прикрыты в 1968 году. Если говорить всерьёз, то из того, что я делал и тогда, и потом, самым главным для себя я считаю перевод с чешского книги Людвика Ашкенази “Чёрная шкатулка” (тогда мои переводы из этой книги довольно много печатались, вошли в сборник Людвика Ашкенази “Всюду встречались мне люди””, изданный в 1967 году; на 1969 год было запланировано издание “Чёрной шкатулки” с моими переводами в издательстве “Художественная литература”; кое-что читал в своих концертах и на радио Сомов; “Чёрную шкатулку” ставили студенческие театры; отдельные переводы были положены на музыку Алексеем Рыбниковым и Микаэлом Таривердиевым, а пару лет назад я несколько обновил старые переводы, добавил свои переводы из неё на английский и напечатал “Чёрную шкатулку” здесь), переводы с идиш стихов Овсея Овсеевича Дриза (по подстрочникам и с его голоса, на кухне у него дома), переводы стихов Витезслава Незвала, Карла Сэндберга, Огдена Нэша.
— Ты перевел одно стихотворение Милана Кундеры, больше известного в качестве великолепного прозаика. Не пробовал переводить его прозу?
— Тогда, в середине 60-х, он был для меня всего лишь одним из поэтов “пражской весны”, наряду с другими, а как прозаик, романист он стал известен много позже — уже в эмиграции, да и перевод прозы — это совсем другое дело.
— Почему тебя привлекают, в основном, переводы? Не можешь ли прочитать хотя бы одно собственное стихотворение?
— Собственные стихи я всегда писал, так сказать, “для внутреннего употребления”, тогда как применительно к переводам у меня была уверенность в нужности и интересности результатов этой работы не только для меня самого.
Из своих стихов? Ну, пожалуй, всё-таки вот это из давнего цикла восьмидесятых годов “Октябри”:
МОЛИТВА АТЕИСТА-ИНДИВИДУАЛИСТА
Бога нет — сказать “спасибо” некому,
Что по эту сторону двери,
Словно по соизволенью некоему
Что-то сам сумел я сотворить.
Бога нет, и, сам себе Создатель,
Сам решаю, что — добро, что — зло,
Выскребаю в хаосе, как дятел,
Собственной конструкции гнездо.
Бога нет — и некому молиться,
Чтоб связалась порванная нить —
Милые исчезнувшие лица
Только память может сохранить.
Бога нет — и никому не крикнешь:
— Что ж ты делаешь!?
Креста на тебе нет!
По сердцу, как след ботинок в триконях,
Чёрный типографский шрифт газет.
Бога нет — и никому не скажешь:
— Это я, о Господи! Прими
Мою душу в язвах и проказе
И рукой целящей обойми.
Бога нет — и некому покаяться,
А без покаянья жить — слабо.
Исповеди горькое лекарство
Пью по-чёрному, наедине с собой.
Бога нет — и донельзя обидно,
Что никто не дал себя распнуть...
За себя и за своих любимых
Каждый сам проходит крестный путь.
Как ты, наверно, помнишь, “трикони” — это такие зубцы, набиваемые на подошвы горных ботинок для передвижения по снегу и льду.
Ещё вот такое... Кстати, забавно, что переведенное мною на английский, это стихотворение попало в антологию “лучших стихов ХХ века”.
ИСКУССТВО ПОЭЗИИ
Горсть поэзии, букетик травинок
я доверчиво принёс вам на праздник.
Я не умею писать стихов,
монументальных, как скалы,
из которых делают памятники,
а если бы я, стареющий и косноязычный,
начал вдруг петь,
как восторженный юноша,
в зеркале строчек
я бы, пожалуй, не узнал сам себя.
И всё-таки — я по-прежнему
люблю жизнь во всех её проявлениях
и с надеждою жду ответа —
пусть всего лишь случайным эхом
отзовутся стихи мои в сердце друга,
но ведь только ради этого
и стоит
заниматься поэзией!
— Давно ли ты был в России? Следишь за происходящим там: политикой, литературой? Появились ли новые достойные имена в прозе, поэзии? Кстати, Виктор Пелевин — выпускник и даже аспирант МЭИ...
— В России после отъезда в 1994 году не был — не хочу (или не могу) приезжать к самому себе (пусть даже и бывшему) гостем или туристом, а по делу — пока не получается. За происходящим там (в политике, литературе, театре) стараюсь следить по интернету, насколько возможно.
Пелевин и современные так называемые постмодернисты мне достаточно не близки. О новых именах судить не берусь — давай подождём, когда “новизна” перестанет быть их главным достоинством. Мне нравятся, скажем, стихи Бахыта Кинжеева, проза Дины Рубиной и Людмилы Улицкой. Впрочем, можно ли их назвать “новыми”?
— Ты организовал на Западном побережье поэтический клуб, правильно? Несколько слов о нем...
— Это не поэтический клуб... Просто для “русскоязычной аудитории” на базе Jewish Community Center городка Пало-Алто, в центре Силиконовой долины Калифорнии, между Сан-Франциско и Сан-Хосе, я довольно регулярно делаю нечто среднее между “художественным чтением” стихов и лекциями о поэзии: русской XIX и XX веков и переводной. Время от времени, как удаётся, повторяю эти чтения в других местах. “С тех пор, как этим занимаюсь” (по выражению Пушкина), я сделал чуть более сорока таких программ или композиций — называй, как хочешь. Последняя новая, что я показывал, была “Елизаветинцы, или Вокруг Шекспира”; перед этим я повторял композицию ““Я в грудь тебя целую, Московская Земля...” — Москва в русской поэзии”. Программы все очень разные, перечислять их названия без толку...
Перефразируя Витезслава Незвала — “Мне нравится это занятье!”
— Жизнь удалась, Алик? Или, как сказал один мой собеседник, полностью счастливыми бывают только дураки...
— Извини, Володя, но постановка вопроса мне кажется не совсем корректной. По мне, жизнь не есть путешествие из одной точки в другую, с заданной конечной целью. Скорее уж — каждый отрезок жизни, каждый момент самодостаточен и самоценен. О счастье говорить вряд ли стоит, а вот свобода... наверно, заключается не в том, чтобы делать всё, что хочешь, а скорее в том, чтобы не делать того, чего не хочешь.
Добавить комментарий